Услышав про газету, капитан немного дал по тормозам, но добавил, скорее уже по инерции не сдержавшись:

– А по мне, так все эти щелкоперы - суть бездельники и даже вредители, это они призывают доверчивый народ через безумные идейки ко всяким беспорядкам. Им бы только своё самолюбие потешить, а там хоть трава не расти. Так что, журналист (он снова негативной интонацией подчеркнул своё личное призрение к данному понятию), скажи, лучше, Василию Петровичу, нашему геройскому ветерану, спасибо, что он за тебя поручился, а то б я тебя вмиг, как паука, хомутал на 15 суток за грубость и не уважение к власти. Распишись тут и не дай Боже завтра тебе опоздать к следователю - вывел ты меня сегодня, бумагомарака, из себя порядочно, - отчеканил сквозь зубы участковый, голосом нетерпящем никаких возражений.

Во всё время пока капитан произносил свою финальную, почти обвинительную тираду, Петрович, видя, как Володя, еле сдерживая себя и уже было, открыл рот для как всегда убийственно аргументированных встречных возражений, вновь всей своей мимикой и жестами умолял его промолчать и дождаться ухода участкового. Уклейкин же, словно загнанный в угол медведь, готовый вот-вот броситься в контратаку, переводя взгляд от участкового до дяди Васи и обратно, замешкался и машинально расписался в повестке, после чего капитан резко развернулся, всем свои видом показывая серьёзность возможных последствий, и тут же грозно покинул комнату.

Первым, не выдержав звенящей тишины и почти искрящегося напряжения, прорезался всегда слово охотливый Шурупов:

– Ты чего как с цепи сорвался? Первый раз тебя такого вижу...

– Да достало всё, Василий Петрович: я им что осуждённый, что бы со мной так обращаться или мальчишка сопливый?!..

– А ты что сахарный?.. не растаял бы. Подумаешь, его очкариком назвали, - не по матушке ведь. Да если б и по матушке - не велика беда. У нас на фронте иной раз старшина так обкладывал, что даже пушки от страха смолкали - и ни чего, как видишь, жив и здоров. Я тебе сколько раз говорил, что с представителями власти надо вести себя спокойно, а то там народ в основном нервный, высокомерный - долго ли до греха. Хорошо Михалыч пришёл, он хоть и с норовом, но мужик правильный - за зря никого не обидит, и нас, ветеранов, как сам убедился, уважает, а по нынешним временам это большая редкость.

– Да не в этом дело, дядя Вася, просто противно, что почти все кто хоть мало-мальски наделён властью, относятся к тебе как холопу бесправному. Но будь ты, в свою очередь, хоть на волосок кого-нибудь из них выше по положению, то он, тут же пред тобой раболепно на колени падает: мол, 'чего изволите-с'.

– Ну, эдак всегда было: тоже мне, блин, Америку открыл. Так уж люди устроены... Правда, нынче это у нас до крайности дошло - тут ты прав, Володенька, на все сто. - Вот я и говорю, что достала меня вся эта безнадёга и серость до невозможности, - продолжал сокрушаться Володя, - но главное: не понятно, что делать...- этот вечный русский вопрос постоянно висит надо мной как дамоклов меч... "Хотя"...
– у него, вдруг, маленькой искоркой сверкнула шальная мысль, от которой его даже внутренне передернуло, но озвучить он её так и не решился, во всяком случае, сейчас.

– Ну, а раз не знаешь, что делать - молчи и меня хоть слушай. А ещё лучше - на митинги к нам приходи: у нас, Володька, такие люди в активе есть, что хоть пули из них лей и пали по недобитой контре, как в гражданскую из максима, даже я пред ними - пацан безусый, да чего там я, - они не хуже Ильича народ зажигают...

– Гм... как ты, дядя Вася, глаголешь складно, - невольно улыбнулся Уклейкин, услышав из уст ветерана ныне модное среди молодёжи "зажигают", - ладно, может, и зайду к вам когда-нибудь...

– Вот и правильно, вот и молодец, давно пора!
– словно ребёнок, искренне возрадовался Шурупов тому, что, наконец, уговорил Володю, пусть пока и формально, влиться, в, увы, немногочисленные и неумолимо стареющие ряды вышеупомянутого патриотического движения "За Родину и Сталина", согласно решению его актива о скорейшем омоложении кадров.
– А сейчас, Володенька, - Шурупов боясь спугнуть удачу, словно дед внука, начал всячески его охаживать, - тебе перво-наперво надо готовься, милок, к завтрашнему визиту к следователю: помойся, побрейся, прогладься, синяки под глазами замажь, как следует: в общем, - прими нормальный человеческий вид. Сам ведь знаешь, - у нас всегда по одёжке встречают. И главное: запомни раз и навсегда, если хочешь избежать крупных неприятностей, даже если ты в чём-то и чувствуешь за собой вину - никогда сразу не сознавайся: не пред Господом каешься, мало ли чего: могли ведь и напутать что-нибудь - люди - не ангелы, в конце концов, или ещё чертовщина какая-нибудь приключилась - кто ж его знает. Далее: ни в коем разе не пререкайся со следователем и уж тем более не дерзи ему - это я уж тебе, как человек, познавший эту систему на собственной шкуре, говорю. В общем, не дрейфь, Володенька, ни раньше времени, ни тем более - после. Жизнь штука такая - никогда не знаешь, где тебя судьба лбом об стену приложит, а где соломку постелет. Так что в данном конкретном случае Володенька, - уже по военному, как генерал солдата перед битвой, продолжал наставлять Шурупов соседа, - лучше тактически, то бишь - намертво стиснув свои гордость и самолюбие в кулак, временно отступить, но в итоге - стратегически выиграть сражение, когда противник, в запале выпустив в тебя весь свой боезаряд, останется пред тобой обезоруженным.

Во всё время ценного инструктажа, детали которого Уклейкин пытался аккуратно складывать в ячейки своей памяти, до селе рассеянный от бурных перипетий вечера хаотично блуждающий взгляд его, вновь сфокусировался на исписанных за вдохновенные сутки лисах бумаги, и, Володя, словно ребенок потерявший конфету и вот-вот было готовый расплакаться, но тут же найдя её, мгновенно обрадовался, как чуть ранее Шурупов, хотя и по совершенно иной причине: он, возможно впервые в жизни, всем существом своим ощутил дуновение некой одновременно снизошедшей со всех сторон благодати, невидимая материя которой, чудотворным образом согревала сердце и проясняла разум, отчего ему стало, наконец, необыкновенно легко и он вновь улыбнулся, искренне поблагодарив Петровича:

– Спасибо, тебе, дядя Вася, за всё...

– Гм... спасибо не булькает, - взаимно улыбнулся Василий Петрович, непроизвольно уронив тут же заблестевшие глаза на остатки 'Завалинки' и целую бутылку пива, чудом уцелевших после вчерашнего.

– Ой. Извини, дядя Вася, что сам не догадался: бери на здоровье, я уж и смотреть в эту сторону не могу, все не приятности по жизни у меня от этого алкоголя, - с радостью передал он Шурупову предметы искушения.

– Вот! Это уже речи не мальчика, но мужа - уважаю, глядишь так постепенно и настоящим человеком станешь, - по-стариковски, ласково похвалил ветеран соседа.