Изменения, происшедшие на финансовом рынке за последнюю треть века, явились результатом постиндустриального экономического развития и привели к качественному пересмотру способов получения прибыли крупным финансово-банковским и промышленным капиталом. Так, вместо ссуд предприятиям банки всё больше предпочитают предоставлять потребительские займы населению, используя при этом кредитные платёжные карты и другие электронные средства информационного тысячелетия. Тем самым посредством финансового рынка реализуются властные механизмы обществ контроля. М. Фуко называл их технологиями соблазнения и манипулирования: человек отныне не человек-заключённый, но человек-должник.

Капитализм, который ведёт в никуда: между надзиранием и контролем

Возникновение гигантского имущественного разрыва в постсоветском обществе стало следствием реформирования экономики по монетарному образцу. Выбор монетаристской модели экономического развития был обусловлен позицией международных финансовых институтов, прежде всего, Всемирного Банка и Международного Валютного Фонда, кредитование инфраструктурных изменений российской экономики со стороны которых в 1990-х гг. осуществлялось при условии реформирования общественных отношений на путях рыночной либерализации цен под девизом "Рынок решает всё". При этом поддержание государствами-кредиторами, входящими в состав ВБ и МВФ, устойчивых в длительной перспективе темпов своего социально-экономического развития также основывалось на монетаристском тезисе о том, что рыночная система хозяйствования сама по себе в силу внутренних тенденций стремится к стабильности и саморегулированию. Роль государства в экономике была сведена к контролю над денежным обращением в сфере прироста денежной массы и инфляционных ожиданий. Любое другое государственное вмешательство в экономику стало рассматриваться как вносящее диспропорции в рыночные отношения в целом и экономическое управление в частности.

Падение военных режимов в середине 1970-х гг. в Греции, Португалии и Испании, а затем в начале 1980-х в Турции и Латинской Америке (Перу, Аргентине, Уругвае, Бразилии) сменилось распадом Варшавского Договора и появлением на постсоветском пространстве нескольких десятков государств, нуждающихся в средствах для структурной перестройки экономики и образа жизни. Это было время утверждения всей полноты монетаризма в экономическом управлении государств-кредиторов и, как следствие, их заёмщиков. Между тем монетаристская модель если и могла быть применена на постсоветском пространстве, то исключительно к странам Центральной и Восточной Европы, которые могут рассчитывать на помощь Евросоюза в случае финансового и экономического коллапса, саму возможность которого и призвана не допустить модель М. Фридмана. Американский учёный, однако, не предполагал, что последовательная реализация монетаристской денежно-кредитной политики приводит к "закредитованности" рынка, когда не нехватка денег выступает главной причиной возникновения депрессии, а как раз наоборот - постоянная денежная эмиссия является причиной переизбытка денежной ликвидности и, как следствие, многократно завышенной стоимости финансовых инструментов, обращающихся на мировом и национальных финансовых рынках, как в сегменте ценных бумаг и срочных контрактов, так и в сегментах валют и межбанковского кредита. С 2007-2008 гг. "кредитный пузырь" сдувается в реальном секторе экономики США и Евросоюза или лопается, как в странах, наиболее зависимых от кредита - Исландии, Венгрии, странах Балтики и Центральной Азии.

Основанная на постоянном росте потребления, монетаристская модель эксплуатирует властные технологии скрытого характера - технологии соблазнения и контроля, применение которых обозначает наступление постиндустриальной эпохи. Наёмный работник устраивается на работу не потому, что в отсутствии таковой ему нечего будет есть и негде будет жить, как это было в дисциплинарных обществах, принуждавших пролетариат продавать рабочую силу, но потому что соблазнён более высоким уровнем жизни. В погоне за дорогостоящим продуктом он берёт кредит и таким образом вынуждаем оплачивать его на протяжении достаточно длительного периода жизни. Принуждение сменяется контролем, язык аналогий между пространствами изоляции - цифровым языком ультраскоростных форм контроля в открытых пространствах. Как замечает Ж. Делёз, это хорошо видно на примере заработной платы: "завод представляет собой такой организм, который стремится поддерживать свои внутренние силы в точке равновесия как можно более высоким производством и как можно более низкой заработной платой; однако в обществах контроля корпорация заменяет собой завод, корпорация - это душа, это газ. Конечно, и на заводах была система поощрений и премий, но корпорации заходят гораздо дальше и навязывают постоянную модуляцию заработной платы, порождая состояние вечной метастабильности, которое приходит благодаря соревнованиям, конкурсам и крайне забавным коллоквиумам" [11]. Личное соперничество, противопоставляющее одного работника другому, это самый сильный импульс, используемый корпорациями для мотивации повышения производительности труда, который всё более основывается на росте знания и информатизации производства. На смену изолированных пространств школ и заводов приходят деформирующие сами себя, постоянно изменяющиеся пространства транснациональных корпораций и институтов непрерывного образования.

В новом веке российская власть широко использует технологии обществ потребления - технологии соблазнения и контроля. Это происходит в обществе, в котором уровень жизни кардинально отличается от западных стран. Так, результатом проведения монетаристской денежно-кредитной политики стала небывало высокая дифференциация реальных доходов населения Российской Федерации. Согласно данным МЭРТ, разница в доходах между десятью процентами наиболее и наименее обеспеченных категорий граждан составляла 14,5, 14,8, 14,9 и 15,3 раза в 2003-2006 гг. соответственно. Безнадежная бедность - вот основная характеристика пролетариата эпохи К. Маркса и Ф. Энгельса. И ныне покупательная способность большинства трудоспособного населения страны немногим превышает прожиточный минимум. Процессы централизации капитала и уменьшения платёжеспособного спроса, описанные К. Марксом, В. И. Лениным, С. Н. Булгаковым и др., сегодня, как и сто лет назад, создают экономические и политические риски для общества, из тупика плановой экономики ткнувшегося в тупик монетаризма.

В то же время в условиях разрастающейся бюрократизации, шаткости прав на собственность, отсутствии инвестиций в инфраструктуру и колоссальном росте коррупции Россия, как прежде - из феодализма в коммунизм, предпринимает попытку из государственно-монополистического "развитого социализма", минуя четверть века кейнсианского регулирования, вступить в современный постиндустриальный капитализм. В отсутствии потребителя (кредитоспособного заёмщика) и кредитора (национальной банковской системы с частным капиталом и реальным притоком инвестиций) монетаристская денежно-кредитная политика задействует технологии соблазнения, обрекая население на увеличение потребления без достижения соответствующего уровня развития производительных сил. Это заведомо ведёт к деградации кадрового потенциала страны, к всецелой зависимости национальной экономики от мировых цен на сырьевые товары, что противоречит самой идее обществ контроля не принуждать, а соблазнять к труду, не заставлять, а образовывать, не ввозить, а производить научные и информационные инновации. Налицо противоречие между резким увеличением потребления за счёт кредитования и всяческого поощрения к кредиту и уровнем развития производительных сил, соответствующим дисциплинарному обществу, в котором кредитование широких масс населения в силу ничтожности их доходов не допускалось и допускаться не может. При всей очевидности нефтевластия, недооценки труда и чрезвычайно низких реальных доходах населения в обществе до сих пор не сознаётся опасность применения технологий потребительского соблазнения - технологий обществ с высоким уровнем жизни и более чем полувековым устойчивым развитием.

Другое противоречие между властными технологиями, с одной стороны, и развитием отечественного производства товаров и услуг, с другой, заключается в самом характере экономического управления. Использование технологий манипулирования общественным мнением, технологий формирования картины реальности такой, какая нужна власти, при помощи средств массовой информации "работает" в обществах постиндустриального развития, классовые противоречия внутри которых преодолены либо в силу глобализации, когда вместе с открытием трудоёмких производств вынесены в страны "третьего мира", либо в силу реализации модели "социального государства" для большинства населения. Убеждать же граждан дисциплинарного общества, пусть даже при условии тотального контроля за электронными и печатными информационными средствами, в том, что "вкалывать надо больше", при нехватке у них средств для покупки товаров первой необходимости занятие неблагодарное и чреватое социальным недоверием и, в конце концов, взрывом. При этом репрессивный аппарат государства до сих пор строится на властных технологиях надзирания и принуждения к труду - технологиях общества дисциплины прошлого столетия. Этот явный разрыв между надзиранием, с одной стороны, и соблазнением к потреблению, с другой, порождает социальную напряжённость и не может не сказываться на монетаристской модели управления рынком в сторону корректировки её к большей степени государственного регулирования рыночных отношений. Однако это лишь полумеры.

В современную модель экономического управления наряду с такими факторами производства как земля, труд и капитал должны быть включены институциональные формы получения и организации знания. Роль научного сообщества не может и не должна ограничиваться разработкой экспертных оценок экономического развития страны , к которым и прибегают-то впервые за последние двадцать лет. Уровень производительности труда на одного занятого в российской экономике по паритетам покупательной способности составляет 27 % от уровня производительности в США и 42 % от уровня в Германии и Японии. Это означает, что российская экономика находится на уровне развития Западной Европы конца 1960-х годов и Южной Кореи начала 1990-х. Очевидно, что с такой экономикой и продолжением монетаристского курса никакого высокотехнологичного рывка не сделать, даже если инновационный путь развития и декларировать политически. Провозглашалось политической властью и превращение России в международный финансовый центр. Как видим, смыслы, декларируемые субъектом власти, зачастую идут вразрез со знанием реальной экономической ситуации в стране. Выявление технологического паритета с другими странами, областей отставания от мирового уровня, глубоких разрывов между фундаментальными исследованиями и внедрёнными в хозяйственную практику технологиями требует включения науки, как института знания и субъекта смысла, в выработку и в некоторых - наиболее важных, судьбоносных для социально-экономического развития страны - случаях принятие властных решений. Создание единой системы государственного прогнозирования, с помощью которой субъект власти на научной основе определял бы приоритеты стратегического развития страны, концентрируя усилия на базовых направлениях, необходимо в такой же степени как единые инновационные цепочки, где уже есть все звенья - от идей до их коммерциализации.