— Хорошо, — сказал я.

— Возьмем твою «течку», она не бросается в глаза. Я имею точный адрес Блязеров. Живут они недалеко от Замарстыновского моста. Туда пойдем вместе, но в само гетто я, наверно, не пойду. Придется тебе идти туда самому, — сказала мать.

— Хорошо, — согласился я.

— Идти нам необходимо завтра. Откладывать нельзя. Блязер временно работает во вторую смену. Выходит, мы должны попасть в гетто приблизительно в одиннадцать часов.

— Хорошо, — утвердительно кивнул я головой.

Вечером мать долго возилась с моим «волшебным» безразмерным портфелем: что-то туда уложила, что-то перекладывала с места на место, что-то вынимала, и наконец утомленно вздохнув, позастегивала все пряжки и щелкнула замком.

— Для того, чтобы положить все, что хотелось, портфель конечно мал, — пожаловалась она, — но и так для первого раза неплохо. Только бы счастливо донести.

На следующий день мы в назначенное время поехали трамваем и сошли на остановке вблизи Замарстыновского моста. Делая вид, что мы обыкновенные прохожие, несколько раз прошли под мостом туда-сюда, тщательно озираясь вокруг. Немцев нигде не было видно. Гетто с замарстыновской стороны никто не охранял.

— Дорога свободная, иди сынок с Богом, — сказала мать, — только помни — не прохлаждайся и будь очень осторожен. Буду ожидать тебя тут.

Я пошел бодрым шагом, сжимая в руке тяжеловатый портфель. Но стоило мне пройти несколько метров от улицы Замарстыновской в глубину гетто, как меня охватила нарастающая тревога. Поражал необычный вид улицы. Покуда охватывал глаз, она выглядела абсолютно пустой: ни одного прохожего, ни детей, ни транспорта, ни обыкновенных бродячих кошек, даже ни вездесущих воробьев. Ничего! И тишина. Как часто любят писать писатели — тишина звенела. Я, прислушиваясь, остановился. Ни малейшего шороха. Словно в заколдованном злым духом сказочном царстве — ни одного звука. Словно взмахом волшебной палочки все мгновенно остановилось-замерло. Ворота и окна домов выглядели наглухо закрытыми. Ничто не скрипит, не рипит, не звенит. Не кричат младенцы, не слышно никаких разговоров, словно все онемело.

«Наверно, полностью все на работе», — утешила меня мгновенная догадка. Самоуспокоенный, я более уверенно пошел дальше. Однако угнетающая тревога до конца не развеялась. Идти мне надо было только прямо, не сворачивая в боковые улицы, которые тоже поражали пустотой. Наконец нашел необходимый номер дома и остановился перед ним, внимательно прислушиваясь. За массивными дубовыми воротами тоже не было слышно ни одного человеческого голоса. Оглянулся: улица полностью пустая, нигде ни живой души. Набрался смелости и решительно нажал на ручку.

Картина, которая открылась мне, запомнилась на всю жизнь. Во многих сеционных львовских кирпичных домах лестничная клетка начинается с пяти-шести широких ступенек. Сразу на первой ступеньке и так до последней, один возле другого, плечо к плечу, сидело десятки людей. Сидели вперемешку: мужчины и женщины. Как по команде, они внезапно посмотрели на меня единым напряженным перепуганным взглядом. Сразу же испуг в их глазах исчез и они снова, как по команде, молча отвели взгляд от меня, возвращаясь в предыдущее свое состояние оцепенения. Невидящим взглядом они смотрели на черный прямоугольник ворот. Изнуренные, бледно-восковые лица не выражали, как мне показалось, никаких эмоций. Люди сидели так тесно, что я растерялся, не зная, как мне пробраться наверх. Мой вопрос, где тут проживает Блязер, неуместно повис в воздухе без ответа. Никто на меня даже не посмотрел, никто не проронил ни одного слова. Бочком, вдоль стены, осторожно переступая через неподвижно сидящих людей, я с трудом, на цыпочках, таки выбрался на лестничную площадку. Следующие лестничные марши трехэтажного дома тоже занимали люди, которые тесно прижались один к другому. Вот так они молчаливо сидели на всех ступеньках до самого чердака.

Блязер проживал на первом этаже. Номер квартиры мне был известен. Я подошел к необходимой двери, но в этом заколдованном царстве тишины я не осмелился стучать. Тихонько нажал на ручку — двери легко открылись. Квартира, в которую я зашел, имела необычный для меня вид. Львовяне тогда еще не знали «благотворительности» коммуналок, когда жилье скорее напоминает многолюдный общий барак, чем нормальное жилище. Блязеры занимали одну из небольших комнат квартиры, площадь в одну четвертую от общей. Вся двухкомнатная квартира вместе с кухней была разделена, если можно так сказать, на маленькие семейные участки, один из которых занимали Блязеры. Чтобы сохранить видимость частной жизни, каждая семья старалась с помощью занавесок отгородится от остальных сожителей. Блязеры отгородились занавеской и шкафом для белья. Кроме обыкновенных бельевых шкафов и крохотных столиков, другой мебели я так и не заметил. В квартире из-за нехватки места не было ни кроватей, ни стульев, ни кресел, ни зеркал, ни других привычных предметов быта. Сидели и спали жильцы на полу.

Когда я вошел, то застал супругов Блязеров опертых на подушки, как это принято в безмебельных монгольских юртах. Моему появлению Блязеры приятно удивились. Для них я был посланцем с прошлого призабытого мира, который они бесповоротно утратили, переступив порог гетто. Так в больницах безнадежные больные радостно воспринимают посетителей зная, что им уже не вернуться в мир здоровых людей, однако им не хочется утрачивать с ними связь.

Малка Блязер нежно погладила меня по голове и прошептала:

— Слава Богу, ты подрос, мальчик.

На ее глаза навернулись слезы. Предварительно мама предупредила меня не расспрашивать о малыше Блязеров, который не вынес невзгод и умер. Мойсей Блязер тоже ласково прикоснулся к моему уху и пожал мне, как взрослому, руку. Шепотом он спросил у меня, как мы поживаем.

Примостившись около маленького круглого стола, который разве что когда-то служил подставкой для вазы, я стал вынимать из портфеля гостинцы: банку топленого масла, сахар и, что-то еще в маленьких мешочках и прекрасный кусок говяжьего мяса. Блязер, увидев мясо, не мог скрыть удовлетворения.