— Можно тут с вами посидеть? А то в зале нет места, а стоять надоело.

— Тут сидеть нельзя, — сказал пожарный, — тут только пожарным можно сидеть.

Он подумал немного и добавил:

— И художникам.

— Ну, я думаю, шофёрам тоже можно, — засмеялся человек в кожаной шапке. — Я шофёр товарища Кирова. Зашёл сюда погреться, да вот сидеть негде.

Мне захотелось, чтобы шофёр тоже похвалил мой рисунок.

Я положил портрет на скамейку — так, чтобы шофёру было видно.

Но он даже головы не повернул.

Он смотрел на сцену и слушал оратора.

Я обиделся.

Сразу мне стало скучно. И мысли в голове пошли тоже скучные, печальные.

«Нет, не поверят мне ребята в школе, что я Кирова сегодня видел, — подумал я. — Скажут, что портрет с фотографии срисовал. Ещё смеяться будут».

И тут мне пришло в голову, что надо показать портрет самому Кирову.

Пусть он на этом портрете подпись свою сделает. Тогда все поверят.

Кончится собрание, я подойду к Кирову, покажу ему портрет и попрошу подписаться.

Только я это подумал, как шофёр поднялся и сказал:

— Ну, до свидания, братцы. Мне пора. Надо машину подготовить. Сейчас товарищ Киров скажет заключительное слово, и мы сразу же поедем.

Я, как услышал это, так и обомлел.

Если Киров сразу уедет, значит, не успею я показать ему портрет. Тогда всё пропало.

А что, если шофёра попросить, чтобы он помог?

Обернулся я к шофёру, а его уже нет. Ушёл.

Что делать?

Я приподнялся и выглянул в зал.

Вижу — то один человек, то другой встают и кидают на сцену бумажки.

Со всех сторон летят бумажки. И прямо над моей головой.

А по сцене ходит женщина, подбирает бумажки и кладёт их на стол перед Кировым.

«Это ему записки пишут, — догадался я. — Надо и мне написать».

Я вырвал из тетради клочок бумаги и карандашом написал:

Товарищ Киров!

Я тот самый мальчик с номерком которого вы велели пропустить при входе.

Я обманул вас. Я не из-за номерка сюда пришёл. Я нарисовал ваш портрет и хочу, чтобы вы сделали под ним подпись. Я сижу в оркестре и буду всё время выглядывать, чтобы вы меня видели.

Иван Орлов.

Я скатал записку в трубочку и швырнул её на сцену.

Женщина взяла её и положила на стол.

Киров развернул записку и стал читать.

Вижу — смеётся.

Я тогда совсем из-за перил высунулся, киваю ему, рукой на самого себя показываю.

Киров поднял голову, увидел меня и поманил пальцем. Я полез прямо через перила.

Вижу, пожарный хотел схватить меня за ногу, да не успел. Я вырвался и со всего размаху шлёпнулся на сцену.

— Ванька, ты что тут делаешь? — услышал я громкий шёпот.

Я узнал голос отца. Оборачиваюсь и вижу, что отец даже с места своего вскочил, руками мне машет.

Но мне было не до него.

Я поднялся и подбежал к столу. В одной руке у меня был портрет, в другой — карандаш.

— А ну, давай, давай, — засмеялся Киров, — показывай, что нарисовал.

Я подал ему портрет и карандаш.

— Вот, — сказал я, — подпишите, пожалуйста.

— Да ты, я вижу, политик, — нахмурился Киров. — Ещё показать не успел, а уже подписи требуешь.

Он стал разглядывать рисунок.

— Ничего… Похоже… — улыбнулся он. — Посмотри-ка, — передал он рисунок своему соседу.

Тот посмотрел и тоже похвалил.

Киров взял портрет, взял карандаш и написал свою фамилию.

После этого он отдал мне рисунок и что-то сказал. Но я уже больше ничего не слышал и не видел. Сразу побежал к выходу. Даже «спасибо» сказать не успел.

Через три дня у нас в школе висел большой портрет. Портрет был нарисован красками. Я его две ночи рисовал.

А у меня дома, в рамке за стеклом, до сих пор висит маленький портрет, тот самый, что я рисовал в клубе.

И на нём внизу карандашом написано: «С. Киров».

КТО ЖЕ ОН — ВЕРХОВОЙ МАКАР СВИРЕПЫЙ?

Среди мальчишек 20—30-х годов не нашлось бы, пожалуй, таких, кто не знал бы отважного всадника Макара Свирепого — неутомимого путешественника, изобретателя и выдумщика. Он с поразительной легкостью преодолевал горы и пустыни, переплывал моря, опускался на дно океана. Находчивый Макар неизменно выходил победителем из самых безвыходных положений.