— Да вот меня-то не списывают.

— Тебя, Карпыч, в пароходстве спросить обязаны, а «Белуху» спрашивать не будут. Дадут приказ-команду и поволокут твою дролюшку на металлолом.

— А я не позволю. Не позволю мою любушку на металл!

Но настроение у капитана «Белухи» менялось так же быстро, как и выражение его лица.

Пока он разговаривал с боцманом, неожиданно накатившейся от близко прошедшего быстроходного катера высокой волной «Белуху» развернуло. Так же неожиданно швартовый канат лопнул, и пароходик отнесло от причала.

— Ах ты старая дура! — заорал старик на свою «дролюшку». — Ах, ведьма, ленивая кобыла! Не могла сама закрепиться.

Он обращался к своему судну, как к живому существу. Ребята едва удерживались от смеха.

— Отдать концы! — скомандовал боцман.

И минут через десять «Белуха» на буксире была водворена на прежнее место у причала.

Матросы «Ласточки» помогали Карпычу пришвартовать «Белуху», а он их поучал:

— Э, куда, куда?! Не так! Не так! Это вам не академия! Тут думать надо!

— Смешной старик, — сказал Вяча, когда «Ласточка» отошла от причала.

— Странный, — отозвался Антон.

— Это верно, старик с причудой, — подтвердил боцман. — Но главное — честный! Мы с ним вместе плавали.

За разговорами оставшаяся часть пути прошла незаметно.

— Ура! — воскликнул Вяча, отдавая якорь. — Возвращение из экспедиции и из похода — самое приятное во всех путешествиях и войнах, говорили великие путешественники и полководцы.

— А если из похода возвращались с поражением? — по своему обыкновению, с язвинкой спросил Егор-Беломор.

Вяча промолчал, а Степан Иванович сказал:

— Мы вернулись не с поражением…

Да, вернуться в родной город, конечно же, было очень приятно и радостно. Всё здесь было как прежде, как всегда. И в то же время как будто было и что-то новое.

Друзья расстались, чтобы завтра снова встретиться на «Ласточке».

Но Антон и Вяча уже вечером вместе смотрели по телевизору футбольный матч, а потом долго бродили по городу.

Позванивая, шли трамваи — красные и голубые. Шипели по асфальту бесчисленные легковые автомашины, встречались и нагоняли автобусы — тоже красные и голубые. А с реки доносился шум порта. Родной, милый город!.. Здесь пахло морем, но не было в этом запахе никакой морской соли, придуманной досужими маринистами. Шли по улице вперемежку с другими жителями Архангельска моряки, может быть вчера или позавчера вернувшиеся из дальнего плавания. Старожилы узнавали их не по походке, тоже придуманной литераторами, а по неуловимому для обычного взгляда виду и характеру человека, который много поплавал.

— Знаешь, Антон, наш сосед-пенсионер, что всю жизнь плавал, говорит: «Настоящего моряка я даже голого узнаю».

— По татуировке?

— Нет, татуировка — пережиток. Наши моряки уже давно себя не раскрашивают. А вот как он узнает моряка даже голого, неизвестно… Он даже говорит, что моряка архангельского отличит от моряка черноморского или тихоокеанского.

— Тоже голых?

Ребята посмеялись, но потом Антон серьёзно сказал:

— Наверное, по разговору. Можно спросить у нашего боцмана. Он, конечно, знает.

— Есть моряки, которые издали суда по дыму из трубы узнают, — заметил Вяча.

— Теперь на новых теплоходах и электродизелях дыма не увидишь, — возразил Антон.

Друзья прошли Дом Советов и снова свернули на набережную. И опять перед ними открылась ширь Северной Двины — неоглядная водная красота. Асфальт на набережной был и раньше, а совсем недавно строители одели её и в бетон и гранит.

— В гранит оделася Двина, — переиначил пушкинские строчки Вяча. — Мосты повисли над водами…

— Да, — согласился Антон. — Только тёмно-зелёными садами ещё не покрылись наши острова.

На набережной стоял памятник Петру Первому. Пётр, в треуголке, в мундире офицера Преображенского полка и в ботфортах, словно только что сошёл с корабля и смотрел на плывущие и стоящие у причалов суда.

— По этой набережной проходила знаменитая революционерка Вера Фигнер, — сказал Вяча. — Из Архангельска её отправили в ссылку в стариннейший поморский посад Неноксу.

Вспомнили ребята и об известном писателе Александре Грине, который находился в ссылке в Кегострове, что лежал за Северной Двиной, — низкий, поросший ольхой и ивняком.

Причал, по которому теперь шли друзья, назывался Красной пристанью, а до революции — Соборной пристанью. Отсюда уходил на маленьком деревянном судёнышке «Святой Фока» к Северному полюсу отважный полярный исследователь Георгий Седов.

— Вот было бы здорово, — сказал Вяча, — если бы мы их всех сейчас здесь встретили — революционерку Веру Фигнер, путешественника Георгия Седова, писателя Грина. Ведь все они здесь побывали… ходили по этой набережной.