Лишь за полночь, выпив на сон грядущий кружку крепко заваренного горячего чаю, Андрей Степанович прилег на кушетку в своем кабинете, распечатал и прочитал короткое письмо от дочери.

Цветана писала, что едет с внучкой в деревню, к родителям мужа, то есть к дедушке и бабушке, что Дудник, муж то есть, получил новое назначение.

Подумалось: «Надо и жену отправить к родителям, нечего ей околачиваться во Львове». Что-то вертелось на уме и о зяте, но Андрей Степанович задавил мысли о нем в зародыше: Дудник, следователь НКВД, ему не нравился, хотя именно он добился освобождения и реабилитации Кукушкина и его товарищей. Еще меньше нравилось полковнику, что единственная дочь, любимая им ревнивой любовью, вышла замуж за этого сморчка, который на полголовы ниже своей жены.

С этими полумыслями Андрей Степанович и уснул. И никакие сны его не тревожили. Но уже через час его разбудил звонок из штаба дивизии. Звонил сам комдив, генерал Хворов:

– Спишь, Андрей Степанович? – пророкотал в трубке знакомый хрипловатый бас.

– Да вот… прикорнул.

– Сверху звонили: ожидается крупная провокация. Так что ты там… – и голос вдруг пропал, а вместе с ним обычные шорохи и писки.

– Алё! Алё! – надрывался Кукушкин. – Товарищ генерал? Товарищ… Станция, черт бы вас побрал! Алё! Алё!

Трубка отвечала мертвой тишиной.

«Что он хотел сказать? – терялся в догадках полковник Кукушкин. – Что – я тут? Поднять полк по тревоге? Хотя бы по учебной? Замаскировать самолеты? Поднять зенитные расчеты? Но у зенитчиков нет снарядов. Снаряды обещали подвезти только на следующей неделе… Что же делать?»

Кукушкин снова вызвал к себе дежурного по полку майора Никишкина и велел ему собрать в штаб всех своих замов, командиров эскадрилий и начальников служб.

– Одна нога здесь, другая там, – ничего не объясняя дежурному, приказал Кукушкин. – И еще: передай начсвязи: мотоциклиста в штаб дивизии, связистов – на линию.

Через десять минут в кабинете командира полка собралось человек двадцать. Все эти десять минут Кукушкин пытался наладить связь полка с дивизией или хотя бы с местным райкомом партии: если поступила директива о возможной провокации со стороны немцев, то она поступила не только в воинские части, но и в партийные и советские органы тоже. Но связи не было. А посыльные пока доберутся, пока назад…

Все эти десять минут командир полка терялся в догадках и мучился сомнениями, боясь сделать что-то такое, что делать никак нельзя, и не сделать тоже, потому что и за несделанное по головке не погладят. А второй раз предстать перед военным трибуналом – лучше пулю в висок.

– Вот что, – начал Кукушкин, хмуро оглядывая своих подчиненных. – Через… – он посмотрел на часы, – через двадцать минут будет объявлена учебная тревога. Действовать по инструкции. Дежурное звено – на старт. Самолеты – на запасные стоянки, замаскировать сетями, ветками. Откатывать машины собственными силами. Командиру роты охраны удвоить патрули, усилить охранение складов и стоянок самолетов.

– Заправка горючим, боекомплект? – спросил комэска Михайлов.

– Машины горючим дозаправить, боекомплектом – тоже. Бензозаправщикам и оружейникам быть в полной боевой готовности. Еще вопросы?

– Так боевой или учебной? – переспросил дотошный инженер полка.

– А вот так, как я сказал, – отрубил Кукушкин.

– Я почему спросил, товарищ полковник, – пояснил инженер полка. – Я потому спросил, что у меня шесть машин на профилактике. В основном по системе уборки шасси и моторам. На козлах стоят. Их тоже на запасные?

– Их оставьте на стоянке, но укройте сетями.

Других вопросов не было.

В два часа сорок пять минут прозвучал сигнал учебной тревоги. В темноте перед самолетами выстраивался личный состав полка: летчики, техники, механики, мотористы. Зевали, покашливали.

Небо на востоке начинало чуть заметно светлеть. На западе лежала густая тьма. Сияли звезды, светился Млечный путь. Крылья самолетов и фюзеляжи тускло отсвечивали предутренней росой. В неподвижном воздухе команды звучали пугающе громко.

Где-то на севере, не так уж далеко от аэродрома, прозвучало несколько выстрелов. Точно эхо им ответили выстрелы с другой стороны, но значительно глуше. Гул голосов на мгновение смолк, затем возобновился снова.

Комэски ставили задачу перед командирами звеньев, те – перед летчиками и механиками. Затем прозвучала команда: «Разойтись по местам!» Разошлись, зевая и матерясь вполголоса: начальству не спится – и оно подчиненным спать не дает. Даже по выходным.

Кукушкин шел по линейке полка, следил, как подчиненные выполняют его приказ и инструкции на случай учебной тревоги. В темноте мелькали лучи фонарей, копошились люди, слышались голоса, иногда смех.

«Хороший у нас народ, – думал Кукушкин. – Ворчат, а дело делают. А через минуту и ворчать перестанут. Смеются…»

Сзади затопало. Подбежал помощник дежурного по штабу, доложил:

– Только что звонили из штаба дивизии, приказали никаких тревог не объявлять.

– Кто звонил?

– Какой-то майор. Фамилию я не разобрал, товарищ полковник: слышимость была плохая.