– Ты мне звонил?

И по тому, как он ответил: «Нет, я не знаю твоего номера», – она поняла, что он лжет. Значит, он в курсе. Значит, караулил ее за углом. И, видно, не один, кто-то еще следил за улицей, пока он звонил из бара. Сильная рука, сжавшая ее кисть, беспокоила Надин, она пожалела, что не свернула в ближайший переулок, немноголюдный, плохо освещенный, выходивший на темную площадь, на которой за железной решеткой стоял заброшенного вида особняк. Тихое шуршание шин заставило Надин оглянуться. За ними медленно, очень близко ехала черная машина.

– Перейдем на другую сторону, – сказала Надин. – И отпусти меня. Тебе известно, что нельзя подходить на улице, это нарушение правил.

Высвободив руку, она почувствовала себя увереннее. Навстречу им шли две дамы в сопровождении господина. Ален не возражал, и они перешли проезжую часть: движение было двусторонним, черное авто не могло приблизиться к противоположному тротуару. Страх проник в душу и тело Надин: таинственная машина заставила мускулы собраться, ибо они реагируют быстрее, чем мозг. В тринадцать лет Надин сражалась в партизанском отряде, однажды они обороняли берег реки, понимая, что вместе со всадниками с другого берега могут прийти пытки и смерть. Шашки и нагайки. В те далекие дни Надин знала, что если попадет в плен, будет изнасилована, избита, возможно повешена. Она видела женщин и девочек своего возраста, висящих на деревьях в одних рубашках, не скрывающих покрытые грязью и странными фиолетовыми пятнами тела, высунув распухшие языки, над ними роились мухи. Лежа у кромки воды, скрытая кустарником, прямо на мокрой траве, девочка Надя внимательно следила за крупным силуэтом, отделявшимся от покатого противоположного берега реки. Когда кентавр распадался как сломанная игрушка, человек падал, испуганный конь бросался в воду, девочка Надя радостно кляла поверженного противника: «Не возьмешь меня, черт рогатый!» Такая школа делает сильнее. В ее сумочке лежал дамский браунинг-игрушка. Небрежно, кончиками пальцев, она открыла замок сумочки. (Если он заметит, тем хуже!) Вывеска кафе-молочной теплым светом озаряла тротуар. Надин остановилась. Авто проехало мимо. Из расположенного за молочной плохо освещенного бистро доносился гул голосов. В глубине залы нестройный хор выводил припев глупой, но веселой, как крепкое вино песенки:

– Развлекаются, – с грустной усмешкой прошептал Ален.

Надин чувствовала себя совершенно чужой ему, будто не было страстных объятий. Враг. Постараться смягчить голос.

– Послушай, малыш, ты несерьезен. Это неблагоразумно. Мы завтра увидимся, ты же знаешь.

– Ты прекрасно знаешь, что мы не увидимся ни завтра, ни когда-либо вообще. Твой муж предатель.

Продолжение их диалога напоминало реплики дурной пьесы. «Ты с ума сошел? О чем ты говоришь!» «Он сам сказал мне сегодня утром.»

«Нет, ты сошел с ума. Это невозможно, я тебе не верю…» «Ах, не веришь, не веришь! Ты с ним виделась?»

«Нет».

Эта ложь в устах Надин прозвучала искренне.

«Нет? Значит, ты еще не знаешь? Послушай, Надин, послушай, милая, у меня голова кругом идет, я сам себе не верю, земля уходит из-под ног! Он! Я подумал было, что это какая-то маскировка. Побежал к Мужену, он уже знал. Твой муж предатель. Ты не должна быть с ним».

Песня о женщине в белом, в белом, в белом перекрыла взволнованный голос молодого человека. «Я не должна страдать из-за него, – подумала Надин, – большой ребенок, который ничего не знает, не понимает, не желает видеть…» Обхватить руками его голову, поцеловать в глаза, сказать: «Бедный мой милый, это так ужасно, успокойся, не суди. Саша никогда не предаст, он страдает больше тебя, больше, чем мертвые, ибо совесть его не может молчать… Вот в чем все его преступление.» Она полными слез глазами посмотрела на Алена:

– Какой ты красивый, Ален.

Но она видела, что черное авто остановилось в дюжине шагов от них. Из него никто не вышел, на улице, к счастью, было много прохожих, вдалеке даже виднелся полицейский, похожий в своем мундире на каменное изваяние. Она произнесла четко, как если бы передала заученное наизусть послание; Ален знал эту манеру, ведь они работали вместе:

– Я тебе не верю, Ален. Ты говоришь совершенно безумные вещи. Я выясню это… что это за дурацкие слухи. Может, Сашу оклеветали… Мы завтра увидимся. Оставь меня и успокойся.

Он тоже долго смотрел на черное авто (пауза показалась ему бесконечной); повернул голову, увидел полицейского, оглядел прохожих – некоторые из них, быть может, только ждали условного знака. Дверь бистро открылась, выпустив несколько парочек, которые смеялись и слегка покачивались после банкета. Мужчина обнимал полное тело женщины в шелковом бордовом платье. «В белом, в белом, в белом, женьщи-ина!» Надин воспользовалась момента и почти прокричала:

– Уходи!

Резко повернувшись, она почти побежала прочь. Позади слышались торопливые шаги, женские каблуки стучали по мостовой, она искала в сумочке браунинг, ерунда, но все же лучше, чем ничего, можно, по крайней мере, поднять шум… Это была всего лишь возвращавшаяся с банкета пара. Они, покачиваясь шли вдоль стены, мужчина обнимал женщину за шею. При свете фонаря Надин увидела помятые и бледные лица. Эти вне подозрений! Браунинг не понадобился. Через долю секунды Надин была уже возле полицейского. Помятые лица качнулись в сторону. Из горла Надин вырвался смех облегчения, как в прошлом, когда просвистевшая пуля сбросила конника в зеленую воду Урала. Но неожиданно смех оборвался, словно черный камень шлепнулся в лужу. А что, если это не настоящий полицейский? Запросто. У него добродушное красное лицо пропойцы, но это еще ничего не доказывает.

Эта улица была более освещенной и оживленной. Рядом тронулся с места автобус. Надин вскочила на подножку, чемодан и сумочка стесняли движения, она потеряла равновесие, пытаясь поднять отгораживающую салон цепочку. Кто-то подхватил ее за локоть, поднял, уступил место. «Так, мадемуазель, можно испортить себе личико… А это было бы досадно, знаете ли…» Улыбающееся лицо мужчины странно вытянулось, когда вместо своего маленького черного портмоне Надин, с застывшим взглядом синих глаз, достала из сумочки дамский браунинг. Мужчина тихо шепнул ей: «Уберите обратно эту игрушку». Надин закрыла сумочку и рассмеялась. «Ах, черт! Вы его так любите, мадемуазель, а он негодяй?» Она заметила полный выбритый подбородок, циничные и одновременно ласковые карие глаза, галстук в золотистую полоску. «Нет, – сказала она непринужденно, – но женщины иногда ведут себя очень глупо. Вот и все». Автобус пробирался по залитой огнями Гаврской площади.

В гостинице на улице Рошешуар Надин подошла к портье. «Я мадам Ноэми Баттисти», – уверенно произнесла она. Портье занимался другими постояльцами, но искоса посмотрел на Надин с едва заметным неодобрением. «Номер 17, четвертый этаж налево, воспользуйтесь лифтом, мадам». Надин взглянула на него с деланным безразличием, но внимательно, это придало ей какое-то нечаянное очарование. «Эта малютка врет как дышит, да-да, – подумал портье Гобфен, – или я чего-то не понимаю. А месье Баттисти-то рогат».