Я взвел курок, что на камердинера подействовало магическим образом – он мгновенно притих. И только потом я повторил вопрос и вновь спросил:

– Это так: вы следили за Сивцовым?

– Допустим, но у меня не было выбора, – пробормотал Зыркин. – Дармидонт Михайлович угрожал. Кабанин – страшный человек! А его казаки? Ужас!..

– Верю, но сейчас не об этом. Когда вы поняли, что ваш хозяин получил то самое письмо, вы тотчас же сообщили об этом Кабанину. Это совпало с охотой у ваших соседей, куда и отправился Павел Павлович. Вместо того чтобы ехать к Кураеву. Сивцов не мог пропустить этого действа и поплатился за свою оплошность – три казака Кабанина нашли способ выследить его и застрелить.

– Как мне стало ясно, они бы все равно убили его по дороге к Кураеву, – неожиданно зло усмехнулся Зыркин. – К несчастью, все было решено, по какому бы пути он ни двинулся!

– Вы могли бы не передавать весточки, ставшей роковой для Сивцова, черт вас побери! – воскликнул я.

– Мог, но разве я знал, что все так далеко зайдет?! Нет! А потом уже поздно было! Моя жизнь для меня дороже, уважаемый Петр Ильич, чем жизнь хозяина моего! Я подписывался на простую кражу, а вышло как? Но я не желал ему смерти, видит бог, не желал! – лежа, Зыркин тыкал и тыкал в меня пальцем: – А Кабанин и умнее, и хитрее многих! И нас с вами в том числе! Недаром он миллионщик и всем заправляет! Голова! Так вот-с!

Он попытался вновь подняться, но я с еще большей силой толкнул его в грудь:

– Лежать! Вы – мерзавец, я понял это сразу, но не думал, что до такой степени. На второй день после убийства Сивцова, ночью, к вам приехали двое гостей – сам Кабанин и его казак Никола.

– Это еще с чего?! – возмутился камердинер, но слабенько, понимая, что мне известно многое, да и с таким противником, как я, спорить ему будет ой как сложно. – Откуда вы взяли?..

– Знаю, и все тут. Вы лично обыскали кабинет хозяина и отдали письмо Кабанину, который обещал вас наградить. Сколько же он вам дал? – я зацепил его колкий взгляд. – Тридцать серебряников или поболее?

– Да уж поболее! – яростно прошипел Зыркин. – Марфушка, видать, была в те минуты за дверью? Митька или Федька не посмели бы подглядывать, о других и речь не идет! А эта курва так под меня и роет! Она, паскудница, она! – уже с лютой ненавистью прохрипел он. У него даже голос дрожал от гнева. – Стерва!..

– Лучше молчите, мерзавец, – ледяно проговорил я. – Лучше молчите…

– А что тут молчать? Никола ее имел, с Миколой ею поделился, они вдвоем ее на куски и порубят, грешную! Так-то-с, Петр Ильич! Порубят!

– Вот что, свинья, если с ней что-нибудь случиться, я тебя найду и прикончу, – мне больше не хотелось цацкаться и быть вежливым с этой змеей. – Слово дворянина: убью.

– Неужто она вас нынче же и обработала, а? Едва я отвернулся, прочь пошел? – он хитро прищурил глаза: – В постельку затащила? Это она умеет! И не от нее ли вы такой распаленный? – Он боялся и меня самого, и револьвера, но говорил, говорил быстро, взахлеб: – Да что вы мне сделаете, что?! Кабанин – сила! Он и вас, и вашего Кураева под себя подомнет! Вы бы лучше уезжали к себе в Самару, Петр Ильич, живее были бы! А мы Марфушу вам отдадим, не думайте, ее сахарку сладенького надо-о-о-олго еще хватит! А если что, и на многих!..

Я усмехнулся:

– Да, первое впечатление меня не обмануло. Мерзавец! А теперь говори, Пантелей, что было в этом письме?

– А что тут говорить, Петр Ильич, по-французски я читать не умею, – усмехнулся Зыркин. – Никак нет-с! Видел его, указал на него, деньги получил – и все дела!

– Убью, – ледяно пообещал я.

Уколов меня взглядом, Зыркин опустил глаза:

– Верьте не верьте, но это так. Я же не Марфуша – языкам меня не учили-с! Услышал я только от Кабанина одно, это когда он письмо просмотрел: «В Прагу поедем, Никола! С аглицким магом мне свидеться надобно! Дело того стоит!..» Это все, – мрачно закончил Зыркин. – И нечего в меня револьвером тыкать, господин барин!

Я встал с края его кровати, подошел к дверям, приоткрыл их.

– Степан! – негромко позвал я.

Мой спутник вошел в покои камердинера, взглянул через мое плечо и тотчас же крикнул:

– Петр Ильич, пальнет сукин сын! Пальнет!

Я стремительно оглянулся – Пантелей Ионович, как видно вытащив оружие из-под подушки едва я отвернулся, уже взводил дрожавшей рукой курок.

– Опустить оружие! – взревел я. – Немедленно!

Но он не послушался. Прицелился и выстрелил, да еще дважды! И оба раза – в косяк. Вторая пуля прошла у самого уха Степана. Руки дрожали от страха у подлеца! А так бы!.. Третий выстрел не последовал, хотя и должен был – выбросив револьвер вперед, стрелял уже я. Один раз – и точно в ладонь коварного и мстительного камердинера. Завопив, он выронил свое оружие, а я, уже целясь в голову Зыркина, наступал на него.

– Хорошо, хорошо! – прихватив здоровой рукой искалеченную, закрываясь ими, давился от боли Зыркин. – Все, все!.. Ваша взяла, ваша! Будьте вы прокляты, – сжимая что есть силы прошитую пулей руку, прохрипел он. – Оба, оба…

И тотчас же на пороге пламенем выросла Марфуша в той же ночной сорочке и в платке – бледная, перепуганная.

– Да что ж тут такое делается?! – сжимая платок на груди, поспешно спросила она. – Кто стрелял?! – Злобная физиономия камердинера, скорчившегося в постели, кровь по одеялу, да еще револьвер рядышком красноречиво говорили за себя: битва! – А-а, Пантелей Ионович, – протянула она, – а вы, как я погляжу, стрелком заделались? Это с каких же пор?.. Петр Ильич, Петенька, не ранен?