Чтобы пересечь площадь, Филиппу и Фрэнсису надо было пройти рядом с телегой. Толпа двигалась медленно. Идущий впереди мясник объяснял соседу: «После конца сражения Сомерсет со своими приближёнными поскакал в Тьюксберийское аббатство, но король, сразу же помиловавший укрывшихся там простых солдат, к ланкастерским главарям остался непримирим. В течение десяти лет они смущали народ, подбивая на бунт и нарушая мир в королевстве. Эдуард долго был милосерден, но всякому терпению приходит конец: хватит. Суд над мятежниками вершили герцог Глостер и королевский конюший граф Норфолк».

Филипп слушал вполуха. Он понял теперь, что в основном привлекало внимание собравшейся публики: к зданию напротив, где все окна были забраны ставнями, медленно подъезжала закрытая карета. По обе стороны её ехали всадники с копьями наперевес. Вот карета остановилась — толпа подалась вперёд. Офицер соскочил с лошади, открыл дверцу, и в проёме показалась закутанная женская фигура. Офицер небрежно протянул руку: поколебавшись, женщина отбросила вуаль и ступила на землю.

Много лет назад, когда Маргарита Анжуйская, ещё девочкой, приехала в Англию, чтобы стать женой Генриха Ланкастера, менестрели слагали гимны в честь её необыкновенной красоты. Интересно, думал, глядя на неё, Филипп, помнит ли хоть кто-нибудь эти гимны сейчас. На какое-то мгновение она остановилась, обводя прищуренными глазами толпу зевак: в конце концов взгляд её остановился на возвышающейся в отдалении колокольне аббатской церкви. Казалось, она упирается прямо в небо. До Филиппа снова долетел голос мясника: «Говорят, Эдуард разрешил похоронить принца Ланкастера прямо здесь». Подобие судороги прошло по лицу Маргариты. Она опустила вуаль и поспешила войти в дом.

Разочарованная толпа начала расходиться. Филипп осмотрелся по сторонам, пытаясь сообразить, где же может быть Ричард: ему показалось, что где-то в дальнем углу площади мелькнуло лицо Роберта Перси. Филипп двинулся было в том направлении, но Фрэнсис схватил его за локоть. Филипп обернулся: Фрэнсис не отрываясь смотрел на голову в телеге палача. Отсюда она уже не напоминала капустный кочан: в волосах была видна засохшая кровь, глаза — слепо устремлены вверх, к солнцу.

— О Боже мой, — выдохнул Фрэнсис. — Ведь это же дядя моей жены, лорд Тэлбот.

Двое всадников остановились на лесистой вершине холма, под ними был замок Тэлбота. Рядом с ним расстилались поля, там и сям виднелись разнообразные постройки. Весенний день подходил к концу, приближались сумерки. Кое-где овцы продолжали лениво щипать траву, щебетали, устраиваясь на ночлег, поздние птахи.

Фрэнсис глядел вниз, не говоря ни слова и рассеянно поглаживая гриву коня. Он выглядел растерянным и убитым. Всю первую половину дня Фрэнсис думал лишь об одном: как бы быстрее добраться до места и первым, пока другие не успели, сказать Анне, что её дядя мёртв, но сейчас, когда Тьюксбери остался далеко позади, у него словно гири на ногах повисли. Он ощущал себя чужим и ненужным — словно праздный гуляка в доме, где поселилось горе.

Интересно, размышлял Филипп, знал ли Глостер, что так будет, когда разрешил им уехать из Тьюксбери. В Лондон, по словам Ричарда, он вернётся не сразу, а пока, вместо того чтобы болтаться без дела рядом с ним, Филипп может помочь Фрэнсису уладить свои дела. Филипп хотел было отказаться — ну как же так, он столь многим обязан милорду герцогу, тот всегда так добр, вот и теперь отпускает, но Глостер холодно прервал этот бессвязный поток благодарностей. Ни сейчас, ни в Лондоне Филипп ему не нужен, а Фрэнсису будет с ним лучше. Разговор был коротким, и Филипп вспомнил о нём только несколько часов спустя.

В воздухе пряно пахло клевером, лёгкий ветерок приятно ласкал их лица. Фрэнсис тронул коня, они стали спускаться.

В доме стояла полная тишина. Стайка уток беспризорно устроилась на траве, прямо у пруда. В кузнице никто не работал, мехи были задуты. Фрэнсис огляделся по сторонам — пусто. Нахлынули воспоминания: огромный и ставший вдруг таким холодным дом отца в Минстер-Ловеле, тревожные перешёптывания, сдавленные рыдания матери, и он сам, шестилетний, слушает рассказ о том, как было проиграно сражение где-то в Йоркшире. Джона Ловела привезли из Таутона ещё живым, но для его сына в тот день очень многое кончилось…

Едва всадники спешились, как появился мальчишка-конюх и с интересом стал разглядывать их. Фрэнсису его лицо показалось незнакомым: для такой работы он был слишком юн, наверное, никого больше не нашлось — остальные ушли с владельцем замка. Двор был пуст и, возможно, поэтому казался ещё больше. Швырнув вожжи конюху, Фрэнсис отрывисто спросил:

— Где хозяйка? — Можно не любить леди Тэлбот, но права её уважать надо.

Лицо мальчика словно сморщилось, выражая испуг и недоверие.

— Она умерла… когда рожала. Похороны были в прошлую пятницу. В доме только молодая госпожа и… — Но Фрэнсис уже его не слышал.

В доме не было ни души: трудно поверить, что здесь вообще кто-нибудь живёт. В большом зале Фрэнсис остановился и принялся оглядываться по сторонам. В дальнем углу начиналась лестница, ведущая в верхние комнаты. Взгляд Фрэнсиса упёрся в стену — где-то между лестницей и дверью слева, которая вела в салон. Решив начать свои поиски именно с него, Фрэнсис в сопровождении Филиппа направился туда. В это время где-то скрипнула дверь и на лестнице послышался шорох юбок.

Лестница круто поднималась вверх, уходя через высокую арку к верхним комнатам. Женщина остановилась на повороте, подбирая юбки; мешал живот, да и лестница была слишком крутой. Заходящее солнце усеяло холл длинными тенями. Фрэнсиса, стоявшего у лестницы, почти не было видно.