– Вам нужно только правильно сформулировать вопрос.

Улицы Гданьска залиты солнцем, польская бабушка волшебна и юна, а на моем окне меня ожидает ворона-пучеглазик. И я говорю:

– Это Гданьск.

Вспоминаю, что нужен вопрос. Исправляюсь:

– ... да?

Это все он – город-капкан, город-обман, город-болезнь. Дело не во мне, дело в нем. Да?

Доктор Ковальчик качает круглой головой.

– Это не Гданьск.

Жидкий янтарь начинает загустевать. Идти становится все тяжелее.

Это – не Гданьск. Поднимаю голову и упираюсь взглядом в Бегемота. И это – не Гданьск. И почти неподвижная Мотлава. И стройный ряд фонарей.

– Как? – каркаю я по-вороньи.

И чайка, сидящая на перилах набережной, смотрит на меня настороженно и враждебно.

Я бреду по Королевскому Тракту и вглядываюсь в слепые окна домов. Монета упала решкой, и правильно сформулированный вопрос получил ответ.

Почему вы не появились раньше, доктор Ковальчик? Я и так промешкала слишком долго.

Гданьск. Не-Гданьск. Каким бы ни было твое имя, мне неуютно в тебе, мой призрачный город. Перестанем удерживать друг друга. В той аварии нет виноватых, а в том мире нет смерти. Младшая ждет меня по ту сторону стекла, нетерпеливо сверкая круглым глазом. Она выглядит сердитой – но сердится она не потому, что за рулем «фордика» была тогда я, а потому что я никак не могу осознать, до чего это неважно, и наконец-то открыть безнадежно заклинившее окно.

Марш боевых барабанщиков

Софа Сергеевна была заколдована первой. Просто этого никто не заметил, потому что она и раньше была злой и сердитой.

Заметил только новенький, рыжий Костик Воробьев.

– Всё, – сказал он таинственно. – Она теперь как ведьма.

Над Костиком посмеялись. Павлик Бизяев назвал его «чеканутым», а Танька Шевченко презрительно сказала, что в ведьм и колдуний верят только недоразвитые.

Но Костик не смутился.

– Дура ты, – сказал он Таньке. – Доразвитая.

Танька обиделась и сильно толкнула его в плечо. Но Костик драться не стал. Он пошел сел за столик у двери и стал внимательно смотреть в коридор.

Маша делала вид, что рисует, а сама тайком следила за Костиком, что он там делает.

– Ты что делаешь? – спросила она его через какое-то время, строго нахмурив брови и стукнув по ножке стола носком туфли.

– Слежу, – ответил Костик. – Чтобы в шкафчики не полезла.

– Кто? – шепотом поинтересовалась Маша, перестав дышать от загадочности происходящего.

– Нянька, – сказал Костик сурово и значительно. – Она главная.

Не врет, поняла Маша. Сразу стала понятна куча разных вещей. Почему в коридоре поселились длинные ползучие тени, так что в одиночку туда и нос сунуть страшно; почему двери скрипят теперь так протяжно и визгливо, что кажется: стоит зазеваться, и они откусят тебе руку; почему за окнами то и дело мелькают черные косматые звери с горящими глазами и оскаленными огромными зубами. И что во время тихого часа снятся такие гадкие сны, что хочется плакать; и что некоторые игрушки стали совсем живые и тоже отчего-то недобрые. Как Софа Сергеевна. Насчет нее тоже стало понятно.

Хоть она и раньше все время кричала и сердилась, теперь она кричала и сердилась по-другому. Теперь, если она ругалась на нее, на Машу, Маша чувствовала, как по рукам бегут ледяные мурашки, и голос совсем отнимается, и пошевелиться нет никакой возможности – как будто от Софиных слов она потихоньку превращается в снежный сугроб. Ужасно от этого было плохо – хуже были только косы. Софа завязывала их так туго, что кожа на голове натягивалась, как на барабане, а в глазах щипало, словно от лука. Маша шипела сквозь зубы и дергала ногой, а Софа кричала, чтобы она не вертелась и не дрыгалась, а не то придется заплетать все снова.

И суп, который иногда стал пахнуть кислятиной. И тусклые лампочки. И тоненький вой за окнами, от которого хочется залезть с головой под одеяло и заткнуть уши пальцами. А в садик теперь из-за всего этого идти не хочется совсем. Прямо до невозможности.

«Не капризничай», – говорит мама. И еще: «Ты уже большая».

Считает, что Маша выдумывает, чтобы остаться дома.

А на самом деле вон оно как.

– Хорошо, что ты к нам попал, – сказала она рыжему новенькому.

– Я не попал, – возразил рыжий. – Я специально.

«Как это?» – хотела спросить Маша, но не спросила. Какая разница, как. Главное, что теперь делать.

– Ты только не трусь, – сказал Костик уже потом, после обеда. – Тут самое важное – не трусить. Знаешь, сколько я их уже поборол?

– Сколько? – спросила Маша.

– Пять, – ответил рыжий.

– И все они были нянечками?

Оказалось, нет. Одна была врачихой в поликлинике, другая – продавщицей в магазине, третья работала в библиотеке, а еще две притворялись просто старенькими бабками на пенсии.