– А когда уезжал, мы смеялись! Оно конечно, стороннему человеку через неделю пройдет, и волосья новые повырастают, а всё смешно с рогами. Вот те и лектор!

– Ладно. Завтра с утра в Заболотье на рыбалку пойду, там меня и должно прохватить.

– И меня там хватало, – согласился старик и с оттяжкой хлестнул лошадь. Телега дёрнулась, и тут я окончательно проснулся.

Уже смеркалось. Первые звёзды чуть проступали на быстро темнеющем небосводе. Мелькая на фоне млечного пути, взад-вперёд деловито и беззвучно сновали летучие мыши.

– Ишь, разлетались! – послышался вновь голос дяди Вани. – Слышь-ка, Ванёк, а не пора им на юг?

– Я-то, вообще, дядька Иван, не знаю… У нас теперь, наверно, только кикиморы какие на юг летают, а остальным и так тепло.

– Что кикиморы! Вона и бригадир наш прошлый месяц летал, да не один; три тыщи и пролетал… Ну-ко, на юг… На юг… Кыш, кыш!

Я лежал лицом вверх на душистом сене, телегу чуть потряхивало на накатанной колее. Тихо поскрипывала ось. Оба мои спутника сидели спиной ко мне и негромко разговаривали о чём-то своём. Через звёздный путь, трепеща бархатными крыльями, вновь беззвучно промчалась треугольная тень мышиного косяка. И тут я впервые подумал: а куда, собственно, я еду?

Солнце погасло окончательно. В тепловатом, но сыром и густом воздухе слышался немолчный звон комаров. Нарождающийся месяц выглянул из-за чёрной опушки леса. Откуда-то потянуло влагой и запахом реки. Вдалеке галдели лягушки.

– Сыро, дядька Иван! – сказал младший, передёрнув плечами. – И далеко ещё. Не успеем лог переехать.

– А тебе того и надо, – рассудительно ответил возница. – В Заболотье тащиться не придётся. А Гнилой лог – дело верное. Особливо ежели не нарочно идти, а так, как мы вот.

Он сердито засопел.

– Хоча мне-то оно без надобности, – помолчав, продолжил он. – Да и нашему пассажиру тоже ни к чему… Эй, вставай, слышишь! – толкнул он меня в бок. – На-кося…

Он пошарил где-то под сеном, и на свет Божий (вернее, на его отсутствие) появилась початая литровая бутыль, заткнутая огрызком кукурузного початка. Внутри бутыли всплёскивала жидкость.

Дядька Иван зубами вытащил пробку, сплюнул её в темноту – за ненадобностью, как я понял – и основательно глотнул, после чего крякнул, перевёл дух, тщательно отёр горлышко и протянул мне:

– На. Тебе сейчас в аккурат надо.

В своей жизни мне приходилось пить самые разные вещи. Чтобы не обижать попутчиков, я вежливо поблагодарил и отхлебнул порядочный глоток, рассудив, что дорога, по словам Ивана-младшего, ещё дальняя, и вреда от самогонки (я был уверен, что там самогонка) особого не будет.

Я не ошибся. Самогонка оказалась крепкая, какая-то душистая, настоянная на степных травах и на чем-то ещё. Она скользнула в желудок и взорвалась там горячей бомбой.

– Ну-ко ишшо, – одобрительно сказал дядя Ваня. – А то не проймёт. Давай как следовает, а то ты человек непривычный. На-ко, заешь, – он протянул мне невесть откуда взявшийся огурец.

Пока мы с дядькой Иваном смачно хрустели огурцами, время от времени по очереди потягивая из бутылки, младший Иван грустно вздыхал и тоскливо смотрел в сторону.

– И чего тебя занесло в наши края? – покачиваясь в такт лошадиной поступи, спросил Иван-старший.

Самогонка уже действовала, и действовала вовсю; спутники мои казались мне милыми и простыми людьми, с которыми можно и нужно говорить о жизни, о планах, о работе и Бог знает о чем ещё.

– Я, дядька Иван, по направлению, – сказал я.

– Это-то я знаю, ты говорил уже, – кивнул дядька Иван. – А жить у кого будешь?

– Мне бы сейчас ночь переспать – вот тут, в сене, на телеге, можно? А потом пойду к председателю, или кто тут у вас… Как-нибудь устроюсь.

– Ага, к председателю, значит… Вот что, жить будешь пока у меня, а там поглядим, что ты за птица.

Тянул сумеречный ветер. Дорога плавно спускалась в обширный овраг – видимо, это и был Гнилой лог. Действительно, ветер нагонял клочья тумана, тут старый Иван не ошибся. Скоро лошадь и телега опустились в быстро густеющую пелену. Самогонка старика привела меня в блаженное состояние, и я, лёжа на боку, глядел медленными глазами на разворачивающуюся передо мной лесную феерию. Дядька Иван казался мне старым, замшелым лешим, а Иван-младший тянул на этакого чёртика-подмастерье. Они хитро переглядывались (сквозь туман их движения как бы искажались и казались размытыми) и перешёптывались со смешками, поглядывая на меня исподтишка. Луна представлялась мутным еле просвечивающим пятном. Комары куда-то исчезли.

Я улыбнулся, уронил голову на руки и уснул. Снились мне почему-то мои сегодняшние мытарства в райцентре…

Деревню я, собственно, не люблю. Ну не люблю – и всё тут. Конечно, на этом можно было бы поставить точку, но после окончания ветеринарного института в большом столичном городе, в каковом я и надеялся остаться ветеринаром – ну, хотя бы в зоопарке – я был распределён на периферию. Декан дружески пожал мне руку – как, впрочем, и всем остальным; горячо поздравил (с чем?!) и отпустил с миром и дипломом. Кстати, миром для меня отныне становился далёкий райцентр Пеньковка.