Все мое детство было омрачено смертями, они мелькали, как флаги на майских праздниках. Их было так много, что я перестал огорчаться после пятой или шестой. Кажется, это была смерть тети Эллы. Помню, мне совсем не было грустно от сборища людей в черном. Я заметил, что многие смеялись и обсуждали свои новости. И это не потому, что тетя Элла была плохим человеком или не была никому дорога, нет. Здесь было что оплакать, например, её молодость или душевную доброту.

Кладбище протянулось на многие километры и не было неприятным и чужим. Оно было нашей детской площадкой для игр, нашей библиотекой, состоявшей из каменных книг, по которым мы учились читать, считать, вычисляя годы жизни по датам рождения и смерти, и понимать символику различных религий.

За неделю до моего шестнадцатилетия пришел доктор Петров и сообщил родителям:

— У вашего Юры вирус смерти. Ему осталась неделя.

Отец вздохнул и спросил доктора:

— Может, стоит перепроверить анализы?

Доктор заявил, что и так дел хватает, а тут факт очевидный.

— Это вирус смерти, — добавил доктор, пожав плечами.

Вирус, появившийся в конце двадцатого века, не приносил ни боли, ни каких бы то ни было неудобств, от него просто умирали. А врачи могли сделать только одно: найти вирус и сказать, сколько человек еще проживет.

Мама заперлась в спальне и не выходила до вечера. А когда вышла, вся опухшая и красная от слез, сказала:

— Так не должно быть.

— А разве так было не всегда? — удивился я.

Отец улыбнулся.

— В нашем детстве, — сказал он, — в магазинах, у касс были очереди, а на дорогах автомобильные пробки. И за все свое детство я был только однажды на похоронах, когда умерла моя бабушка в девяностолетнем возрасте, — он вздохнул. Отец часто вздыхал, словно жить ему было ужасно тяжело.

— Скучно же вы жили, — хмыкнул я. — На той неделе отец Нины устроил шикарный праздник, у них умерла собака. Позвали меня и дядю Мишу, дворника.

— Дворника? — переспросил отец.

— Ну да, человека, который подметает улицы.

— Но отец Нины мэр нашего поселка, — отец говорил так, словно хотел поймать меня на лжи.

— Своих друзей он уже похоронил, — ответил я.

— Так не должно быть, — повторил как эхо отец.

— Смерть это хорошо, — попытался утешить я старика, — смерть сплочает. Так говорит наш священник.

— Через неделю, — выдохнула мама и села в кресло, — уже через неделю.

Мы молчали. Я смотрел в окно, думая, как расскажу новость Нине и что она на это скажет? Почему-то ужасно важно было знать, какие слова она произнесет.

— Почему мы смирились? — спросила в никуда мама.

— Ну… — протянул отец и развел руками, — ты же слышала доктора.

— Забавно, — зло сказала мама, — ты то же самое сказал, когда умерла Люся. Ты слишком быстро опустил руки, хотя тогда, тот доктор, Кротов, помнишь, пообещал таблетки, которые могли остановить…

— Эти таблетки были запрещены. Что я мог сделать? — глаза отца затуманились от невольных слез.

— Но может сейчас что-то изменилось? В Москве наверняка…

— Мы бы знали!

Напряжение между родителями было сильнее, чем между грозовыми тучами.

— А кто это — Люся? — быстрей спросил я, чтобы отвлечь их.

— Твоя сестра, — резко сказала мама. — Она умерла, когда тебе было четыре.

— У меня была сестра? — удивился я. — Людмила Шапкина? Хм, не, не встречал такого надгробия.

— Людмила Агапова, — тихо сказала мама, косясь на отца.

— 2001–2007 годы, — вспомнил я, — «Слишком любим, чтобы когда-нибудь забыть». Так себе слоган. Вот у Силана Жертомича куда круче: «Смерть это только начало».

— Тебе надо меньше бывать на кладбище, — сказала мама.

— Ну да, скоро поселюсь там навсегда, — попытался пошутить я.

Мама разрыдалась. На это было грустно смотреть, и я вышел из комнаты. Может, и правда, глупо мириться. Даже если за тобой идет смерть, может, стоит попробовать сбежать от неё? Ну если и не сбежать, то потянуть время хотя бы.

Я вышел на улицу, уселся на тротуарном бордюре и вытянул ноги. «Кто первый покажется из-за поворота, в таком возрасте я и умру» — решил я. Врачам я никогда не верил, слишком у них хитрые лица, а вот судьбе доверял.

Ждать пришлось долго, и я даже забыл, что что-то загадал. И тут вдруг из-за угла вышел старик. Давно в нашем городе не видел я стариков. Этот был хоть куда, лет шестидесяти, с белой бородой в поллица, в криво заломленном кепи и с тростью. Он прошел мимо и подмигнул мне. «Жизнь хороша, — лукаво сказал его взгляд, — и за это стоит побороться».