Вновь аромата полны,

Вновь разливается песнь соловьиная

В тихом сияньи, сияньи луны!

Критик Востоков вздыхал и прогнозировал конец искусству. Но подавляющему большинству новинка понравилась.

После того, как гости отведали праздничных блюд и выпили ликеру, наступил час поэзии.

Твой стан божественно прекрасен!

Твой облик будоражит кровь!

И как кинжал, твой взгляд опасен,

Ведь он родит во мне любовь!

Это читал главный поэт вечера Пушилин. Со своей тетрадкой он немного надоел всем пряными и нескладными стихами собственного сочинения и, поэтому, все вздохнули, когда он в самом конце прочитал никому не известного, но, очевидно талантливого, Багрицкого:

Там, где выступ холодный и серый

Водопадом свергается вниз,

Я кричу у безмолвной пещеры:

"Дионис! Дионис! Дионис!"

Утомясь после долгой охоты,

Запылив свой пурпурный наряд,

Он ушел в бирюзовые гроты

Выжимать золотой виноград...

Варсофоний Кондратьев откровенно скучал, время от времени прикрывая зевок ладошкой, и говорил Карлу, о том, что он не любит такого общества и готов уйти сию же минуту, и только Лариса Михайловна удерживает его от этого поступка.

Затем играли в фанты и здорово развеселились. Особенно радовались женщины, чьи самые причудливые желания покорно исполняли мужчины.

Карл, тоже скучавший в подобном обществе, страдал от того, что Лариса мало обращала на него внимания. Но все оправдывало то обстоятельство, что гостей было много, и Лариса была обязана уделять внимание всем.

Перед глазами Карла стояла волшебная, очаровательная ночь любви, после того, как они успешно добыли шкатулку с драгоценностями. Он помнил, как пена белых одежд постепенно спадала с Ларисы, обнажая ее крутобокое тело. Лариса превратилась в арфу, на которой играл молодой, еще неопытный, но влюбленный в музыку артист. И этим артистом в эту ночь стал Карл.

Он стоял и видел необычайную и заманчивую страну – тело своей любимой, острые розовые скалы грудей, круглое озеро живота с плавающей черной лодкой, страну, по которой он путешествовал в ту ночь…

Но, сейчас, в общей суете и гаме, в смехе, и в шутках, он терял нить, связывающую его с ней.

Но вот она встретилась с ним глазами, и улыбнулась ему, и его будто окатило теплой розовой водой, стало легко и весело. Карл даже заулыбался и начал шутить, чем несказанно удивил полноватую черноволосую даму, стоявшую рядом.

– Господа! А теперь попросим хозяйку этого дома спеть нам! Попросим? Лариса Михайловна, будьте добры, - сказал артист Кавелин.

Под общую лавину рукоплесканий, Лариса улыбнулась и согласилась спеть, но только одну песню.

– Две, две, - послышались голоса. – Лариса, спой! Лариса, спой!

Лариса открыла фортепиано, взяла ноты, и клавиши вздрогнули под ее рукой, и звуки стали наполнять воздух, смешиваясь с запахами цветов в вазах.

Она кивком подозвала к себе Карла. Не переставая играть, Лариса шепнула ему на ухо:

– Птенчик, найди ноты «Весеннего вальса» Шопена. Ты знаешь, в шкафчике…

Карл вошел в соседнюю комнату, заполненную новенькой пахнущей мебелью, и открыл шкаф. Стал перебирать ноты - нужные сразу не находились. Он сдвинул пачку, и к его ногам полетел, словно мотылек, листок, выпавший из конверта.

Карл уже хотел вложить его обратно, но слова, начертанные на бумаге, остановили его. Это были слова «Милый мой птенчик».

Карл быстро развернул листок, и стал читать. Его руки дрожали, внутри все сжалось в комок, а лоб покрыла испарина.

Письмо было адресовано Варсофонию, но, почему-то, не отправлено. По письму было видно, что между Ларисой и Варсофонием давно существует любовная связь.

«Так это же я - милый птенчик… Ведь это же меня она так называет… Но, что же она тогда пишет? При чем здесь Варсофоний?»

Недоумевая, но как-то спокойно, даже автоматически, Карл сложил письмо и положил на место. Взяв Шопена, он вернулся в комнату, где играла и пела Лариса. Он слушал ее звонкий голос, и у него было темно в глазах.