– А это как раз тот случай, когда нужно семь раз отмерить, а один отрезать! – говорила бабушка, не без удивления обнаружив у родного внука неподдельный интерес к самому процессу шитья. – Запомни, Муратик! – говорила она ему. – Всё, что ты научишься делать руками, у тебя никто и никогда не отнимет. Это будет твоим на всю жизнь… Умеешь ли ты шить, выделывать кожи, подковывать коня, выращивать скот, строить дома, лить металл, плести корзины для урожая – всё это будет твоим достоинством, по которому тебя люди станут оценивать. Почитай Тембота Керашева, как хорошо он пишет о наших с тобой предках, которые умели делать всё… А ведь тогда таких машинок не было, – бабушка клала одну руку на голову внука, а второй поправляла иглу. – А вот строчка должна быть натянута, как струна! – говорила Мелеч. – Тонкая и ровная. А она у тебя, гляди, рыщет, как заблудившаяся овца… Привыкай делать всё на отлично… Я в какой-то книге прочитала, – продолжала бабушка, – что знаменитый конструктор самолётов Туполев сказал однажды, что если ты что-то делаешь быстро, но плохо, все сразу забудут, что ты работаешь быстро, но долго будут помнить, что ты делаешь это плохо. Но если ты старался, и хоть трудился долго, но выполнил работу с блеском, все забудут, что это было долго, но запомнят, что делаешь ты всё очень хорошо… И тогда тебе цены не будет!

Мурат с раннего детства отличался тем, что быстро и глубоко впитывал полезные советы, в том числе и бабушкины. Когда в школе проходили какие-то, как тогда говорили, «трудовые десанты» (а он всегда был в центре событий), послезимние ли субботники или встреча весны, а чаще – уборка классов, он всегда заранее продумывал каждую деталь, старался не упустить ни единой мелочи.

Мурат в 10 классе. 1979 г.

Если это было развешивание скворечников, то все заранее знали, на каких деревьях эти скворечники надо повесить – подальше от домашних дымных труб, поближе к вскопанным огородам, на такой высоте, чтобы кошки не залезли, и чтобы от птенцов до кормовой базы скворцам было недалеко летать. Если это была уборка классов, то заранее было припасено всё: вёдра, тряпки, швабры.

В ту пору в его школьном библиотечном формуляре можно было увидеть имена замечательных писателей, знавших и воспевавших природу, – Виталия Бианки, Константина Паустовского, Михаила Пришвина. Особенно Мурата увлекал Пришвин с его удивительной книгой «Кладовая солнца». Может быть, поэтому Мурат всегда трепетно относился ко всему, что касалось природы, особенно родного края. Это и запахи клейких тополиных листочков, набирающих силу после зимней спячки, и пулемётная дробь дятла в старой роще, будоражащая слух, и волнующий сердце журавлиный клин в бездонном осеннем небе, и воробьиные схватки возле старой конюшни… Всё это вызывало ощущение созвучия с мыслями и чувствами поэтов и мудрецов, оставившими глубокий след в его душе. В том числе и по этой причине Мурат часто, особенно во время болезни, приезжал в Псейтук, бродил дальними полями, вслушивался в тишину просыпающихся полей, наслаждался по утрам петушиными криками, извещавшими о том, что вот и пришёл он, новый день с очередными заботами, с новыми ощущениями, новыми радостями и – увы! – новыми горестями.

Когда в седьмом классе заболел и внезапно скончался его одноклассник Юра Хушт, Мурат пережил, пожалуй, первое в жизни серьёзное потрясение. Юра воспитывался в семье дяди, поскольку родители его развелись и жили отдельно. Мурат, которого судьба одарила замечательной и крепкой семьёй, долго не мог понять, почему его друг не может вот так, как он, прийти домой с ощущением неизбывной сердечности. Родственники к Юре относились хорошо, но кто может ребёнку заменить родителей?

Этот вопрос сын иногда задавал Луизе, особенно когда они вместе возвращались из школы и говорили обо всём, в том числе и об этом. Луиза, как могла, осторожно и деликатно пыталась объяснить сыну о неких превратностях судьбы, когда не всё получается так гармонично, как хотелось бы. Мурат, привыкший к практически идеальной семейной гармонии и считавший, что так должно быть всегда и везде, примолкал, но душа его (в отличие от сознания) так и не смирилась с теми житейскими коллизиями, которые подчас разрушают семейные союзы. Когда умер Юра, он долго не мог смириться с той несправедливостью, которая оборвала и без того, как он считал, не очень счастливую жизнь.

Но прошло немного времени, и следующий удар снова обрушился на класс – умер от онкологического заболевания Казбек Натхо, красивый, очень добрый юноша. Горе неизбывное для всех! Мурат уже тогда много сделал, чтобы память об ушедших ребятах никогда не угасала в сердцах одноклассников. Их могилы были всегда ухожены, в семье Натхо ребята были частыми гостями, всегда с подарками, любовью и вниманием.

И где тогда найти ту грань, что разделяла школу и семью? Сам Мурат никогда её и не искал, считал, что грани такой и быть не может, поскольку это один организм, единый источник, откуда человек должен черпать лучшее. Но слияние этих двух жизненно важных элементов, как подчёркивал впоследствии Мурат, возможно только в случае семейной гармонии во всех поколениях, как, в сущности, и было в судьбе и традициях большой семьи Ахеджаков и Уджуху.

Адыгейская семья – это почти всегда сильное древо с многочисленными ответвлениями, но единым стволом и крепкой корневой системой. Исторические пространства этого народа воистину бескрайни, но чтобы понять, что это за этнос, достаточно прикоснуться к старинным сказаниям, где содержится великое многообразие песен о труде, созидании, рукодельном мастерстве. Я как-то заглянул в сборник фольклорных песен адыгов и ахнул – на все случаи трудового процесса у них есть своя песенная баллада. Тут песни и пахарей, и косарей, и погонщиков волов при молотьбе, и чесальщиц шерсти, песни при прополке и очистке кукурузы, аробные, мельничные, кузнечные, пастушьи. А ещё молитвенные, вызывающие дождь, ограждающие от снежных лавин, наводнений, лесных пожаров…

Дед Мурата Юсуф Исмаилович Уджуху и прабабушка Гошехурай Соофижевна Уджуху на отдыхе. Горячий Ключ, 1950 г.

Сразу видно, что это за люди, у которых вопреки распространённому мнению об избыточной воинственности (когда, казалось, кроме привязанности к оружию, ничего другого и нет) есть и иное – более важное. А как это разглядеть, если даже великий Михаил Лермонтов воскликнул однажды победительно, глядя на кинжал, взятый с убитого черкеса, а теперь «золотой игрушкой» блестевший на стене, «бесславный и безвредный»:

Да простит меня Господь за возражения классикам, но больше (во всяком случае, не меньше) у горцев почитались не кинжал и сабля, а плуг, мотыга, жернова, каменные крупорушки, лесорубные топоры и каменотёсные инструменты. Почитаешь романы Машбаша – и ещё раз убедишься, что тягловые волы у адыгов ценились не ниже, чем ездовые скакуны, а боевая сабля шла наравне с кузнечным горном.