Шрифт:
— Одевать, кормить, обучать детей будем, и всё это бесплатно, — увещевал Алексей Иванович.
Но все его уговоры встречались упрямыми: «Нет», «Не надо».
В третьем чуме они неожиданно увидели бабку Тасей. Это был чум её брата Василия.
Тасей обрадовалась приезду внучки, принялась её угощать олениной, гусятиной и гольцом.
У Василия жили внуки — двенадцатилетний Иван и восьмилетний Степан. Они хорошо знали Любашу и встретили её дружелюбно, а учителя сторонились и на его вопросы не отвечали.
Вечером, за ужином, Алексей Иванович неуверенно начал разговор о школе. И велико было его удивление, когда, при молчании деда, бабка Тасей учителя поддержала.
— Пусть Иванко и Степан учатся, — говорила хитрая Тасей. — Будут, как Филипп, как художник и сюдбала [3] Егорыч с Большой земли.
После ужина Тасей уехала домой, а обрадованный и успокоенный первым успехом Алексей Иванович вслед за ребятами и хозяином улёгся спать.
Проснувшись утром, учитель окликнул Любашу. Девочки в чуме не было. Не было и Василия.
3
Сюдбала — сказочник.
Он вышел из чума и увидел хозяина, ремонтирующего нарты.
Учитель спросил о Любаше.
— Мэнева? — равнодушно отвечал старик. — Э, Мэнева уехала, должно, в Медвежье.
Учитель недоумевал и даже растерялся:
— Как уехала? Почему? Любаша никуда не собиралась без меня уезжать…
— Она больная, — сказал Василий, усмехаясь и прикладывая указательный палец к виску. — Она исялмбада [4] .
— А олени? — спросил потрясённый учитель.
— Оленей увела Мэнева…
4
Исялмбада — сумасшедшая.
Конечно, брат Тасей лгал учителю. По сговору с ним Тасей ночью вернулась в стойбище.
Девочка спала близ выхода. Ей заткнули рот тряпкой и бесшумно вытащили из чума. Связанную Любашу уложили на её же нарту, и Тасей с бешеной скоростью погнала упряжки к своей стоянке.
Не скоро поняла Любаша, что случилось. И поняла только, когда бабка сказала ей уже в своём чуме:
— Теперь всегда будешь жить с бабушкой.
Часами сидела девочка неподвижно, не произнося ни слова, не притрагиваясь к еде. А Тасей много дней караулила её и из чума не выпускала.
Наконец Тасей собралась в отъезд. У чума она не оставила ни оленей, ни нарт. Она знала, что без упряжки по гиблой болотистой тундре из этих мест далеко не уйдёшь. И Тасей спокойно уехала разыскивать русских промышленников. Голодная, бродила Любаша около чума. Долгое время пролежавшее в миске мясо начало гнить, зачервивело и смрадно, до тошноты, пахло. Любаша его выбросила.
Бежать девочке было некуда. Вокруг в тундре подстерегали трясина и чаруса [5] , в которых, как она знала, гибли не только люди, но и осторожные, далеко чуявшие опасные места олени.
5
Чаруса — болота.
Прошло несколько дней, а бабка всё не возвращалась. Голод измучил Любашу, и она уже жалела, что выбросила гнилое мясо.
Она думала, что к ней скоро приедут люди — учитель, мать Устинья, дед Хатанзей. Но время шло, а люди не показывались.
Подолгу лежала она в чуме, забываясь в тревожном полусне. К ней приходил сказочник Егорыч, а с ним — богатыри и волшебница Лебедь. Весёлый Балда подносил ей миски с горами жирной оленины, гусятины и рыбы. И было много-много хлеба — огромные ломти, мягкие и тёплые, только-только отрезанные от только-только испечённого каравая.
Любаша хватала хлеб, хватала куски мяса. Потом она приходила в себя, и ей становилось страшно. Не было Егорыча, не было хлеба. Ничего не было, кроме старых, пересохших оленьих шкур да бледной ночи, заглядывающей в чум через щели и входную дыру.
Хоть бы какой-нибудь кусочек, который можно съесть!
Под утро девочка хотела встать, чтобы напиться. Но, обессиленная, она не смогла удержаться на ногах и свалилась. Уже не думая ни о Егорыче, ни о матери, она впала в забытьё.
Очнувшись, она поползла к ящику с мисками, хотя знала, что миски пусты. И бочка, где Тасей хранила муку, была пуста. Девочка почти бессознательно протянула руку за бочку и нащупала мягкую шкуру. Она пальцами почувствовала, что это пыжик.
Любаша притянула к себе шкуру и принялась сосать. Потом она стала рвать шкурку зубами и вдруг под мехом ощутила что-то твёрдое. Если бы кусок сала! Если бы рыба.
Но это было не сало и не сушёная рыба. Это был бюст старика, слепленный художником Егорычем.
В полумраке чума Люба долго рассматривала бородатого божка, губы которого были густо вымазаны застылым гусиным салом. Она стала жадно слизывать сало и только тут вспомнила, что болван слеплен из теста. Хлебный болван, хлебный божок, которому молилась Тасей!