Он снова довольно жестко выругался и сердито засопел.

– Не парься, – ответил я, отметив полное совпадение наших эмоций по поводу ласковых рук Анжелики, – мало ли что она там делает. Когда тебе клизму вставляли, ты тоже пыхтел так, что при желании можно было нафантазировать все что угодно.

За левой занавеской прыснул короткий смешок, и аккомпанементом к нему послышалось продолжительное глумливое угуканье загипсованной челюсти.

– Да пошел ты!.. – Черный Брат был предсказуем в своей рефлексии, но по голосу его стало понятно, что накал молодецких страстей пошел на убыль.

Цели я достиг: он замолчал, поэтому я смог продолжить свои прерванные размышления про наличие миниатюрного пистолета двадцать второго калибра у Анжелики под халатиком, в потайной кобуре на правом бедре. Я узнал о нем случайно, когда, просыпаясь пару дней назад после дневного сна, открыл глаза и увидел, как она поправляет свои чулочки. Я, конечно, не стал обнаруживать перед ней этого своего открытия, а заметила ли она, что ее секрет уже не секрет, – кто знает? Но занимало меня не столько то, что она оказалась не просто медсестрой, а приставлена ко мне кем-то для охраны (другие варианты мне просто не приходили в голову), сколько то, что буквально накануне посещали меня мысли о необходимости иметь хоть какое-то прикрытие, потому что люди, приходившие ко мне домой, могли достать меня и здесь. Явление, которое я пытался теперь себе объяснить, заключалось в том, что мои желания в последнее время стали каким-то чудесным образом исполняться. Конечно, это могли быть и простые совпадения, но про них можно было сказать только то, что ничего подобного со мной еще никогда не случалось.

Чудеса чудесами, но закончилось все как обычно: я снова начал думать об Израиле Иммануиловиче и о том, кто же он такой на самом деле.

Суммируя все полученные мною за последнее время сведения, я приходил к однозначному выводу, что этот тихий человек был фигурой гораздо более значительной, таинственной и мрачной, нежели я предполагал до сих пор. История с дудкой Последнего Императора очень болезненным образом приоткрыла мне дверь в тот темный мир, в котором он обитал, и не только приоткрыла, но и обозначила мое участие в цепочке событий, конец которой был еще впереди. Конец этот меня очень даже интересовал, и, понимая, что гаданиями можно заниматься еще очень долго, я совершенно укрепился в своем намерении при первой же возможности составить с Израилем Иммануиловичем откровенный разговор и узнать все-таки, во что он меня втянул, пусть даже и случайно.

…

Я сидел на кровати и смотрел на большой букет белых роз с прикрепленной к нему открыткой, на которой типографским шрифтом было отпечатано послание от мамочки.

«Милый, мы с тобой!» – в этом была она вся.

Я без особого труда мог представить себе эту картину: где-то далеко-далеко, в теплых тропиках, плывет по морю яхта, мерцают звезды, покрасневшие от температурной обработки лобстеры раскинули на больших тарелках клешни и усы, со дна запотевшего бокала с Louis Roederer1 поднимаются пузырьки, а она, прижимая спутниковый телефон к уху одной рукой, держит в другой бумажку с распечаткой электронного письма от личного секретаря, в котором тот информирует ее о моих проблемах, и дрожащим голосом диктует ему же наказ обеспечить меня колючим веником и текст послания, которое к этому венику необходимо присовокупить.

В моих взаимоотношениях с матерью не было надрыва и каких-то детских и подростковых крайностей, которые так любят показывать в кинофильмах. Не ее вина, что своего родного отца я не знал.

Многие назвали бы мою мать легкомысленной из-за того только, что замуж она выходила несколько раз. Я, конечно, так не считал, поскольку знал наверняка, что все эти браки случались исключительно вследствие любви. Правда, когда я подрос настолько, чтобы начать рассуждать о таких вещах, я почему-то пришел к выводу, что любовь ее имела какой-то животный оттенок (не в узком смысле этого слова, конечно).

Она была добра, и жизнь в конце концов наградила ее достойным мужчиной, который не стал пытаться заменить мне отца и выстраивать «полноценную семью». Он обеспечивал стабильный остаток на моей банковской карте и никак не вмешивался в мои взаимоотношения с матерью. Я мог в любой момент прийти к ним в дом, оставаться там сколько захочу и просить все, что мог бы попросить его родной сын, с тем же самым результатом. Он был веселым человеком, но просто так не болтал никогда. Я его уважал, а единственная претензия, которую я мог бы ему предъявить, заключалась в том, что большую часть времени он вместе с матерью пропадал в каких-то экзотических уголках шарика, и приключения их зачастую носили экстремальный характер.

Я сидел на кровати, смотрел на розы и думал о двух вещах: о том, что мне гораздо предпочтительнее было бы иметь теперь на этой тумбочке бутылку скотча вместе со стаканом, пачкой сигарет, зажигалкой и пепельницей, и о том, что трудно было бы ожидать такого же хода мыслей от родной матери. Видение было ярким. Его возможную материализацию можно было бы рассматривать как еще одно доказательство моих недавно приобретенных сверхспособностей.

…

Скотча я не дождался, зато дождался одной потрясающей и очень приятной новости: Бог ли из вулкана в этом поучаствовал или еще кто-то, но только в момент взрыва бомбы Боба, которого я уже оплакал как мог, дома не оказалось. Он пришел в больницу навестить меня, и это было настоящее чудо.

–

4. Черное и белое

Размышлять о чем бы то ни было, в том числе и о природе человеческих страстей, лучше всего с мешком на голове. Это я понял, когда меня везли обратно.

А поначалу, по дороге туда, я был в тихом бешенстве после того, как два стокилограммовых бородатых молодца в кипах, с блуждающими в их черных курчавых бородах то ли сочувственными, то ли ехидными улыбками, поместили меня на заднее сиденье видавшего виды пикапа, в кузов которого было загружено серьезного вида строительное оборудование, а сами уселись по бокам и без всяких там «извините» и «позвольте» натянули на меня эту видавшую виды дерюгу, где еще совсем недавно, судя по остаткам мелкой шелухи, тут же набившейся мне за шиворот и в нос, хранились какие-то злаки. Они сдавили меня своими могучими плечами и всю дорогу мило болтали друг с другом, на иврите, надо полагать, весело похохатывая время от времени. И ведь я не то чтобы претендовал на эксклюзивное к себе отношение, черную шелковую повязку на глаза, присказку «сэр» и что-нибудь попрестижнее этой гремящей на каждой кочке развалюхи – вовсе нет, однако тот факт, что проблема моей транспортировки до пункта назначения была решена как-то уж совсем задешево, с какой стороны ни глянь, не только изрядно меня разозлил, но и вызвал череду очень нехороших мыслей, последняя и далеко не худшая из которых была о том, что неплохо было бы, чтобы все имеющие отношение к этой спецоперации персоналии шли к черту.