Я поднялся.

– Благодарю за экскурсию, – сказал я Ивану. – Я никогда не проводил время более содержательно. Всё было очень и ещё раз очень. Не сомневаюсь, что в ближайшем будущем мы ещё услышим о змиевском дворце культуры.

Иван расцвёл.

Глава 4

– Одиноко стальная машина (я признаюсь вам, что это я) вычисляет в активном режиме тайный смысл своего бытия… – посмеиваясь, бормотал я застрявшие в памяти строчки, выходя из клуба на тёплую деревенскую улицу. Пока я разговаривал со старым роботом, прошёл и окончился короткий скупой дождь; низкие тучи редели и мчались вдаль, небо светлело и разъяснивалось; с огородов поднимался пар.

– Пшепрашам, то пан бул в того варьятского библиотекаря? – услышал я голос из-за спины. – Не верьте жодному слову! Не может створення чловека размышлять о сенсе жизни. В него нет души, бо бессмертную душу дае только сам пан Бог!

Я обернулся. Передо мной стоял тучный старый священник в потертой, но чистенькой рясе. Седая львиная грива и аккуратно подстриженная борода давали неожиданный эффект в сочетании со светлыми голубыми глазами в окружении густых черных ресниц. Затруднённое дыхание, посвистывая, вырывалось из его заплывшей жиром груди, мерно поднимая тяжёлый наперсный крест.

– Здравствуйте, святой отец, – сказал я. – Или лучше – Казимир Адамович?

– Я не свенты, бо суть грешен, яко все на земли, – живо отозвался священник. – То и называйте меня як вам лепше. Як праойтец наш Адам назвал всё по воле Бога, але створить жоднои твари не змог. Витам вас!

В моей практике не было богатого опыта общения с духовными особами. Несколько раз мне попадались какие-то ограниченные личности, которые на самый простой вопрос типа "почему католики крестятся слева направо, а православные наоборот?" не могли подобрать лучшего ответа, чем "потому, что так правильно" или "так уж сложилось исторически". Возможно, сейчас судьба наконец-то подсовывала мне шанс восполнить пробелы в моем религиозном образовании. По крайней мере, Дима давал местному иерею достаточно лестную рекомендацию.

Мы медленно пошли по улице в направлении захудалой церковки, неторопливо беседуя о Боге, о жизни и месте в ней человека. Отец Иоанн (таково было духовное имя Казимира Адамовича) оказался умным и оригинальным собеседником; он отличался детской открытостью и непосредственностью, ровным и тихим нравом. В нем уживались догмы обеих ветвей христианства; кое-какие допущения ислама мирно соседствовали с явно буддистскими взглядами; язык его вольно перескакивал с польского на русский, встречались вкрапления церковнославянского и латыни. Неожиданные фейерверки умозаключений были весьма занимательны и отчасти спорны, и это было увлекательно – но ни на йоту не приближали меня к решению моей основной задачи (кстати, я и сам весьма слабо представлял себе, чего же я все-таки хочу…). Я попытался натолкнуть его в разговоре на заинтересовавший меня вопрос о тумане.

Священник кротко взглянул на меня:

– То не есть тема для розмовы, проше пана, – мягко сказал он. – Як пан в змозе, нех забывае о тей клятей мгле. И тшимаеться якнадале од его. Бо не вшистко на свете од пана Бога, нехай заховуе нас Матка Боска… – он перекрестился. – Per ipsum, et cum ipso, et in ipso! – произнес он классическую формулу, ограждающую от нечистых духов.

– К сожалению, не всегда человек властен идти выбранным путём, – в тон отцу Иоанну ответил я.

– На то чловек мае вольность воли, – живо возразил священник. – за ктору потем даст одповедзь ойцови небесному.

– Но человек, идущий в темноте и нашедший фонарь непременно воспользуется им, если он не глуп. Я понимаю, что лучше ходить при свете, но не всегда и везде светло.

– В свете есть една латарня, ктора светит во тьме – и тьма не объяша ея.

– Если мы признаем существование Бога, то следует допустить и существование дьявола. И по мере сил бороться с ним, – послал я пробный шар.

Тимошевский хитро взглянул на меня из-под кустистых бровей:

– Але ж борьба з тым супостатом незможно цяжка. То ж мае пан достатечну моц? Легко згубиць душу, сын мой… Цо познало добро та зло и цо зменило се стае Буддой. То целкем не означает, же в него зникають грехи, але просто они вже не мають для него жоднего значенья…

Я вздохнул. Чтобы разговор пошёл в нужном мне русле, нужно было настроить собеседника соответствующим образом.

– Казимир Адамович! – сказал я. – Безусловно, вам приходилось хранить тайну исповеди. Я прошу только один месяц не привлекать внимания к моим интересам. Дальше делайте что угодно. Вы мудрый человек и наверняка догадываетесь о многом… Договорились? – я пытливо посмотрел на него.

– Згодзен, – он утвердительно наклонил свою большую голову.

– Итак, туман. Расскажите об этом. Всё, что считаете нужным.

Отец Иоанн перевел дух, вытер лоб большим носовым платком и жестом предложил присесть на лавочку у покосившегося крыльца, мимо которого мы как раз проходили. Ставни дома были заколочены досками крест-накрест. На двери висел большой ржавый замок.

– То бардзо длуга розмова. Добже. То ж с чего розпочать?

Он пожевал в раздумье губами:

– Певнего разу я мев розмову з пробашчем нашого костёлу про… Не, то вже дуже здалёку… А от чи мае пан уяву про Дао? То есть найнеобходнейший инструмент для розумення того зъявиска – туману. Цо есть Дао? Нехай пан спробуе представить перед собою поток – так, речку чи ручай. Она и вчора була речка, и завтра бендзе речка. Речка и речка. Тылько кожного дню она юж не така, як была раней. Так и Дао. Представь се в тым потоку… Як кажде мгненье одбьясе на тобье. То называ се карма. Чловекови муси пржинять свою карму. Дрога для вшистких една, леж кажды мусить пржейсть его сам. То ж не выделяй себе з потоку. Нех Езус дасть тебе розуменне твоего места. Твоего Дао. То вкрай необходно для спокую, – он помолчал, внимательно глядя на меня.