К двенадцати часам Челматкин подал к коттеджу «Победу». А Лиля и не думала собираться. «Пожалуй, лучше сказаться больной, не поехать», — думала она. Но ведь ее ждет Зейнаб — лучшая и самая близкая ее подруга. И, поразмыслив, решила ехать. Оделась, вышла на крыльцо и остолбенела. Поддубный в белом, отлично выутюженном кителе, со свертками в руках стоял перед ней. Она давно не видела его таким веселым и жизнерадостным. Поздоровался ласково с Лилей и повернулся к родителям:

— Здравствуйте, Харитина Львовна! Здравствуйте, Семен Петрович! Разрешите мне поехать с вашей дочерью в аул? Я поведу машину, а Челматкин пусть отдыхает. Ведь сегодня выходной.

Харитина Львовна промолчала, а Семен Петрович поддержал Поддубного:

— И то правда, идите, Челматкин, отдыхайте. А вы, Иван Васильевич, все же не забывайте, что «Победа» не МиГ, не больно нажимайте на скорость.

— Не беспокойтесь, Семен Петрович! — ответил Поддубный, садясь за руль. А Лилю спросил взглядом: «Не ждали?»

— Ради Бога, осторожнее, — только и успела сказать Харитина Львовна.

Машина выкатила на дорогу. Поддубный притормозил, открыл дверцу.

— Переходи, Лилечка, ко мне.

Девушка молча пересела.

— Я не понимаю вас, Иван Васильевич. То скрывались от меня, а то не постеснялись отца… А если бы он не согласился? А если бы мать запротестовала?

— О, ты уже сразу на «вы»!

— Ну да, отец и мать могли бы не позволить тебе…

— Ну, об этом я даже не подумал.

— Ты слишком самонадеян.

— Какой уж есть, Лиля. На лучшего не рассчитывай. Товар, так сказать, показываю лицом.

— А как ты узнал, что я собираюсь в аул?

— Интересовался…

— А где пропадал?

— Как где? На аэродроме. Дома.

— Я сержусь на тебя.

— А я люблю сердитых.

Поддубный снял фуражку, и Лиле захотелось отодрать его за чуб, отплатить за все. Она и сделала бы это, если б он не сидел за рулем.

За станцией машина свернула на шоссе. Поддубный повернул зеркальце так, чтобы видно было Лилино лицо. Лиля прикрыла зеркальце рукой.

— Не смей смотреть!

— Если я буду все время поворачиваться к тебе, мы, пожалуй, скатимся в кювет.

— Ты не поворачивайся. Помни, что ты для меня водитель, и только.

— Вот это уже неправда, — рассмеялся Поддубный, потом вдруг притих и долго молчал. — А помнишь, Лиля, как в день нашего приезда Максим Гречка принял тебя за мою жену?

— Ну и что?

— Гречка не так уж ошибся.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я хочу сказать, Лиля, — уже совсем иным, без тени веселости голосом, промолвил Поддубный, — я хочу сказать… — он запнулся и остановил машину. — Я серьезно…

У Лили замерло сердце: «Говори, милый, любимый, говори!»

Но он покраснел, как мальчишка, и так и не сказал ничего…

«Глупый, — подумала Лиля, — неужели это так трудно сказать?..»

Шестьдесят километров, из которых лишь одна треть приходилась на шоссе, промелькнули незаметно.

Давно ли выехали из Кизыл-Калы, а уже показался вдали аул Талхан-Али. Он лежал среди зеленых полей хлопчатника у подножия Копет-Дага, окутанного дрожащей дымкой марева. Стройные тополя и развесистые карагачи скрывали строения.

Дорогу пересекали арыки, по которым стекала с гор мутная вода.

До этого майор Поддубный видел туркменские аулы лишь с воздуха. Они мелькали под самолетом зелеными заплатками, рябили небольшими, беспорядочно разбросанными строениями. Аул Талхан-Али представлял собою довольно большое селение с улицами и домами европейского типа. Это был новый, колхозный, социалистический аул. То там, то здесь, у домиков дехкан, под карагачами и шелковицами, стояли «Победы», «Москвичи», мотоциклы. Аул был зажиточный — это сразу бросалось в глаза.

— Вон там живет Зейнаб, — Лиля показала на хорошенький домик с этернитовой крышей и навесом на весь фасад. — Да вот и она сама!

Из-за ограды на улицу вышла девушка в длинном, до пят, койнете, волосы ее были заплетены в четыре тугие косы, какие носят незамужние туркменки. В ней Поддубный сразу узнал ту скуластую смуглянку, которую впервые видел на веранде коттеджа. Заметив за рулем автомобиля офицера-летчика, девушка смутилась.

— Зейнаб! — окликнула ее Лиля.

Зейнаб бросилась к машине.