В Судан Черчилль не попадет, по крайне мере в 1897 году. Зато он примет участие в бриллиантовом юбилее королевы Виктории, что даст ему возможность окунуться в жизнь викторианского общества, которое находилось в зените своего благополучия. По дороге в Лондон он остановится на две недели в Италии, где посетит Помпеи и Aeterna urbs [43] . Во время путешествия по Индийскому океану, которое далось субалтерну очень тяжело – две трети пути он провел в каюте, мучаясь от морской болезни, – он познакомится с ответственным за стрелковую подготовку в Индии полковником Яном Стэндишом Монтейтом Гамильтоном (1857–1943)326. Этому худощавому человеку предстоит сыграть важную роль в жизни Черчилля. Пока же они мило коротали время за непринужденными беседами.

Гамильтон быстро распознал в молодом собеседнике огромный потенциал, признав, что его способностей хватит на «несколько успешных карьер». Отметив, что «искусство вечно, а жизнь коротка», полковник советовал не терять времени в выборе пути. «Конечно, было бы замечательно объединить достижения Мальборо, Непера и Питта, но в нашу эпоху специализации подобная структура тщетна», – считал Гамильтон327. Каждый человек, добившийся успеха в своем деле, достоин уважения. Но и как столетия назад, по-настоящему великими людьми становятся те, кто достиг успеха сразу в нескольких областях. Черчилль был еще только в самом начале своего пути, и ему предстояло доказать, что в мире узкой специализации междисциплинарные достижения также возможны328. Главное – найти «свою колею» и, не растратив попусту время, упорство и таланты, пройти по ней до конца.

Ключевая особенность «своей колеи» заключается в том, что в отличие от проторенных путей она малозаметна и движение по ней носит неопределенный характер. Никогда точно не знаешь, что скрывается за следующим поворотом, правильной ли дорогой идешь и вперед ли? По нехоженым тропам двигаешься на ощупь, доверясь своей интуиции и постоянно сверяясь с собственным мировоззрением. «Человеческая жизнь аналогична движению внутри тоннеля с закрытыми по обе стороны окнами, – скажет однажды Черчилль. – Когда ты подходишь к окну, чья-то невидимая рука открывает его, и свет, который ударяет из окна, лишь еще больше сгущает мрак в конце тоннеля»329.

Некоторые «окна» в жизни Черчилля уже были открыты, но большинство еще только предстояло открыть. И в одно из них уже начал просачиваться свет новых возможностей. В Англии Черчилль узнает из газет новость, которая полностью завладеет его вниманием. На северо-западной границе Индии произошло крупное восстание местных племен патанов. Для подавления восстания была сформирована Малакандская действующая армия под командованием генерала сэра Биндона Блада (1842–1940). Уинстон уже имел честь в Дипдине встречаться с генералом, которого считал «самым надежным и опытным военачальником на индийском пограничье»330. Именно тогда, на зеленых лужайках Дипдина, он «выбил» из генерала обещание, что в случае возобновления военных действий в пограничных районах Индии тот возьмет его в состав своей армии331. Еще раз убедившись, что одним из основных секретов успеха являются личные связи, Черчилль стал активно пользоваться этим ключом, открывая одну дверь за другой.

В его распоряжении были еще три недели отпуска, но он поспешил напомнить Бладу о данном обещании и начал готовиться к возвращению в Индию. Молодой гусар был настолько возбужден открывавшимися перед ним перспективами участия в опасных баталиях, что забыл положить в багаж клюшки для игры в поло, вернуть бейдж, который ему дали во время выступления в Бате, оплатить несколько счетов332, а также взять с собой свою собаку по кличке Горошек333.

Путешествие в Индию Черчилль снова перенес тяжело. «Одного плавания достаточно, другие уже перебор», – жаловался он334. Стояло самое жаркое время года, температура достигала 38 °C, на Красном море не было ни ветерка. Бывалые путешественники сообщали, что не помнят подобной жары. «Такое ощущение, будто очутился в паровой бане», – ужасался Уинстон. Он коротал время за чтением, прочитав за время путешествия множество книг. Больше всего его впечатлил последний роман Томаса Харди «Джуд Незаметный», вышедший в 1895 году335.

Но физические неудобства путешествия не шли ни в какое сравнение с душевными переживаниями. Черчилль ждал ответа Блада, а ответа не было. Ни в Бриндизи, ни в Адене, ни в Бангалоре. Молодой человек даже стал подозревать, что кто-то из командования ставит ему палки в колеса336. На самом деле молчание Блада было связано с тем, что Уинстону просто не нашлось места, личный штаб генерала к тому времени был полностью укомплектован.

Долгожданное письмо Черчилль получит только в конце августа. Блад сообщит, что готов взять его корреспондентом с последующим устройством в армейские части при первой же возможности337. Не без труда оформив месячный отпуск, Уинстон в тот же день отправился на вокзал, откуда собирался ехать на север, в конечно-выгрузочный пункт Малакандской действующей армии Ноушер. Покупая билет в кассе, он из любопытства спросил, как далеко расположен Ноушер. Лишенный всяких эмоций ответ индуса-кассира немало его удивил: «Две тысячи двадцать восемь миль». Это означало пять дней пути в нестерпимой жаре. «Большая страна – Индия!» – воскликнет англичанин, располагаясь в просторном вагоне с плотно зашторенными окнами338.

«Пять дней в поезде – не самое приятное времяпрепровождение, особенно без спутника, но цель, к которой я стремлюсь, делает все эти препятствия незначительными», – напишет Черчилль своей матери. Признавая, что будущее «смутно» и «неопределенно», он видел в своем предприятии «хороший шанс принять участие в активных действиях и получить медаль». Он считал, что военный опыт пойдет ему на пользу, прибавив веса в политической среде, а также добавив популярности в стране339. О том, что это опасное приключение может стоить ему жизни, Черчилль не думал. Как и его кумир Наполеон, он верил в свое великое предназначение. Он видел себя будущим премьер-министром, о чем с немного нагловатой самоуверенностью говорил другим офицерам, несущим службу в Индии340, а также своим близким. «Я верю в свою звезду, верю в свое предназначение, – писал он леди Рандольф из Малакандского лагеря. – Даже если я ошибаюсь, что из того? Я намерен сыграть эту игру до конца, и если я проиграю, значит, мне не светило выиграть и все остальное»341.

Дженни не разделяла взглядов сына. Да, она поддерживала его амбициозные планы, но столь открытое пренебрежение собственной безопасностью, готовность идти на риск ради получения сомнительных, с ее точки зрения, выгод, не могло не вызывать тревоги. Она писала ему, что успокоится только тогда, когда будет точно знать, что все завершилось и ее Уинстон настолько же здоров, как в день, когда покинул Англию. «Береги себя, любимый, – заклинала она его. – Буду с нетерпением ждать твоего письма»342.