Те, в коих истинна любовь, проснитесь, сон забыть пора: поёт нам жаворонок вновь, внушает в трелях нам с утра — пришёл день мира и добра!

Господь, за нас отдавший кровь, дал тем его, кого любовь ведёт в поход, чья кровь быстра страдать толкает вновь и вновь — Любовь ведёт их со двора!

Тех нечестивцев прокляни, кто бросил Господа в беде. По праву прокляты они, от мук не скрыться им нигде, когда на Божеском суде ребро, ладони и ступни Бог явит в страшной череде. И даже тот, кто жил в труде и в благе — Бог его храни! — узнает дрожь в лихой нужде.

Тот, кто за грешных был распят, любови ложной столь далёк. Он истинным огнём объят: за нас он в путь последний влёк крест, что на спину гнетом лёг, коим он был к земле прижат. Как самый чистый из ягнят, он тяжко жалобы изрёк — тремя гвоздями супостат во плоть вонзился рук и ног.

Недаром говорит народ: «Товар дешёв — мошна трещит». Ещё: «Пустого нрава тот, кто зрит добро, а к злу спешит». Вы знаете, что Бог свершит для тех, кто поспешит в поход. Награда их благая ждёт: Бог в рай войти им разрешит. А кто лежит и в путь нейдёт, тот выгоды себя лишит.

Для нас в помине завтра нет, мы в путь немедленно идём. Тот будет здрав, кто, дав обет, через четыре дня, ведом на бой, утратит ум и дом. Коль схватит смерть узду и свет затмит и сил исчезнет след, не на тюфяк с тугим пером, в солому ляжет дармоед, да только поздно грянет гром.

"...толклись нищие.

Завернувшись в потрёпанный плащ, спрятав лицо под низко опущенным капюшоном, Ганелон незаметно прислушивался к голосам, казалось, ни к кому не обращённым, а просто заполнявшим шумную корчму.

От некоего оруженосца, одного из людей графа де Бриена, весьма любившего потолковать о судьбе и её превратностях, Ганелон узнал о том, что благородный маркиз Бонифаций Монферратский, в конце концов, принявший командование над святыми паломниками, так спросил:

«Сеньоры, но куда вы хотели бы отправиться? В какую именно землю неверных вы хотели бы пойти?»

Подумав, благородные бароны ответили:

«Наверное, не в Сирию, там толку не будет. Там только сухие пески, там нет колодцев. Лучше, наверное, идти в Вавилонию, в край египетский. Там, в самом сердце земли сарацинов, неверным можно причинить много зла. К тому же, известно всем, что Александрия город богатый. Почему не в Египте попытать счастья войны, благорасположенность Божью?»

От некоего сумрачного госпитальера, прячущего под капюшоном усталые, мутные, истомлённые страстью к вину, глаза, Ганелон узнал, что, несмотря на обещанную паломникам помощь, за многие грехи, свершённые венецианцами, апостолик римский великий понтифик папа Иннокентий III волею, данной ему свыше, совсем недавно от души проклял Венецию.

«Мы отлучаем и предаём анафеме тех лживых и нечестивых христиан, которые доставляют сарацинам против самого Христа и христианского народа оружие, железо и корабельное дерево, а также суда, или служат кормчими на разбойничьих кораблях сарацин, управляют их военными машинами, или дают им какой-нибудь совет или помощь в ущерб Святой земле».

Великий понтифик распорядился, чтобы священники напоминали о наложенной на Венецию анафеме во всех приморских городах по воскресным и праздничным дням, присовокупив к этому, что Святая римская церковь не раскроет объятия нечестивым людям Венеции, если они не откажутся в пользу Святой земли от беззаконного стяжательства.

Только вовремя обещанная дожем Венеции помощь в счастливом предприятии и святой крест, принятый воинами Венеции, принесли республике святого Марка прощение.

От некоего оруженосца благородного рыцаря Орри Ильского, человека говорливого, но богобоязненного, Ганелон узнал, что дож Венеции, приняв окончательное решение, так обратился на площади к своим подданным:

«Сеньоры, отныне вместе с самыми лучшими людьми мира вы причастны к величайшему из дел, когда-либо кем свершённых. И пусть я стар, пусть я плохо вижу, всё равно лишь я, государь ваш, могу направлять вас и повелевать вами в этом деле. И если будет на то ваша воля, славный народ Венеции, что позволите мне принять святой крест, дабы оберегать и вести вас, а сыну моему встать в Венеции на моё место и править моей страной, то сам пойду с вами и со святыми паломниками на жизнь или на смерть».

Случилось дожу Венеции в то лето девяносто четыре года.

Был дож почти слеп, подло наказанный когда-то Мануилом, императором нечестивой Византии, в злобе неправедной приказавшим погасить зрение молодому тогда и дерзкому венецианскому послу.

Когда нечестивый Мануил, император Византии, так приказал, будущего дожа Венеции хотели связать и повалить на землю, но Энрико Дандоло гордо отказался от верёвок и сам лёг на землю.

«Если стану кричать или отворачиваться, убейте меня».

И будущий дож Венеции спокойно лежал на земле, пока вязали и валили на землю тех, кто был приговорён вместе с ним к такому же наказанию. И мужественно молчал, терпя нестерпимую боль, в то время как многие несчастные, приговорённые вместе с ним, кричали, переполняясь жестокой и страшной болью.