Энрика сложила руки на столе, опустила на них голову и закрыла глаза. Чтобы успокоить мятущееся сердце, попробовала представить будущее. Месяц-другой, конечно, привыкать придется, осваиваться. Жить в доме Моттолы… Бр-р-р! Представить страшно, но ничего. Шаг за шагом – а там и само все покатится.

Придется как-то угодить свекру. Перестать морщиться и плеваться при виде его толстой морды. Улыбаться миленько, слова говорить правильные, в церковь каждый день ходить, да молитвы честно читать.

Уж из дома-то семью точно не выгонят, это ж скандал на весь город! Каких бы новшеств Фабиано ни придумывал, а за родню тут всегда крепко держались. И если кто родственника обидел, тому не поздоровится.

Пока Энрика слабо представляла, как именно собирается вернуть музыку в город. Знала лишь одно: нужно заставить Фабиано полюбить музыку! Если Гиацинто почему-то нравится ее игра, то и ему понравится!

«Нравится ли?» – задумалась Энрика и вспомнила утреннюю встречу с женихом. «Уже пиликаешь?» – спросил он. Разве так говорят, когда нравится, когда… когда любишь? Словно воочию увидела она Гиацинто, в его неизменном пальто, за которым, как иногда кажется, – какая-то сплошная порода, а не человеческое тело.

«Увидишь ты его человеческое тело, – подумала вдруг Энрика, да таким мерзким мысленным голосом, что сама содрогнулась. – Может, уже сегодня». Только лишь попыталась вообразить брачную ночь – в глазах сделалось темнее, чем на улице.

– Ну а что же мне делать? – шепнула Энрика, закрыв глаза. – Правда – к Рокко бежать? Сыну жреца отказать? Точно из дома выкинут, и куда мы? К колдуну ютиться? То-то он обрадуется, нечего сказать! Нет… Хватит, Рика. Забудь про страх. Забудь про гордость. Знаешь, что должна делать, – вот берись и делай.

Она тихо заплакала, а потом задремала, измотанная треволнениями дня. Не заметила, как приоткрылось окошко от порыва ветра, как погасли свечи. Холод только укрепил ее сон, заставил кутаться в него, как в одеяло.

Энрике привиделся оркестр. Огромный оркестр: золотятся трубы, поблескивают лаком контрабасы и виолончели, высится пюпитр с нотами. Только никого нет, пусто. Инструменты лежат, позабытые, ненужные, и только Энрика стоит со скрипкой. Смотрит на все это богатство.

«Давай, пиликай!» – раздается голос сзади.

Энрика поворачивается и видит большой зрительный зал, но все места пустуют. Только на одном сидит, зевая, Гиацинто и придирчиво рассматривает ногти на правой руке. Кажется, вот-вот пилочку достанет…

«Ну же, пиликай! – повторяет он и смотрит на Энрику. – Ты ведь этого от меня хотела?»

Энрика понимает, что она в церкви. Стоит посреди алтаря. Не по себе становится. Пусто, страшно, а взгляд Дио сверлит спину.

Энрика поднимает скрипку, пальцы сжимают струны, скользит смычок… И ни звука. Тишина со всех сторон давит, сжимает инструмент. И скрипка кажется мертвой, безжизненной. Энрика играет изо всех сил, от звука уже должны вылетать стекла и рушиться стены, но слышит только тишину. Даже своего дыхания не различить.

– Рокко, – прошептала Энрика. – Прости…

– Рокко-то, может, и простит, – послышался издевательский голос. – А вот я за своих – со свету сживаю.

Будто толкнули. Энрика подпрыгнула, разом вынырнув из сна с гулко и часто колотящимся сердцем, выпученными глазами, бестолково глядящими в темноту. До чего же холодно! Даже на столе снег лежит.

Взгляд Энрики метнулся к окну, и крик едва не сорвался с губ – на подоконник с той стороны облокотилась Ванесса Боселли. Энрика узнала ее по горящим недобрым огоньком глазам, по пышной прическе.

– Ты? – выдохнула она.

– Я! – крикнула Ванесса и, рассмеявшись, сделала сальто назад. – Поздравь меня, я замуж вышла! Вот, гляди! – Она вновь подскочила к окну и сунула левую ладонь под нос Энрике.

– Поздравляю, – пролепетала та, разглядев тускло блеснувший золотом ободок.

Двор освещали два уличных фонарика, но Ванесса, видно, добавила к ним какого-то колдовского света. Ее рыжие волосы, казалось, горели, когда она заходилась ужасающим смехом.

– Раз! – крикнула она и одним прыжком взлетела на забор, где замерла, балансируя руками. – Два! Три! Четыре!

Что она считает? Зачем так кричит страшно? Энрика никак не могла унять сердце. Дрожа от страха и холода, негнущимися пальцами пыталась схватить ставень, но – тщетно.

И вдруг ее осенило: Ванесса считает удары часов!

Взгляд устремился к настенным часам, но те тонут во мраке. Сколько же? Одиннадцать, должно быть. Нет, одиннадцать уже было. Значит… Значит…

– Десять! – визжала Ванесса. – Одиннадцать!

Она замолчала, и в тишине Энрика услышала двенадцатый удар. Кровь отхлынула от лица, ноги подкосились, и она вновь упала на стул. Как же так? Что же теперь… Почему?!