— Не думаю, — сказал я, — что наш родной Совет безопасности при нашем родном правительстве пойдет на то, чтобы потратить несколько миллионов и рисковать жизнями двух десятков наших родных коммандос, чтобы вызволить из гарема одиннадцать проституток, тем более, что почти все они, насколько я понял, новые репатриантки.

— И я даже не могу предъявить этому раву обвинения! — продолжал возмущаться Роман. — Девушки действительно подписали бумаги о том, что добровольно отправляются в седьмой век! И машину времени раввин использовал согласно инструкции, где нет ни слова о том, что обмен материей между временами не должен включать живых существ. Это ваше упущение, господин директор!

— Не знаю, упущение ли это… — задумчиво сказал Рувинский, а Роман все не мог успокоиться:

— Я подам рапорт в этот Совет безопасности и государственному контроллеру! Я…

Он замолчал, будто ему в голову пришла неожиданная мысль. Мы втиснулись в авиетку Бутлера, и Роман, став вдруг задумчивым, повел машину в сторону перекрестка Аялон, где наши пути должны были разойтись. Уже высаживая нас с Рувинским перед терминалом Центральной станции аэротакси, Бутлер сказал:

— Я одного не понимаю: почему рав Леви упорно твердил о том, что спас Израиль? Что он имел в виду? Он сделал то, что сделал, но — почему?

Мне не хотелось открывать дискуссию, и я сказал:

— Послушай, Роман, этот вопрос не мог не возникнуть у тебя с самого начала. Ты не задал его, значит, у тебя был ответ.

— Был, — кивнул Роман. — Я решил, что рав, как человек сугубо религиозный и праведный, принципиальный противник проституции. И потому избавил наше общество хотя бы от части этих… э-э… жриц любви… Такая, так сказать, у него была мечта.

— Ну и что? — нетерпеливо спросил Рувинский, потому что Роман опять замолчал.

— Вечером, после работы, я, пожалуй, вернусь к раву и задам ему этот вопрос, — сказал Роман.

— Ты можешь подождать до завтра? — спросил я, и директор Рувинский поддержал мою просьбу кивком головы. — Ответ, как мне кажется, должен быть обязательно отражен в исторических документах. Иначе откуда было возникнуть самому вопросу?

— Мне кажется, Павел, — сказал директор Рувинский, когда мы уже сидели в его кабинете и ждали, пока принесут кофе, — мне кажется, что у нас с тобой возникла одна и та же идея.

— Да, — согласился я. — Как будем проверять? Подбором альтернатив или моделированием?

— В альтернативы я тебя не пущу, — заявил Рувинский. — Займемся моделированием.

Мы занялись этим после того, как выпили по три чашки кофе и обсудили все детали. К вечеру мы вернулись в кабинет, директор Рувинский держал в руке компакт-диск с разработкой модельного мира, я набрал номер Бутлера и, когда Роман появился на экране, сказал коротко:

— Приезжай.

Комиссар примчался немедленно, и мы вместе просмотрели запись. Пройдясь по всем альтернативным мирам, создав несколько миллионов виртуальных вариантов события, используя все исторические сведения и материалы уголовного дела об исчезновении девушек, компьютер Штейнберговского института вытянул из глубины веков документ, который наверняка имел место в действительности, но не дошел до нашего, двадцать первого, века по очень простой причине — папирус, господа, штука непрочная.

Это было жизнеописание некоей Ирины Лещинской, репатриантки из Санкт-Петербурга.

Просто Ира любила мужчин. Всех. А особенно — каждого. Даже если у него текло из носа, живот висел как лопнувший воздушный шар, а изо рта пахло гремучей смесью водки «Кеглевич» и сигарет «Харакири». Одни приезжают в Израиль по зову предков, другие в поисках интересной работы, третьи вообще по ошибке. Иру позвал голос плоти. В журнале «Андрей» она увидела стереофото знойного израильского мужчины (им оказался известный красавчик-мафиозо Хаим Брух) и немедленно вспомнила, что бабушка ее была чистокровной еврейкой.

Через два месяца Ирина Лещинская пришла к хозяину массажного кабинета «Наша мечта» и была принята на службу без долгих проволочек. Разумеется, хозяин сначала лично убедился в высоком качестве товара.

Жизнь в Израиле оказалась, впрочем, не такой радужной, как ее себе представляла Ира, читая петербургские газеты. Половину денег забирал хозяин, треть — сутенеры и охранники, девушки-коллеги грозили выцарапать ей глаза, если она не умерит пыл, потому что сами они не собирались делать клиентам то, что умела и позволяла себе делать Ира. В общем, было о чем и поплакать поутру.

А однажды явился этот раввин. Молодой, красивый, бородатый. Ира уже имела дело с религиозными, в постели они ничем не отличались от прочих, но этот оказался странным до невозможности. Заплатив Ире вперед, он сел на краешке стула и заявил, что за свои деньги желает, чтобы она его выслушала. Только молча.

Ира слушала молча, воображая, что отработает свое потом, после лекции.

— Арабы, — говорил раввин, — куда более сексуальны, чем евреи. Особенно тот, от кого пошел ислам, Мухаммад. Он написал Коран, и мусульмане воображают, что книгу эту подарил им Аллах. А ты знаешь, что Мухаммад мог в одну ночь любить сразу пять десятков женщин? Я говорю тебе это не просто так. Я готов тебе заплатить — о сумме мы договоримся, — если ты согласишься стать одной из жен этого арабского пророка…