Раздавшийся вслед за этим вопль мог перебудить весь госпиталь, если бы там были спящие (осмотр произошел сравнительно поздно). Ноге сразу же было обеспечено повышенное внимание всей палаты. И дело того стоило.

Кожа на месте, куда попала вражья пуля, стала тончайшей и нежнейшей - как у новорожденного. Кусок мяса под ней иcчез, как будто его не было. Но оказалось нечто такое, что могло бы встревожить любого: кусок кости, накануне казавшейся прочной и целой - тем более, что так оно и было - исчезла. Малейшее движение отзывалось уже резкой болью.

– Порча!!!
– это было первое членораздельное слово пострадавшего. Он несколько раз перекрестил огромную вмятину на ноге. Разумеется, никакого результата это не дало.

Сбежалась чуть ли не половина палаты - собственно, все, кто мог ходить. Те, кто этого не мог, молили счастливцев поделиться впечатлениями. Те именно так и делали:

– Твою же ж...

– Как ножом вырезало, только что кожа цела...

– Сроду такого не видывал, даже не знал...

– Я видел у церквы. Там стоял солдатик с рукой тож от пули...

– Это как тебя, брат, угораздило?

– А скажу, как, - раздался спокойный голос унтера Шебутнова с койки; тот не видел и не мог видеть состояние ноги Семирылова, но говорил вполне уверенно.
– Накануне вечером ты пошел без костылей за винцом? Пошел, было дело. Говорила тебе Марьзахарна, что ногу нельзя беспокоить? Говорила. Так на кого тут пенять надобно?

– Она на меня порчу навела, ведьма! Она! Колдовством проклятым ногу испортила!

– Так ведь докторша не пригожий молодец, а твоя нога - не девка, чтоб ее портить, - послышалась острота из угла. Автор, впрочем, говорил вполголоса. Видимо, он не жаждал обрести всенародную известность.

– По местам! Она идет!
– рявкнул боцман Сергеич. А уж его голос не был обижен ни мощью, ни командными интонациями.

Вошла Марья Захаровна. С полувзгляда она увидела, что случилось нечто чрезвычайное. Окинув палату быстрым взглядом, она выделила того из раненых, кто показался наиболее адекватным: унтера Шебутнова. К нему она и обратилась полностью спокойным голосом:

– Доложи, братец, что тут такое стряслось.

Доклад был кратким и емким, как и положено в военном флоте:

– Так что, госпожа дохтур, нога у Семирылова не в порядке с утрева.

– Тогда с нее и начнем. Ну-ка... ага... и что ж ты с ней делал?

По истинно крестьянской привычке в отношении к любому городскому (именно к таковым следовало, по мнению солдата, причислять немку), пострадавший начал с вранья:

– Вот крест, ничего не делал! Это все порча! Навели!

Намек на свою особу Мариэла, похоже, не поняла. Речь ее наполнилась сочувствием.

– Ай-ай-ай! Так тебе не сказали?

– Что не сказали?

Сочувствие пропало без следа.

– Что мне бесполезно лгать; это дело я сразу распознаю.

Ответ был максимально честным:

– Не сказали.

– Так вот я и говорю. Теперь ты об этом знаешь... Итак: что ты сделал с ногой?

На этот раз здравый смысл потерпел поражение в битве с крестьянской этикой:

– Ить ничего не делал! А она сама за ночь внутре спортилась...

Голос госпожи доктора чуть построжел:

– У меня мало времени. Если я буду слишком долго вытягивать из тебя правду, его может не хватить на остальных раненых, - с этими словами она обвела глазами палату.

Тактический ход оказался действенным. Палата загомонила голосами:

– Вот крест истинный: ничего не видел...

– Ночью дело было, я спал...

– За винищем, небось, бегал; и посейчас аж досюда разит. А с костылями до Моисейкина шинка не дойтить...

Слово было сказано. А унюхать перегар мог бы даже человек, вообще не обладающий магическими способностями.

Интонации голоса Марьи Захаровны стали еще жестче: