Шрифт:
— Вяцки, из Котельниця, — охотно отозвалась вся ватажка, тоже заулыбавшись.
— Не горазды у вас к нам примыкать.
— Наче выждати, бают, надоть, — согласился старший. — Дрокомели, бают, нижегородци-те, с ослопами, тако-секо, Москву взелисе слобонять.
— А вы, чай, ослушалися?
— Знам дак, кто глотку-то пелит. С Курмышом они заедин, оттоле вестовщики к нам зашастали, дак про вас всяко плетут...
— Из Курмыша вестовщики? — насторожился Пожарский.
— Оттоле, — подтвердил синеглазый парнище. — К Заруцкому дак пристать манят. Да у нас дурней-то нет. Стрельчи нашенски под Москвой отбывали, всюю правду-ат сказывали, штё да поштё. Им вера. Ждите, ишо наши-те к вам навалят...
Вятских сменили другие мужики с костистым и чернобородым крестьянином во главе. Что-то знакомое уловил Кузьма в его приветной улыбке, когда он оскалил щербатый рот.
— Почал тать в крестьянску клеть ночью спускаться по верви, — хитро глядя на Кузьму, ни с того ни с сего стал рассказывать чернобородый, — а сам рече: «Сниде царь Соломон во ад и сниде...»
— Муромский! — узнав мужика, обрадовался Минин. — Вот так сретенье!
Они крепко, по-родственному, обнялись.
— Всех своих до единого к тебе привёл, — показал чернобородый на дружно подавшихся к нему однодеревцев. — И жёнка моя тута, Федосья, с лошадьми её на задворье оставил. Все путя обрат отрубил. Примай с потрохами Сёмку Иванова! Надобен ли?
— В саму пору. Ноне, вишь, поутру кумекал, кого походну казну стеречь нарядить. А ты ко времени и объявился: ровно в воду глядел. Ладно ли добралися?
— Со страхованием. Чуть не до сельца Богородского оружные нас нагоняли, допытывалися: куды, мол, правим. Я уж смекнул: неспроста. «До Лыскова, — ответствовал, — на поселенье». Слух прошёл, что в Суздали казаки сбиваются супротив вас, Арзамас неё с Курмышом к ним приткнуться хотят...
Вторичное упоминание о Курмыше вовсе омрачило Пожарского. Ратный воевода дотошно расспросил Семёна Иванова. Слухи о нарастающей вблизи угрозе ополчению подтвердил и чувашин Угадер из Чебоксар. Он добирался до Нижнего через курмышские заставы. Чувашин промёрз до костей, изголодался, и язык его ворочался с трудом, но всё же из его скудных слов можно было уразуметь, что опасность нешуточная.
— Смирной Елагин — хаяр киреметь! — ругался чувашин. — Его тюре-шара пугай мужика. Эх, айван народ!.. [59]
Видя, как хмурится и ожесточается князь, и Минин встревожился:
— Не пора ли, Дмитрий Михайлович, готовиться к походу?
Пожарский долго не отвечал, думал.
— Нет, на авось трогаться негоже, — наконец сказал он. — Мала покуда у нас рать, слабовата.
3
59
Хаяр киреметь — злой дух; тюре-шара — начальники; айван — простак (чуваш.).
По заметённым февральскими обильными вьюгами улицам поспешали совещатели в съезжую избу на конечный обговор. Народу набиралось свыше полусотни. Богатые, обшитые бархатом шубы знати мешались с овчиной и посконью, поповскими рясами, стрелецкими и пушкарскими кафтанами. Но никого не смущало то: уже не впервой крутая пора понуждает и знатного и худорода садиться на одну лавку и вести разговор наравне.
Были на совете новые лица: недавно прибывшие в Нижний известные ратные воеводы Василий Бутурлин и Фёдор Левашов, двоюродный брат Пожарского молодой Дмитрий Петрович Лопата-Пожарский. Вместе с Мининым и Спириным, в окружении посадских выборных, явился богатый торговец из Ярославля, тамошний земский староста Григорий Микитников.
Рассаживались молча, хмуро. До всех уже дошли дурные вести о кознях Заруцкого и его приспешников. С тех вестей и повёл речь Пожарский.
Минувшую ночь князь мучился бессонницей. Вновь заныли раны. Нездоровая желтизна проступила под его запавшими, сухо поблескивающими глазами. Он старался говорить ровно и строго, как ему подобало, но всё же утомлённость предательски обнаруживалась в его севшем сиповатом голосе.
Из залепленных снегом решетчатых окон сочилась хилая белёсая муть, усугубляла тоску. Скорбен был застылый взор Звенигородского, сидевшего в распахнутой шубе за столом возле Пожарского и вяло кивающего его словам. И все, кто плотно сгрудился вокруг стола, и кто расселся по лавкам вдоль стен, были словно на одно лицо — тусклые, понурые.
Верно, кое-кому тут затея с ополчением уже мнилась тщетной. На что был сноровист Ляпунов, сумевший собрать многочисленное войско, а и то оплошал. Куда до него покалеченному Пожарскому, ежели и языком-то он еле шевелит? И опять же: против первого ополчения нынешняя рать — жалкая горстка, всего-то и набрано тыщи три. Где им биться с ляхами?
— Отовсель нам гроза, мало что от Заруцкого, — изъяснялся меж тем Пожарский. — Из Новгорода свей могут грянуть, из Пскова — новый самозванец, под боком мутят уезд Курмыш с Арзамасом.