— К штурману и к начштаба. Он у себя?

— Начштаба? Да вот приехал давеча.

— На «Победе»? — Гришина бросило в жар.

— На ней.

— А… скажите, пожалуйста, полковник Вознесенский не служил прежде в летной школе?

— Кажется, служил, — неуверенно ответил офицер. — Вы его знали?

— Да, немного…

Помещение штаба разделялось на две половины длинным коридором. На дверях пестрели таблички с фамилиями офицеров. За стеной стучала пишущая машинка. Увидя на двери, обитой дерматином, табличку с фамилией «Вознесенский», Гришин ускорил шаги, как бы боясь встречи с начальником, и остановился у окна на противоположной стороне коридора. Нужно было собраться с мыслями, в одиночестве оценить и взвесить новую ситуацию.

Совершенно ясно, что начштаба тот самый «строевик», который в свое время надрывал горло на школьном плацу: «Шире шаг!», «Раз-зговорчики в строю!» Но, как видно, он уже далеко не тот, каким был прежде. Сегодняшний Вознесенский не встанет навстречу, не пожмет руку младшему по званию, не скажет, как доброму старому знакомому: «Здоров, здоров, друг, сколько лет, сколько зим!» Чего доброго, еще скомандует «Кругом»…

За окном, у которого остановился Гришин со своими невеселыми мыслями, росло чахлое деревцо. На его ветках пушистыми комочками громоздились воробьи, пугливо поглядывая на землю, где лежала поклеванная корочка хлеба. А в стороне, скрытый кустами, притаился большой пушистый кот.

Охота с приманкой. Кто же кого?

Кот лежал неподвижно, навострив уши, готовый в любую секунду броситься на свою жертву. Глаза его были устремлены в одну точку, усы плотоядно вздрагивали. До чего же вкусным представлялся ему воробышек!

В конце концов решив, что засада его обнаружена птицами, кот поднялся и подчеркнуто небрежно поплелся вдоль забора. Охота явно не удалась. Но это был лишь хитрый маневр. Вскоре четвероногий охотник появился снова, только уже с другой стороны, где замаскировался тщательнее прежнего.

Но и этот маневр не помог. Воробьи забеспокоились, зачирикали, потом вспорхнули и были таковы.

«Хочешь жить — будь осторожным», — сделал вывод Гришин и мысленно похвалил себя за то, что не ввалился сразу в кабинет начштаба. Надо все хорошенько обдумать, взвесить, осмотреть со всех сторон. А прежде всего найти убедительную мотивировку для своего намерения — перейти на КП дивизии. Намерение это связано с нежеланием летать. Такое нежелание возникает обычно у трусов… Но разве Гришин трус? Просто-напросто не ужился с командиром полка. Да, да, именно не ужился. Ведь и начальник штаба уже имел случай убедиться, что за птица Поддубный. Строит из себя полководца, а на самом деле карьерист, выскочка! И любимчиками себя окружил, и замполита водит за собой на поводу, как цыган медведя.

«Так все ему и выложу!» — решил Гришин и смело зашагал к обитой дерматином двери.

Начштаба разговаривал с кем-то по телефону. На вопрос майора, можно ли войти, небрежно махнул рукой. Жест этот можно было истолковать двояко: либо заходите, либо закройте дверь с той стороны. Гришин понял так, как ему желательно было понять: вошел в кабинет, осторожно притворив за собой дверь.

Да, это был тот самый Вознесенский — «строевик», бывший капитан. Только тот, что гоголем красовался на плацу, был подтянут и строен, а этот, сидящий в кресле, обрюзг, ожирел. Водянистые глаза брюзгливо щурились под стеклами очков.

Не отрываясь от трубки, полковник сделал новый жест рукой, при желании означающий — садитесь.

Гришин примостился на первом от двери стуле и начал осматривать кабинет. За спиной у начштаба во всю стену развернулась карта-пятикилометровка, разлинованная на квадраты. В правом углу поблескивал лаком радиоприемник «Балтика»; в противоположном углу стоял сейф с дощечкой на шнурке — для печати. Рядом — шкаф с книгами и брошюрами. Столы покрыты зеленым сукном. Над чернильным прибором застыл в пикировании отлитый из дюралюминия МиГ-17.

Чисто, тепло, уютно.

А в полковых штабах совсем не то. В кабинетах командира и начштаба кое-какой уют еще соблюдается: и столы накрыты, и диваны стоят. А в остальных комнатах — как в захудалых канцеляриях. Зимой всегда холодно. Зайдешь, скажем, к инженеру — сидит над формулярами или над какими-нибудь другими бумагами в куртке и шапке. Заглянешь в комнату парткомитета — тоже все одеты.

Там, в полках, офицеры большую часть своего служебного времени проводят на аэродромах и в учебных классах. Смотришь, тот же инженер, который полчаса назад держал в непослушных от холода пальцах карандаш или авторучку, уже шагает по бетону, заглядывает в открытые люки самолетов, ощупывает трубопроводы или же сидит, скорчившись, возле спущенного лафета, проверяет оружие.

Полковник изредка бросал отрывистые слова в трубку, больше слушал, и казалось, что он дремал. Наконец сказал:

— Вы меня не убедили. Поступайте так, как я сказал.

И бросил трубку на рычажок.

Гришин энергично поднялся с места, отрекомендовался.

— Ну-с? — начштаба прищурился сквозь стекла и выжидательно посмотрел на офицера.

— Да вот, товарищ полковник, зашел к вам, как к нынешнему и бывшему своему начальнику. Вы, должно быть, помните курсанта Гришина?

Нет, не помнил Гришина полковник. По крайней мере, живого интереса к гостю не высказал. Слушал как-то нехотя, перебирая на столе бумаги. И напрасно Гришин припоминал кое-какие подробности школьной жизни. Они явно не интересовали начштаба.