Кое-что на память

Аннотация

У меня ничего не осталось. Я всего лишь ребенок, но я уже сдался. Мой отец так хотел. Он раз за разом ломал меня, пока я не превратился в ничто. И тогда он сделал самое худшее, что только можно... он дал мне ее.

Данная книга предназначена только для предварительного ознакомления! Просим вас удалить этот файл с жесткого диска после прочтения. Спасибо. Кое-что на память Уиллоу Винтерс Название: Уиллоу Винтерс «Кое-что на память», Не забудь меня#0,5 Переводчик: Карина Кочарян Редактор: Дарья Б. Вычитка: Султана Обложка: Алена Ц. Оформление: Mistress Переведено для группы: https://vk.com/stagedive Любое копирование без ссылки на переводчика и группу ЗАПРЕЩЕНО! Пожалуйста, уважайте чужой труд! У меня ничего не осталось. Я всего лишь ребенок, но я уже сдался. Мой отец так хотел. Он раз за разом ломал меня, пока я не превратился в ничто. И тогда он сделал самое худшее, что только можно... он дал мне ее. Содержание: 1 глава 2 глава 3 глава 4 глава 5 глава 1 глава Я задавался вопросом, что же я сделал, чтобы заслужить это. Почему он так сильно меня ненавидит. Мой желудок урчит, и ноющая боль в животе, которая заставила меня сжаться, сейчас стреляет по моему телу. Я вздрагиваю, но не кричу. В глазах щиплет не от слез, нет, я отказываюсь их проливать. Я сделал свой выбор. Эта комната, та самая, которую я раньше боялся. Влажные и холодные бетонные стены и ничего, кроме одеяла, чтобы прикрыть меня, пока я сплю на твердом цементном полу. Лампы дневного света ужасно яркие, и они напоминают мне освещение в школьном спортзале. Но почему-то темнота, когда Он выключает их, делает свет ламп невыносимым после их включения. Некуда спрятаться, когда горит свет. Я облизываю сухие губы, когда боль успокаивается, и смотрю на стальную дверь, пока не чувствую, что снова могу вздохнуть. Я больше не боюсь этой комнаты. Это бункер наказаний, как называет ее отец. Он будет моим спасением. Мой побег от того, что приготовила мне судьба. Даже в четырнадцать лет я понимаю, что жизнь и смерть слишком хороши. Я знаю, что моя мать мертва. Она не слышит меня, когда я взываю к ней. Но я всегда это делаю: всегда зову ее на помощь, чтобы она спасла меня, когда Он причиняет мне боль и не останавливается. Холодок пробежал по моему телу, но в то же время мне становится жарко, и кожа покрывается испариной. Я дрожу и думаю о том, чтобы натянуть одеяло, но мигающий красный огонек в углу комнаты напоминает мне, что он смотрит, а я больше не покажу ему, что пытаюсь спрятаться. Я не желаю утешения. Я больше не хочу надежды. Утешение и надежда бесполезны, они заставляют попытки и борьбу казаться разумными, но это не так. Возможно, смерть — это преувеличение. В конце концов, я голодаю по собственной воле, и он бросил меня сюда, потому что я отказался от еды, пообещав выпустить меня, если я захочу. Вот только я не хочу. Я не могу больше так жить. Это не жизнь. Когда моя мать умерла, она вынесла мне смертный приговор, оставив один на один с этим монстром. Еще одна вспышка боли пронзает мое тело, когда я слышу, как ключи звенят с другой стороны стальной двери. Я сопротивляюсь желанию реагировать на боль, хотя она сильнее, чем когда-либо. Я хочу, чтобы это было не так, но даже, когда я принял смерть, как свою судьбу, я испугался. Я хочу, чтобы страх не наполнял мое тело, чтобы адреналин не зашкаливал в моей крови, а моим естественным инстинктом не было спрятаться и сжаться, но я ничего не могу с этим поделать. Я изо всех сил старался не чувствовать, но страх, который Он внушил мне, слишком силен. Возможно, поэтому я так сильно себя ненавижу. Я слабый и бесполезный. Как он мне постоянно говорит. Иногда я обещаю себе ничего не чувствовать. Даже страх. Как будто это неважно, как будто я неважен. Как я могу? Как я мог оставаться в здравом уме, глядя на одни и те же стены каждый день? Я едва двигаюсь. Должно быть, это продолжается с тех пор, как я решил не есть. Именно с того дня я нахожусь в этой комнате. Все стало неподвижным, неизменным, кроме боли. Это только вопрос времени, прежде чем Он выпустит меня из этой комнаты. Это просто наказание, или, по крайней мере, таким оно было. Я не знаю, сколько дней я уже здесь. Возможно, это мой новый дом. Я процарапал ногтем цемент, сделав отметку. Здесь были десятки таких линий. Думаю, я начал их, чтобы считать дни, но это превратилось в нечто иное. Каждая следующая похожа на предыдущую. Может быть, я жду чего-то, что изменит их. Что-то внутри меня или этой комнаты, чтобы разбить эту монотонность. Может, я просто перестал беспокоиться. Я думаю, отцу проще, когда я такой жалкий. Это заставляет меня чувствовать себя еще хуже, зная, что он - причина, движущий фактор всего этого. Я медленно моргаю, и мои густые ресницы размывают слабый свет из маленького окна, когда дверь открывается с протестующим скрипом. Я ожидаю, что дверь закроется так же быстро, как и открылась, но когда я рискую взглянуть, он оставляет ее открытой. Его большое тело стоит в дверях, а его грязная белая рубашка и выцветшие джинсы запачканы грязью от работы на ферме. Его ботинки звучат так, как будто он идет по земле. Каждый шаг становится все громче, а мое сердце бьется все быстрее. Я остаюсь совершенно неподвижным, сопротивляясь инстинкту бежать и бороться. Оба бесполезны. — Вставай, — говорит он, его голос глубокий и грубый. Это не обсуждается. Я инстинктивно вздрагиваю, готовясь к тому, что он ударит меня, если я не успею среагировать достаточно быстро. Он всегда пинает меня в живот и, тогда я плотно закрываю глаза, не слушаясь его, и молюсь, чтобы он ударил достаточно сильно, чтобы покончить с этим раз и навсегда. Но ничего не приходит. Испарина покрывает каждый дюйм моего тела, и холод пробирает меня до костей, заставляя тело напрячься. Меня подташнивает, но я сдерживаюсь. — С меня довольно, парень! — кричит мне отец, и я сжимаюсь. Смущение и стыд за свою слабость захлестывают меня, но я предпочитаю не думать об этом. Я знаю, что жалок. — Я, бл*дь, больше не буду повторять! — вопит он и наклоняется, чтобы потянуть меня за рубашку, но я отползаю назад и сопротивляюсь. Если и есть одна вещь, которую я научился никогда не делать, это сопротивляться. Но я хотел. Я должен напоминать себе о желании умереть, когда страх сковывает меня, а годы приспособления заставляют мое тело дрожать. Тыльная сторона его большой грязной руки маячит перед моим лицом, размываясь от скорости, когда он рычит на меня. Хмурое выражение на лице становится еще более ужасающим от его обнажившихся пожелтевших зубов и холода в темном взгляде. Последнее, что я вижу — его костяшки пальцев. Последнее, что я слышу — хруст моего носа. Последнее, что я ощущаю — металлический привкус во рту. Последнее, что я чувствую — ничего. Я так долго ждал этого. И оно, наконец, наступило. 2 глава Бл*дь. Моя шея не сгибается, челюсть болит, и я знаю, что это от ушиба. Но то, что действительно чертовски болит, — это мое горло. Это хуже, чем просто боль в горле: саднит и как будто горит. С моих губ срывается стон, и я сразу жалею об этом, мое тело корчится на твердом листе металла. Я медленно моргаю, едва открывая свои глаза и позволяя им приспособиться к тусклому свету. Я в одно мгновение понимаю, где нахожусь. Кухня. Пыльная клетчатая занавеска на окне над раковиной — это первое, что я вижу, и это все, что мне нужно знать. Кухня, стол. Мама. Она была здесь несколько раз, я хорошо это помню, но я не знаю, что привело ее сюда сейчас. Возможно, это был он. Я никогда не думал об этом раньше, но когда мои глаза открылись шире, внутри поднимается гнев. Он причинял ей боль также, как причиняет мне? Мои мышцы напрягаются, и я стараюсь сесть. Это длится только мгновение, а затем боль в горле заставляет меня снова вздрогнуть. Дерьмо. Только когда я поднимаю руку к горлу, я понимаю, что боль находится только в нем. Она больше не фокусируется на моем животе. — Мне пришлось заливать еду тебе в желудок через трубку, — говорит мой отец из темного угла комнаты. Мое сердце тяжело стучит в груди, когда он медленно встает и выходит на свет. — Тупой придурок, — бормочет он и встает рядом со мной. Так близко, что я чувствую запахи грязи и виски, которые исходят от него каждый день. Я пытаюсь сглотнуть, но это только причиняет еще больше боли моему горлу. Тошнота и опустошенность подступают. Я даже не могу убить себя. Я жалок. Тогда мне нужно найти другой путь. И быстро. — Тебе, нахрен, надо завязывать уже с этим, — говорит отец, как будто слышит мои мысли. Мое сердце замирает, когда я медленно поднимаю на него глаза. Однако говорить не смею. Сейчас при утреннем свете он выглядит усталым, приблизив свое лицо к моему. Я инстинктивно отклоняюсь, когда он говорит тихим голосом, грубость в голосе делает его угрозу еще более ужасающей: — Не усложняй больше, чем это должно быть, слышишь? Как трус, каким и являюсь, я киваю. Моя кровь приливает, подпитываемая страхом. — У меня есть кое-что для тебя, — говорит он, медленно отступая. Один шаг, а затем другой, дающий мне пространство, но я в это не верю. — Садись, — говорит он мне. Мое тело твердое, и мускулы напряжены. Больно, физически больно оставаться на месте, но я не двигаюсь. Просто дай мне умереть. — Сядь! — кричит отец, грохоча кулаками по столу близко от моих ног. Мое тело дергается, когда я смотрю в его ярко-красное лицо, когда он выплевывает: — Садись, черт возьми! Он сжимает мои плечи с поразительной силой и быстро встряхивает меня, моя задница отрывается от стола, и на мгновение я думаю, что он меня отбросит. Возможно, в старые шкафы из ореха. Но он этого не делает. Удар, удар, удар, мое сердце скачет, но я подавляю страх. Теперь он ничего не может сделать со мной. Больше нечего забирать. Мои плечи бесконтрольно трясутся, заставляя меня чувствовать себя еще слабее, пока он смотрит мне в глаза и лезет в задний карман. Это смятый палароидный снимок, и я ничего не могу поделать, когда мои глаза бросаются к нему, а затем к его лицу. Я жду, все еще хладнокровный, когда он щелкает пальцами, не показывая мне его полностью и дразня меня этим. Я не знаю, что это может быть. Ничего важного, я полагаю. Что бы это ни было, это угроза, и она не сработает. Нет ничего более угрожающего, чем просто жить в этот момент. Он снова по нему щелкает, и удар по бумаге просто раздражает меня. Тогда я медленно отворачиваюсь от него, стискивая зубы. Не важно. Чем бы он ни угрожал мне, мне все равно. Скоро все закончится. Кажется, мое горло сжимается, резкий вдох болезненно царапает его. Вид руки отца так близко к моему лицу готовит меня к неизбежному удару. Но этого не происходит. Только когда он отходит на шаг назад, я, наконец, смотрю на свои колени. Фотография обращена картинкой к моим потертым грязным джинсам, и я почти не подбираю ее. Почти. Но любопытство слишком сильное. Я переворачиваю ее, подготовленный к худшему, но мои брови хмурятся, когда я понимаю, что это. Это просто девочка. Прижавшаяся к маленькому мячу, ее футболка и джинсы грязные, как будто ее тащили через грязь. Ее кроссовки все еще на ней. Потребовалось мгновение, чтобы понять, что я вижу, но когда я осознаю, мое сердце перестает биться. Она в моей комнате. Этот цементный пол — тот же пол, на котором я только что спал. Она в бункере наказаний. — Вытащи ее, — говорю я, и слова проталкиваются сквозь мои губы, когда они доходят до меня, как мысль. Я хочу сдвинуть свое усталое тело, но отец быстрее меня. Настолько, что удар слева приходится по моей щеке и рту, разбивая губу и откидывая голову назад. Тело цепляется, когда я пытаюсь остаться на металлическом столе, но мои пальцы скользят по гладкому металлу, и я падаю. Я падаю на пол, мой бок ударяется о ручку шкафа по пути вниз, а локоть с силой приземляется на пол линолеума. Я втягиваю воздух сквозь стиснутые зубы, но остаюсь на полу. Не смея пошевелиться даже из-за моего неудобного положения. Еще один урок, которому мой отец хорошо меня научил. Мое сердце бьется в груди, ощущаясь, как будто оно пытается уйти. Пытаюсь пойти к ней. Но по-прежнему остаюсь на месте. Нужно слушать. — Не причиняй ей вреда, — говорю я хриплым голосом, но это не что иное, как мольба. Жалкая просьба, которая не найдет отклика. — Пожалуйста, — добавляю я слабо и свешиваю голову. Я не хочу, чтобы она пострадала. Никто не должен заходить в эту комнату. Это место для кошмаров и монстров. Возможно, мой отец должен быть заперт в этом бункере. Но не она. Я пользуюсь моментом и смотрю на своего отца, наблюдая, как он слегка кивает, а затем пробегает пальцами по подбородку. Его костяшки сбиты от того, что он ударил меня, и это знание заставляет меня слегка улыбнуться. Но я скрываю это. Кончик моего языка пробегается вдоль пореза на губе, когда я смотрю вниз и в сторону, пытаясь запомнить каждую деталь девочки на фото. — Она в порядке? — осмеливаюсь я спросить его. — В порядке, — грубо говорит он, подходя ко мне. Он должен передвинуть стол в сторону в этой узкой кухне, чтобы наклониться близко ко мне. И снова его запах доносится до меня, и на этот раз он сильнее. Такой сильный, что меня почти тошнит, но я сдерживаюсь. — Она будет в порядке. Я уже это знаю, — говорит он, и я чувствую его взгляд на себе. Ожидание реакции и моего ответа. Любой ценой мне нужно спасти ее от этой участи. Я делаю успокаивающий вдох, следя за тем, чтобы не выдать себя ни в малейшей степени. Мне просто нужно добраться до нее. — Хочешь ее увидеть? — спрашивает мой отец. — Я привел ее для тебя. Наконец, мои глаза мечутся в его сторону, и моя грудь поднимается со вздохом недоверия. — Все, что тебе нужно делать, это слушаться. И она твоя, — я смотрю, как улыбка медленно расплывается на лице, когда он добавляет. — Слушайся меня, и она останется в безопасности. 3 глава Я хочу приблизиться к ней, но стою на месте. Я вижу, что она дышит, и это сейчас очень важно. Слушайся меня, и она останется в безопасности. Слова моего отца крутятся в голове, когда я жду ее пробуждения. Я отчаянно пытался войти сюда. Мне нужно было увидеть ее, чтобы защитить, но с каждой следующей секундой... я начинаю ее ненавидеть. Я был готов сдаться, был готов закончить все это дерьмо. И теперь из-за нее моя судьба хуже, чем когда-либо. Тем не менее, так намного лучше. Мои пальцы чешутся в порыве убрать ее волосы с лица. Она еще ребенок; точно младше меня, я уверен в этом. Она симпатичная в нормальном смысле этого слова. Хотя ее волосы взъерошены, и ей нужно о них позаботиться. На ее щеке есть царапина, словно ссадина — больше, чем просто царапина, я полагаю. Моя спина опирается на бетонную стену, холодную и твердую, но сейчас стена дает мне чувство уверенности. Что я больше всего ненавижу в этой ситуации, так это то, что я все еще беспомощен. Раньше в аптечке была мазь. За зеркалом есть шкафчик, нужно потянуть за край, чтобы открыть его. Но это раньше в зеркальном шкафу была мазь для царапин. Я не знаю, есть ли там сейчас. Слабая невеселая улыбка заставляет уголок моего рта подергиваться, и я хватаюсь за потрепанный конец своих джинсов. Я даже не могу дать ей что-нибудь для её царапины. Жалкий. Ничего не изменилось. Но она этого не знает. Она ничего не знает за этими стенами. Я откидываюсь назад, отрывая глаза от нее впервые, с тех пор, как меня выпустили. Она не знает. И ей нужен кто-то, кто ее защитит, чтобы не произошло худшего. Конечно, если этого будет достаточно. Для нее. Мои зубы скрипят, и костяшки белеют, когда я сжимаю их в кулаки. Этого должно быть достаточно. Должно быть. Это все, что я могу предложить, и теперь она все изменила. 4 глава Робин Моя голова очень болит. Почему так больно? Я пытаюсь подняться в вертикальное положение, но земля такая холодная и твердая. Это так неудобно, а моя голова слишком тяжелая, и я падаю на землю. Где я? Я пытаюсь вспомнить, где я была. В моей памяти проскальзывает скрип карусели, медленно двигающейся из-за порывов ветра. Пустые качели качаются вперед и назад. Безлюдная школьная площадка. Я думала, что все сегодня будут здесь. Но она пуста. Первый день лета, а на площадке ни души. Я помню, как посмотрела вверх, и солнце было далеко, но все еще в небе. Они, что, не знали, что у нас еще есть время поиграть? Я младше большинства детей, мне всего двенадцать, но даже старшие обычно играют со мной. Я некоторое время сидела на качелях, я это помню. В то время как кровь в моей голове пульсировала все сильнее, я помню, как двигались металлические цепи, качая меня на качелях снова и снова. Я ждала других детей. Я была уверена, что они появятся. Пришли ли они? Я прищуриваюсь, пытаясь вспомнить, и поворачиваю голову. Мои ладони прижаты к бетонному полу, а щека касается твердого настила. Там был мужчина. У него была клюшка для гольфа, и он нуждался в моей помощи. Я помню, каким потерянным он выглядел. Он сказал, что ударил по своему последнему мячу в деревья, и теперь не может достать его из кустов. Мое сердцебиение учащается, когда я вспоминаю, мое тело замирает. Я знала, что сказала ему неправду. Я знала, что обернулась и побежала, когда он попытался взять меня за руку. Но он выглядел таким обиженным, когда я пыталась уйти. Он был искренне расстроен, и все, что он сделал, это попросил меня помочь ему. Тонкие ветки треснули под моими кроссовками, когда я вошла в лес, следуя за ним туда, где, как он думал, приземлился мяч. Я открываю глаза и не могу дышать. Он лгал мне. Мои ногти царапают землю, когда я сжимаю их в кулаки и медленно смотрю вверх. Нет! Мамочка, помоги мне! Из-за слёз бетонные стены кажутся размытыми. Нет! Этого не может быть. Я притягиваю колени в груди и пытаюсь встать. Почему у меня так болит голова? — Ты в порядке? — спрашивает мягкий голос, и я сажусь на пол, опираясь спиной о бетонную холодную стену. Мне требуется время, чтобы вытереть глаза и увидеть его. Он всего лишь мальчик. Его колени выпирают, он худой, но его плечи широкие, и его взгляд говорит мне, что он старше меня. Есть еще кое-что. Печаль и грусть в его глазах. Или, может быть, я просто себе это нафантазировала, потому что, как только мое зрение фокусируется, он смотрит на меня с твердым выражением. Он не двигается с того места, где стоит, прислонившись к стене, на расстоянии нескольких футов от меня. — Где я? — спрашиваю его быстро. Я не знаю, откуда берутся эти слова. Меня бросает в жар и холод, и я так смущена. — Я хочу уйти. Он фыркает и качает головой, отталкиваясь от стены, где находился, и делает шаг ко мне. Он выше меня. В этот момент он меня пугает. — Ты не можешь уйти, — просто говорит он. Мое лицо морщится, и я качаю головой: — Моя мама... — Мы застряли здесь! — кричит он мне, гнев в его голосе заставляет меня вздрогнуть. Он смотрит на стену позади меня, его глаза скользят к полу, а затем обратно ко мне. — Мы не можем уйти. Как только я начинаю протестовать, то слышу громкий грубый лай снаружи. За ним следуют серия еще более злобных лаев, которая беспрерывно продолжается. Это заставляет меня оглядеться вокруг и посмотреть в единственное окно. Оно маленькое и прямоугольное, покрытое грязью, и оно находится высоко на стене. Сквозь него почти не проливается свет. Может быть, перед ним посажен куст. Не уверена, но, по крайней мере, я знаю, что поблизости живут собаки. — Не пытайся бежать, — говорит мальчик позади меня, и я поворачиваюсь к нему лицом. Угрозы окружают меня, и я сама виновата в этом. Сама виновата. Так глупо! Я обнимаю руками плечи. — Моя мама... — Прекрати, — командует мальчик, и я замолкаю, потому что я хорошая девочка. Я всегда была хорошей девочкой, и посмотрите, куда меня это привело. Некоторое время было тихо, а потом мальчик делает один шаг ко мне. Я не двигаюсь. Я не знаю, что делать или где я, но глубоко внутри знаю, что этот мальчик не собирается причинять мне вред. В нем что-то есть. Что-то сломленное, страшное или даже злое, но чистое. — Что с нами будет? — я спрашиваю его слабым голосом. — Он не тронет тебя. Дело не в тебе. — Что? — я не понимаю. Я ничего не понимаю. — Он использует тебя, — он смотрит мимо меня, проявляется гнев, он сжимает челюсть. — Суть в том, что он заставляет меня делать то, что он хочет. Он знает, что я не буду... — его голос слабеет, и гнев сменяется на что-то другое. Что-то, чего я не вижу, потому что он отворачивается от меня. Я тянусь к нему, хватая его за руку, чтобы он не оставлял меня, двигаясь чисто инстинктивно. Прикосновение похоже на искру. Как будто я приложила руку к пламени, но прежде чем я могу понять это, он снова поворачивается ко мне и хмуро смотрит на меня. — Я не позволю ему причинить тебе боль, как он причинил мне. Ты — это его инструмент против меня. Он делает еще один шаг ближе ко мне, и это первый раз, когда я действительно смотрю ему в глаза. Глубина почти заставляет меня отскочить назад, но тогда я буду напротив стены. Пойманная в ловушку и загнанная в угол. Он размыкает губы, чтобы сказать мне что-то, но слова не выходят. Время идет, но единственное, что я слышу это свое сердцебиение, когда он смотрит на меня. Его глаза не отрываются от моих, и я слишком напугана, чтобы отвести взгляд. — Мне жаль, — говорит он решительно, но затем отворачивается, как если бы его признание было искренним. По какой-то причине услышанные слова разрушают меня. Слезы текут по моим щекам, и когда я их вытираю, он смотрит на меня с отвращением. Я почти ожидаю, что он скажет мне прекратить, но он этого не делает. Я изо всех сил стараюсь успокоиться, и каким-то образом у меня это получается. Может быть, потому, что я в действительности не верю ему: я не верю, что это безнадежно. Моя мама найдет меня, и она заставит этого мужчину заплатить за то, что он сделал. И мне, и этому мальчику. Я знаю, что так и будет. — Как тебя зовут? — спрашиваю я, чтобы не дать ему оставить меня, когда он поворачивается. Я облизываю губы, пробуя соленые слезы и вытирая щеки. Я не хочу плакать. Я хочу уйти отсюда. — Дж... — он начинает отвечать мне, но мы оба подпрыгиваем и смотрим на дверь, когда она открывается, заставляя нас замолчать, а меня инстинктивно отступить. Я хватаюсь за руку мальчика, спрятавшись позади него. Я ничего не знаю об этом мужчине, но взгляд, который он на меня бросает, внушает желание бежать, однако у меня нет ни единого шанса. Мальчик хватает меня за запястье другой рукой и тянет ближе к себе, лицом к своей спине. Он отступает, пока я не упираюсь спиной в стену. Он специально держится между мной и мужчиной. Только когда я хватаюсь за мальчика, мои маленькие пальцы вонзаются в грубую ткань его джинсов на бедрах, и моя щека прижимается к его спине, он отпускает меня. Мальчик может немного и напугал меня, но этот мужчина вызывает у меня гораздо больший ужас. 5 глава Этой ночью — Я хочу домой, — хнычет девочка. Ее огромные, как у лани, глаза впиваются в меня каждый раз, когда я смотрю на нее. Мы находимся в разных углах комнаты с тех пор, как я вернулся. Это все, что она продолжает говорить, забившись в угол и плача. Она испугана и имеет на это полное право. Но после того, что мой отец сделал со мной, я не хочу смотреть на нее. Отчасти от стыда. Отчасти из-за ненависти. Я ушел только на час, но его достаточно. Он сделал это нарочно. Забрал меня в тот момент, когда она проснулась, показывая, как легко он может сломать меня. Он знал, что делает, и это сработало. И я ничего не сделал, чтобы остановить его. Никакой борьбы во мне... для нее. И теперь я даже не могу смотреть на нее. Я чувствую мешки под глазами, отчаянную потребность во сне. Но я не могу. Не с ней здесь и не зная, что мой отец будет делать дальше. Я с трудом сглатываю, боль все еще присутствует в горле, и опираюсь на холодную стену, когда смотрю на дверь. Сон легко пришел ко мне на прошлой неделе, когда мне нечего было отдать, но я не позволю ему забрать меня сейчас. — Пожалуйста, ты можешь просто сказать ему, чтобы он отпустил меня? — спрашивает она слабо. Я вижу, как она слегка наклоняется вперед, нерешительно и моля меня о милости. Но я ничего не могу для нее сделать. Я так чертовски беспомощен, и это еще больше злит меня. Разве она не знает, что я жалок? Мой отец сделал так, чтобы показать ей, насколько. — Я всего лишь хочу... — Прекрати это, — говорю я ей жестко и ненавижу себя еще больше. Я смотрю на нее свирепо, готовый сказать, что ей нужно вести себя тихо. Здесь нет выхода, и ее плач только злит меня, но потом я замечаю, как блестят ее глаза, как губы изогнуты таким образом, что делают ее еще более уязвимой. Мое сердце бьется каким-то странным образом, как будто прыгает, вместо того, чтобы биться. Это больно, и мой желудок сводит от тошноты из-за того, кто я есть. Кем я стал. Я не хочу быть им. Я не хочу быть этим человеком. — Джей, — говорит она, и я смотрю на нее. Ее голос мягкий. Неважно, насколько она зла на меня или я на нее, мы — это все, что есть друг у друга. Я смотрю на нее, ожидая, когда она что-нибудь скажет, но слезы скатываются по ее щекам. Их даже не требуется смаргивать. — Мне страшно, — шепчет она. Голос у нее хриплый, плечи опущены. Мне хочется сдвинуться с места, подойти к ней и обнять. Но я не хочу, чтобы она прикоснулась ко мне в ответ. — Я же сказал, что буду за тобой присматривать, верно? — спрашиваю ее. Предлагая ей небольшую улыбку. Она неискренна, даже на намек не похожа, но я стараюсь. Я имею в виду это. Я присмотрю за ней. Не знаю, что я сделал, но знаю, что она ни черта не сделала плохого. — Я не позволю ему причинить тебе боль, — говорю я ей. — Как он не сможет? — спрашивает она шепотом, и ее голос в конце ломается. — Он плохой человек, — говорит она, а затем слизывает слезы с губ. — Плохие люди делают плохие вещи. — она обнимает себя, а затем оглядывается на меня с выражением, которое я не могу определить. Моя кожа нагревается, и каждым дюймом чувствую, как она горит. — Я здесь, — просто говорю ей. — Обними меня, пожалуйста, — она умоляет меня, вытирая слезы с глаз и смотря в сторону. — Я просто боюсь, и мне нужно ... — она качает головой, не закончив мысль. — Тебе нужно поспать, — говорю я, заканчивая за нее, и она распахивает глаза, смотря на меня. В них нет ничего, кроме страха. Ее тело натянуто, и она медленно смотрит на дверь. — Я здесь, — мягко говорю ей и протягиваю руку. Я не знаю, почему это делаю, я не должен. Но она быстро ползет по цементному полу ко мне. Она тащит с собой одеяло и смотрит на дверь, когда подходит, чтобы сесть рядом со мной. Я сохраняю дистанцию, когда ее колено натыкается на меня. Я отпрянул, держа дистанцию между нами двумя. Взгляд на ее лице, как будто я ее ударил, и она тотчас же отползает. — Мне не нравится, когда меня трогают, — говорю я ей с напряженной челюстью. Ее голова опускается, и она медленно тянет и сжимает одеяло вокруг себя. Она нерешительно предлагает немного для меня, что заставляет мои губы расплыться в ухмылке, и я качаю головой. Я не хочу быть близким к теплу. Холод поддерживает меня по ночам. Я прижимаюсь спиной к стене и смотрю перед собой. Она близко и, надеюсь, чувствует себя лучше, но сейчас я ничего не могу сделать. Я уже начал продумывать, как ее вытащить. Если мы оба сбежим, он не сможет получить нас обоих. Мне просто нужен шанс. Сколько раз я молился только для того, чтобы быть неуслышанным? Но Робин не испорчена, как я. Может быть, судьба будет милостива к ней. — Извини, — она едва шепчет это слово, и мои глаза тянутся к ней, когда она сжимается под одеялом. Она не смотрит на меня, когда я спрашиваю: — За что? — Я не хотела трогать тебя, просто мне так холодно, — слабо отвечает она. Я смотрю на нее в тот же момент только потому, что мне действительно не холодно. Немного холодно, но опять же, может быть, она не привыкла к этому. Я невесело фыркаю, смеясь над этой мыслью, и это привлекает ее внимание. Когда она поднимает глаза, ее глаза бросаются к разрезу на моей рубашке. Мой отец сделал это тоже нарочно. Она медленно поднимает руку, и я хватаю ее за запястье, мои пальцы легко обхватывают ее, когда с ее губ срывается маленький вздох. — Не надо, — предупреждаю я, и мое сердце дико бьется. Глаза ее смотрят вниз, мимо рваного хлопка и на небольшое количество шрамов. — Что случилось? — спрашивает она меня с печалью, которая проявляется в ее голосе. Я хочу оставить ее в этой грязной камере. Но нет. Вместо этого я остаюсь совершенно неподвижным, пока опускаю ее руку. Если я оставлю ее, то останусь ни с чем. Она будет судить меня. Жалеть. И использует меня. Но она мне нужна. Без нее у меня ничего нет. Мои глаза направляются к цементному полу. Я должен сказать ей, что не знаю, как ей помочь. Но не могу. — Я хочу уйти, Джей, — говорит она, ее глаза просят меня, и я хочу сказать ей, что найду способ. Но я никогда не солгу ей. — Я тоже, — говорю я ей правду. Ту немногую, которую могу дать. Если я найду способ, я обязательно вытащу ее отсюда. Клянусь. И сделаю для этого, что угодно. Это единственное, ради чего я должен жить.