Затем наступила тишина, Колдер овладел собой и кивнул людям слева и справа от себя, чтобы они его отпустили.

– Тебе здесь больше нет приюта, убогий старик, – сказал он. – Ты уйдешь из этого селения как изгой. Я оповещу все сакские селения, и для тебя нигде не найдется приюта. А если я еще раз тебя увижу, то опущу свой топор на твою шею. Уходи! Найди сучье отродье и останься с ним. Я хочу, чтобы ты увидел, как он умрет.

Гриста сбросил вцепившиеся в него руки и широким шагом покинул Длинный Дом. У себя в хижине он собрал свои скудные пожитки, засунул топор за пояс и, гордо подняв голову, вышел из селения. Эрвин, пекарь, пошел с ним рядом и сунул ему в руки два черных каравая.

– Иди с Богом, – шепнул Эрвин.

Гриста кивнул и продолжал идти, не замедляя шага.

Ему следовало бы уйти давным-давно… и взять с собой Кормака. Но верность слову – крепче железных цепей, а он поклялся Колдеру Кровавой Клятвой. А теперь нарушил ее и стал изгоем в глазах закона. Никто больше не станет ему доверять, и его жизнь не будет стоить ровно ничего.

Тем не менее в сердце старого воина начала расцветать радость. Тяжкие притупляющие ум годы, пока он пас коз, остались позади, как и его клятва Колдеру. Гриста глубоко вдохнул чистый свежий воздух и начал подниматься в холмы к пещере Сол Инвиктус.

Кормак ждал его там, сидя на алтарном камне. У его ног валялись кости его прошлого.

– Ты слышал? – спросил Кормак, подвинувшись, чтобы старик мог сесть рядом с ним на плоском камне.

Гриста отломил горбушку черного хлеба и протянул ее мальчику.

– Да, – сказал он, – разговоры уже пошли.

Кормак взглянул на узел с пожитками, который Гриста бросил возле скелета боевой собаки.

– Мы что, уходим?

– Да, малый. Только уйти-то нам следовало много лет назад. Пойдем в Дубрис, подыщем какую-никакую работу, чтоб было чем заплатить корабельщикам. А в Галлии я покажу тебе, где мне доводилось сражаться.

– Они набросились на меня, Гриста. Когда Альфтруда меня обняла.

Старый воин посмотрел в грустные глаза мальчика.

– Еще один жизненный урок, Кормак: женщины всегда навлекают беды. И, кстати, судя по походке Агвайна, он еще долго не будет думать о девушках. Как это ты справился с ними тремя?

– Не знаю. Вышло само собой.

– Это кровь твоего отца. Мы еще сделаем из тебя настоящего воина.

Кормак обвел взглядом сумрачную пещеру.

– Я никогда раньше сюда не заглядывал. Боялся.

А теперь не понимаю почему. Истлевшие кости, и все.

Он пошарил подошвой в пыли и увидел, как что-то блеснуло. Наклонившись, он сомкнул пальцы на золотой цепочке, с которой свисал круглый камешек, похожий на золотой самородок в тоненьких черных прожилках.

– Что ж, доброе предзнаменование, – пробурчал Гриста. – Мы стали вольными людьми всего час назад, и вот ты уже отыскал клад.

– Может, она – моей матери?

– Отчего бы и нет?

Кормак надел цепочку на шею и спрятал самородок под рубахой. Прикосновение камешка к коже было теплым.

– Ты тоже угодил в беду, Гриста?

Старый воин ухмыльнулся:

– Может, я сказал лишних два-три словечка, но они попали в цель, как меткие стрелы.

– Значит, они погонятся за нами обоими?

– Ага, когда настанет утро. Тогда и будем тревожиться. А пока отдохни-ка, малый.

Кормак отошел к дальней стене и растянулся на пыльном полу. Гриста лег на алтарном камне и почти сразу уснул.

Мальчик лежал и слушал тяжелый басистый храп старика, а затем погрузился в странное сновидение. Он словно бы открыл глаза, приподнялся и сел. У алтарного камня лежала черная боевая собака с пятью щенками, а за ней лежала молодая женщина с волосами, как золотые нити. Рядом с ней на коленях стоял мужчина и поддерживал ее голову.

– Как мне тяжело, что я навлек на тебя все это, – сказал он, поглаживая ее по волосам. Лицо у него было сильное, волосы – черными и глянцевыми, глаза – синими, как зимнее небо.

Она протянула руку и дотронулась до его щеки, улыбнувшись сквозь боль.

– Я люблю тебя. Я всегда тебя любила…

Снаружи в утреннем воздухе прогремел рог, у мужчины вырвалось негромкое проклятие. Он поднялся на ноги, вытаскивая меч из ножен.

– Они нас отыскали!

Женщина застонала – начались родовые схватки, и Кормак подошел к ней. Но она его не видела. Он попытался прикоснуться к ней, и его рука прошла через ее тело, словно это был дым.

– Не оставляй меня! – произнесла она умоляюще.

На лице мужчины отразилась мука, но вновь загремел рог, и, повернувшись, он скрылся из виду. Женщина закричала, и Кормак был вынужден стоять и беспомощно смотреть, как она корчится в родовых муках. Наконец младенец появился на свет – весь в крови и странно неподвижный.

– Нет! Нет! Христос сладчайший! – простонала женщина, подняла младенца и шлепнула его по крохотному задику. Он остался неподвижным. Она положила его к себе на колени, сняла с шеи золотую цепочку и сомкнула пальчики младенца на круглом камешке.