Передовые новогородские воины, вооружённые боевыми топорами, не сумели повернуть вспять наседавших варягов, даже задержать их не смогли. Отчаянной казалась отвага обречённых словен - никто не обратился в бегство, никто не попросил пощады, никто и не помыслил сдаться. Они гибли один за другим там, где стояли... Вадимова воеводу срубил огромный, похожий на медведя, варяг: ударом окованного края тяжёлого щита по коленям сбил с ног, а затем обрушил свой меч на шею поверженного воина. Теперь, с высоты роста удачливого врага, отрубленная голова Ставра мутными мёртвыми глазами озирала место кончины хозяина.

– Славься Тор!
– тотчас взревели варяги, удовлетворённые зрелищем отмщения. А ещё через несколько мгновений горячая железная волна северян выплеснулась на встречу полусотне Вадимовых дружинников. И не было больше воинского строя ни с той, ни с другой стороны: он разорвался, разметался по всему побережью, раздробился на великое множество поединков-единоборств. Здесь больше не осталось героев: бой превратился в дикую, кровавую резню, где каждый убивал или был убит. Новогородцы пали духом, когда до самой воды осталось с полтора десятка шагов, они побежали к своим лодьям, бросая оружие и награбленное добро. Последним уходил князь Вадим, ведомый под руки верными телохранителями.

И когда словен, мокрый с головы до пят, наконец, оказался на палубе спасительного судна, то бросил прощальный злобный взгляд в сторону варяжского городища, погубившего его воинство, поправшего его княжескую честь, и проклятиями переполнилось сердце Вадима. А у самого края неподвижной воды стоял и улыбался ненавистный варяг - причина всех его бед и унижений. Не страшился северянин ни стрелы, ни копья, несущих смерть со стороны врага, как-будто ведал, что сегодня уже не погибнет...

– Ты проиграл, князь Вадим, мой сын остался жив! А смерть теперь дышит тебе в затылок...
– голос Рюрика прорезал плотный от влаги летний воздух острыми, словно клинок, словами напутствия удаляющемуся врагу. И слова те, быстрыми, безжалостными стрелами, преодолев прибрежную полосу воды, стремительно обрушились на голову беглеца... Глаза северянина до сих пор горели огнём боевого азарта, и никто не заметил в них слёз утраты, только крепко сжатые губы, да морщины на загорелом лбу и переносье выдавали скрытую от всех бурю переживаний.

– Нет... Ты не победил меня, варяг... Ты - не победитель...- бросил в ответ словенский князь. Ему пришлось кричать, напрягать горло, чтобы одолеть всё увеличивающееся расстояние от берега, от неподвижно стоящего там злокозненного пришельца с далекого и непонятного князю Севера. А крича, выталкивать слова несогласия и злобной безысходности, которые теперь казались маленькими упругими бычьими пузырями, способными отнять дыхание, задушить... но по высшей воле, лишь обратились в пену, осевшую на дрожащих от досады губах.

" Тогда жди нас в Новогороде..." - принесло эхо ответ Рюрика, усиленный согласными голосами его дружинников, обессиленное же расстоянием чудо выплеснуло на Вадима одинокое и последнее слово.
– "Ж-д-и-и..."

Годимир, отрок четырнадцати лет от роду, сын Рюрикова конюха из словен, примостившись у подножья невысокого холма на зеленой траве, согретой долгим летним солнцем, неотрывно смотрел на парящего в небе стервятника. И с содроганием узнал крылатого вестника смерти, ждущего возможности полакомиться человечиной, того самого, чей клекот оглашал небо над некогда крепким и неприступным людским жильём, гладью зелёно-голубой Альдейгью, которую Годимир продолжал привычно называть Ладогой, перед самым началом кровопролитной сечи варягов с дружиной новогородского князя Вадима.

И не было этой вольной птице ни дела, ни заботы до того, что творится внизу у людей, до их войн и кровавых сражений, до судеб князей и простых людей, до участи стран и народов: словен и варягов... Был только дребезжащий голос-звук, клич вожака, созывающего своих соплеменников на пир чужой смерти. И вот теперь гордая троица пернатых падальщиков спокойно расхаживала между телами бездыханных воинов, по-хозяйски оценивая добычу. Эти птицы не боялись ни живых, ни мёртвых, даже гордые и спесивые братья-вороны старались держаться от них на безопасном расстоянии. Тщетно варяги, собиравшие своих павших, пытались прогнать непотребных гостей. И Годимир с отвращением, сопровождаемым приступом внезапной тошноты, отвернулся, тем самым отдалился, отгородился от вида мерзких птиц, так необузданно празднующих чужую победу, а когда полегчало, вновь глянул в голубую высь, полными слёз скорби, глазами...

«Вот оно, небо,– думал Годимир,– вот трава, земля, вода. Вот Ладога, а вот варяжское городище, ещё дымящееся от жадного пожара, который никак не унимается... Так много места и изобилия дадено людям, только справно трудись – и вознагражден будешь за труды свои. Но отчего люди кидаются друг на друга, как звери хищные? Зачем убивают нещадно подобных себе, творят зло и насилие? Почему так сильна в человеке жажда власти, обогащения, убийства? Почему теперь на этом берегу лежат люди, которые никогда не знали друг друга, никогда, ничем не изобидели и не сделали друг другу худого? Почему люди, не испытывающие ярой вражды, бьются до смерти за того, кто получит и удержит эту самую власть? Отчего думы мои об этом? А может, правыми оказались все те, утверждавшие, что я сегодня в первый раз сражался как воин, а следовательно, должен был не рассуждать, а действовать? Воевать и убивать или быть убитым самому... Вадима прогнали, но нет в этом моей заслуги и победы, нет для меня праздника сердца, как у тех же варягов, считающим себя сегодняшними победителями... По кому же тризна духа моего?»

Согбенная красно-бурая тень медленно брела между грудами мертвых тел, перебираясь через лужи крови, груды брошенного оружия и человеческих внутренностей. А звуки, издаваемые непонятным существом, были похожи на прощальный человеческий плач, высокий и горестный. И Годимир, заинтересованный увиденным, встал и пошёл ему навстречу, приняв, единственное, по его мнению, правильное решение: «если это пробирается раненный, пусть даже враг - помогу подняться и кликну помощь, если же наш воин - дам напиться воды и перевяжу раны. А потом видно будет, и да помогут мне боги...»