Ему нельзя не то что смотреть на нее! Ему нельзя просто быть в одном городе с ней. Четвертая передача, педаль газа, открытые окна, в которые проникает ледяной воздух. Музыка погромче! Так, чтобы децибелы разрывали барабанные перепонки! Чтобы голова болела от этой громкой музыки!

Лишь бы только не слышать крики души.

Вдаль! От нее подальше. К потерянному, всеми забытому шоссе! Забыть! И больше никогда в жизни и ни за что ни к кому не привязываться! Стать циником, ублюдком! И не позволять своей душе чувствовать жить!

Драгоценная апатия, Черствость к жизни, Цинизм! Я возвращаюсь к вам.

====== Глава 20. My lady. ======

В порванном платье она сидела возле огромного камня и смотрела в Небо, словно в Вечность. В руках сжимала красный, шелковый платок, будто это был оберег, будто это был новый стимул… Растрепанные волосы ниспадали на обнаженные плечи. Платье порвано, тело в синяках, а душа в шрамах… И если бы душевные раны оставались на теле, мы бы все были уродливыми! Хотя бы, какая-то часть из нас! Луч света прожектора освещал ее, создавая метафору луча надежды. Вокруг было темно. Весь зал замер, зрители забыли как дышать… Как и режиссер этой постановки. Девушка выдохнула и, опустив взгляд, медленно поднялась. Платок еле-еле она держала пальцами, что символизировало лишь одно: оберег для героини больше не имел смысла… Он потерял свою ценность.

– Если я когда-нибудь тебя прощу, пусть это будет в дождливом ноябре, когда птицы покидают наш серый город, а природа умирает…

Ее голос был тих, будто девушка смирилась с участью и не верила в свои слова. Она говорила это тихо и спокойно. Девушка вновь повернулась в сторону света прожектора. Публика, включая зрителей, режиссера, сценариста, даже звукооператоров и осветителей – все замерли. Такой пьесы не было уже давно. Такого фурора больше никогда и не будет.

– Пусть будет лить дождь, повсюду будет грязь, и сгнившие листья будут прилипать к подошве ботинок, – она чуть покачнулась, словно подкосились ноги. Но шатенка устояла. – Пусть не будет этого солнечного мая! Тепла! Сентиментальности! Если я когда-нибудь тебя прощу, пусть вокруг будет серо! Зачем? – она усмехнулась и вновь опустила взгляд.- Чтобы не природа раскрасила наше примирение. Но ты…

Вдох. Выдох. Платок девушка приподнимает над головой, а потом опускает и кидает на пол. Она вновь покачнулась и вновь устояла. Как сломанная птица, как раненый воин! До самого последнего конца…

– Если ты когда-нибудь меня простишь, пусть это будет в тот день, когда на небе взойдет еще одна луна, а солнце спрячется за облаками и тучами! – голос стал чуть громче. – Пусть создастся впечатление, что солнце просто было свергнуто с небесного пантеона! И больше никогда-никогда не взойдет! – девушка подняла руки к небу и пала на колени. Все зрители вздрогнули и лишь сильнее напряглись.

– Зачем? – она смеется, вернее, хохочет, как умалишённая, как потерявшая здравомыслие обольстительница! Это был какой-то отчаянный смех… Когда долгое время бежишь от себя, от чувств, от любви, а потом резко останавливаешься, становится невыносимо больно… И усталость сваливает с ног, сердце отбивает свои последние удары. Это состояние называется «агония». Девушка хохотала, как будто она не была актрисой, как будто она была реальной жертвой жестокой любви.

– Пусть Ра проиграет свою битву с Анубисом! Пусть он познает горечь поражения! Я желаю, чтобы ты, Ра, проиграл! – закричала она во все горло так, словно это была ее мольба высшим Силам. Все вздрогнули, и наступила окончательная тишина.

Помолчав, девушка опустила руки и оперлась ими о пол. Несколько секунд для того, чтобы отдышаться…

– Чтобы не солнце осветило наше примирение, – прошептала мученица, – чтобы не оно согрело тебя. Но я…

По лицу некоторых зрителей потекли слезы. Здесь не было ни единого, кто бы не испытывал сейчас тех же эмоций, что и главная героиня. А та, между тем, прислонилась к камню, как к самому любимому и дорогому человеку.

– Если мы когда-нибудь снова полюбим, то пусть это будет во время апокалипсиса. Я согласна погибать с тобой в последние дни нашей Вселенной… – девушка встрепенулась и вновь поднялась на ноги, но смотрела не на луч, а в темноту. – Ну а пока на улице солнечный май… А на небе улыбчивое солнце… Мир только в самом рождении!.. Он так молод в бесконечности этих веков!.. Знаешь, – девушка обратилась к зрителям, резко подойдя к самому концу сцены. – Это произойдет нескоро, а я не знаю, улыбаться этому или плакать от горя... – В глазах был страх. Она схватила платок и, прижав его к груди, снова вернулась к зрителям. – Когда мы простим, мы снова полюбим! – тон голоса вновь повышается. – Снова станем грешниками, падшими ангелами… А сейчас мы в покое, тишине и спокойствии, – девушка отвела взор своих удивительных глаз и сделала несколько шагов назад. – Так, что выбирать мой милый друг? Я не знаю… Как там говорилось? «Мне очень нравится этот глагол – сопротивляться». Знаешь, в нем есть великолепие!

Ее игра была жизнеподобной. В ее глазах не было наигранности. Создавалось чувство, что актриса забыла, где она, что она срослась со своей ролью, стала своей героиней.

– Почему? Потому что… он агитирует, призывает! – безумная улыбка, а потом опять страх. – Он заставляет мое сердце биться. Мое мертвое сердце. Это слово, оно… оно мое… Сопротивляться моим чувствам к тебе? – гласно молвила актриса. – И воспарить на самый верх! К самой вершине пьедестала! Стать дорогим человеком и дешевой душой!? – во все горло закричала она. Женщины утирали глаза платком, а мужчины крепко сжимали ручки сидений. – Или пасть в самую пропасть твоей всепоглощающей и безумной любви? Стать бесценной душой, но падшей, ибо никто тут не признает любовь…

Вновь тишина, вновь робость и покорность. В этой девушке на сцене вера боролась с действительностью. Когда девушка срывалась на крик – это страдала душа. Когда голос сникал до шепота – примирение… И оба эти состояния были великолепными! На время Елены не стало. Осталась лишь ее героиня. О чем думают актеры во время своего выступления? Актера не остается на самом деле. Остается лишь его герой.

– Если я когда-нибудь тебя прощу, пусть это случится тогда, когда я разучусь любить! – девушка, сжимая платок, стала метаться по сцене, как олигархи, которые понимают что вот-вот потеряют свое состояние. – Мне будет чуждо любое стремление к чувствам! И я отключу эмоции! – переливы голоса с крика на шепот заставили и сердце режиссера дрогнуть. – Чтобы простив тебя, больше никогда не сметь тебя полюбить! Я не хочу воспарить! Не хочу пасть!