Если считать показания Оболенского и Рылеева вполне справедливыми, а оснований для этого недостаточно, то нельзя исключить и другой путь, который привел Розена к присутствию на собраниях членов тайного общества и активному участию в заговоре. Неслучайным и весьма значимым в этой связи видится показание Оболенского, который отрицал формальное членство Розена в тайном обществе, но вместе с тем сообщал, что последний «известился о его [общества. – П. И.] существовании… только 11-го декабря, если Репин накануне ничего не объяснял ему» [266] .

Процедура приема, которая установилась в Северном обществе, отличалась постепенностью: на первом этапе «положено было, чтоб тот, кто принимает нового члена, не открывал ему о существовании общества, но только открывал бы ему свой образ мыслей», – свидетельствовал Трубецкой [267] . С течением времени вновь принимаемому лицу сообщали о существовании тайного общества, предлагали поступить в его члены. Ознакомление с отдаленной политической целью было содержанием последнего этапа: «О цели и мерах говорили не вдруг, и не все, и не всем одинаково…» [268] . Это сохраняло свое значение и в «рылеевской отрасли», которая ставила задачу активного распространения конспиративного союза в полках гвардии. На практике в 1825 г., особенно в условиях междуцарствия, эта трехступенчатая процедура значительно сокращалась. По-видимому, такого рода изменения не могли не привести к ускоренному ознакомлению кандидата с фактом существования тайного общества. Сообщение политической цели и средств ее достижения зависело от степени «подготовленности» вновь принимаемого, его «образа мыслей» («смотря по усердию» новопринятого). При этом следует особо отметить, что никаких специальных обрядов не существовало: речь приходится вести только о формальном предложении к вступлению и получении согласия [269] .

Было ли известно финляндцам о политической цели – изменении государственного порядка? Как уже отмечалось, Розен настаивал на том, что его товарищам по полку открыли лишь непосредственную цель: остаться верными государю, препятствовать навязываемой присяге, что было подтверждено в показании Оболенского. Но достоверность этих свидетельств ставится под сомнение другим показанием Оболенского. Из него явствует, что офицерам было открыто гораздо больше. Оболенский показал, что на совещании у Репина говорилось в числе прочего: если Сенат представит убедительное доказательство тому, что Константин Павлович отказывается занять престол, «…тогда намеревались воспользоваться обстоятельствами, дабы требовать всеобщий собор и временное правление…». Более того, лидер заговора сообщил офицерам, что план этот родился не теперь, – над ним «работали» еще с 1814 года: несомненно, он имел в виду время основания тайных политических организаций. Эти указания имеют принципиальное значение. Оказывается, что участникам заговора, молодым офицерам Финляндского полка, были открыты важнейшие политические намерения руководителей тайного общества. Сообщение о политической цели и, практически, о существовании тайного общества напоминает формальный прием в члены тайного общества.

Показания Оболенского удостоверяют в том, что финляндцам стала известной не только политическая цель заговора, но и само существование конспиративной организации с политической целью. Одновременно они лишают исследователя возможности считать прием финляндских офицеров состоявшимся: молодые офицеры не стали безусловно соглашаться с объявленной им целью, отвечая, что не могут участвовать в исполнении плана созыва «всеобщего собора», ибо не знают лиц, «которые управляют обществом», и «всех предшествующих обстоятельств». Свою готовность участвовать в выступлении они увязали только с «законным поводом»: отсутствием формального отречения от престола Константина Павловича, «предоставляя обстоятельствам впоследствии решить остальное» [270] . Это согласие участвовать в предполагаемом «возмущении» не было надежным: «верность» законному монарху могла быть поколебленной при новой присяге, как и произошло в действительности; отречение Константина могло поступить в ближайшее время. Поэтому вряд ли надежды руководителей заговора на согласие такого рода были безусловными, в отличие от расчетов на членов тайного общества и лиц, согласившихся участвовать в деле, знавших и одобрявших главные политические намерения.

Тем не менее, финляндцы обещали привести полк или быть на площади без солдат, если последних не удастся поднять. Очевидно, опираясь на показание Оболенского, группу офицеров-финляндцев следует отнести к тем участникам заговора, которым было известно о существовании тайного общества с политической целью; для прояснения вопроса свидетельство Розена нужно признать явно недостаточным. Показание Оболенского о том, что было сообщено им лично финляндским офицерам, свидетельствует о неполной процедуре принятия. Это и понятно: шла напряженная работа по быстрому расширению заговора, что и вызвало сокращение процедуры приема. В условиях ускоренного формирования заговора соответствующим образом изменилась и практика приема. Лишенная, как уже отмечалось, всякой обрядности, эта практика опиралась на личные связи, на установление близкого «образа мыслей», а формально выражалась только в сообщении о существовании тайного общества и его целях, предложении вступить в него. Но и в этой ситуации акт вступления в тайное общество, по нашему мнению, оставался для кандидата вполне осознанным решением [271] .

Действительно, убеждение в «надежности» привлекаемого лица подразумевало уверенность в единстве «образа мысли», в его согласии участвовать в заговоре. Немалую роль в налаживании связей между руководителями заговора и офицером-кандидатом должен был сыграть товарищ по полку, давний знакомый последнего, уже вошедший в круг тайных связей. Кто мог выступить связующим звеном между лидерами тайного общества и Розеном? Им мог быть Репин: не случайно именно он накануне событий 14 декабря пригласил Розена посетить Рылеева. Если справедливо отрицание Репиным своей осведомленности о процедуре принятия Розена, то эту роль мог сыграть И. Пущин, весьма активный в собирании сил заговора, использовавший для этого свои старые связи и родственные отношения. Как отмечает исследователь биографии Розена Г. А. Невелев, его герой сблизился со своим однополчанином И. В. Малиновским, женатым на сестре Пущина, его лицейского товарища. Это обстоятельство, как представляется, способствовало знакомству Розена с Пущиным, отсюда один шаг до сближения с Рылеевым и Оболенским (в своих показаниях и мемуарах Розен «проговаривается», обнаруживая свое знакомство с Оболенским, начавшееся задолго до 14 декабря). С Рылеевым Розен был знаком еще со времени обучения в I кадетском корпусе; несомненно, это давнее знакомство поддерживалось литературными интересами Розена [272] .

Еще одно правило конспиративной организации Северного общества, не соблюдаемое, однако, систематически, – новопринятый в первую очередь должен был относиться по делам общества с тем, кто его принял. Только с течением времени вновь принятый член узнавал более широкий круг товарищей. Система отношений, при которой во многих случаях член тайного общества был известен в этом качестве одному-двум лицам, в условиях следствия позволяла успешно отрицать формальную принадлежность к политической конспирации как самому обвиняемому, так и тем, кто вовлек его в тайное общество. В этом, как представляется, кроется основная причина появления противоречивых показаний о принадлежности или непринадлежности к декабристскому обществу. Думается, в случае Розена, как и других лиц, доказавших свою непричастность к декабристской организации (Д. А. Щепин-Ростовский, Я. И. Ростовцев и т. д.), связанных с одним-двумя участниками тайного общества, реальная ситуация была несколько более сложной, чем это явствует из следственных показаний, о чем прямо свидетельствуют их конкретные действия как накануне событий, так и в день 14 декабря.

Таким образом, путь, который привел Розена в декабристский заговор и одновременно, как мы считаем, в тайное общество, представляется достаточно различимым. Он прошел определенную процедуру приема в декабристскую конспирацию – возможно, неполную и ускоренную, облегченную связями с лидерами заговора, прежде всего с Рылеевым и Пущиным. Можно выделить несколько составных частей этой процедуры, которые не поддаются точной хронологической привязке: 1) более тесное знакомство с лидерами тайного общества (через Репина и, возможно, Пущина); 2) предложение присоединиться к тайному союзу (сделанное одним из руководителей заговора – Рылеевым, Пущиным, Оболенским), сопровожденное сообщением о его цели; 3) присоединение к числу сторонников формируемого заговора. При этом следует особо подчеркнуть необходимость разделить два последних момента. Если участники заговора, не вовлеченные в тайное общество, были осведомлены лишь о непосредственных намерениях заговорщиков, считая своей задачей недопущение «незаконной» присяги, то знание политической цели заговора заставляет предположить прием в тайное общество. Розен вошел в поле зрения руководителей тайного общества значительно раньше кануна 14 декабря. Поскольку, по указанию Репина, прием в тайное общество ограничивался в это время формальным предложением кандидату, его согласием на предлагаемую цель, то можно полагать показание Репина об участии Розена в тайном союзе заслуживающим доверия. В этом случае вывод о формальном принятии Розена в тайное общество вполне правомерен. В пользу него говорит знание Розеном политической цели заговора, его несомненное согласие участвовать в нем, фактическое лидерство среди офицеров Финляндского полка, присутствие в качестве представителя полка на собрании у Оболенского и, по крайней мере, двукратное посещение квартиры Рылеева 12 декабря.