— Не теряй надежды, Пенелопа. Другой самолёт с людьми ещё в пути.

— Не могу поверить! — Выскочив, Эмма набросилась на огромного мужчину, который шёл среди Пиел. Она била мужчину и кричала: — Ты ублюдок! Я убью тебя!

Выбежали два солдата и оттащили её. Из-за её растрёпанных рыжих волос я не видела лица Эммы, но я чувствовала, что она готова отпустить силу Пиел.

Я побежала туда.

— Эмма, успокойся! — вопила я.

— Я убью его, Пенелопа! Убью! — Она посмотрела на мужчину, который лежал на земле, корчась от боли. — Ты меня слышишь, Томмазо? Слышишь? Ты покойник. Ты грёбаный предатель!

Томмазо? Он предал её.

— Заприте его, — приказала я двум солдатом Учбен, которые напоминали, почему-то, оленей в свете фар.

— Нам приказали позаботиться о нем, — сказал тот, что выше

Эмма громко кричала.

— Нет! Эта честь выпадет мне. Мне!

Солдаты мялись с ноги на ногу.

— Нет. Нам приказали ухаживать за ним, и забинтовать раны.

Солдат помог встать Томмазо, у которого, казалось, были дни лучше: он очень исхудал и выглядел измождённым. Тёмные волосы были спутаны, а глаза — черт подери, бирюзовые — можно было назвать пустыми.

— Кто? Кто приказал вам о нем заботиться? — спросила я.

Неожиданно Томмазо протянул руку Эмме.

— Я бы никогда не предал тебя.

Она схватила его.

— Лжец! В ловушке должен быть ты. Не Гай!

Зак закричал:

— Эмма, он говорит правду. Гай просил передать тебе… если что-то случиться. Томмазо не предавал тебя, он пошёл туда, шпионить, и доказал верность Учбенам.

Эмма застыла.

— Что ты пытаешься мне донести?

Томмазо храбро шагнул вперёд.

— Гай, заставил меня освободить твою бабушку, чтобы завоевать её доверие и вернуть меня в Мааскаб. Но меня поймали, когда я спас эту женщину — они сказали, что она ангел и ставили на ней мучительные эксперименты.

Эм. Ого. Я не уверена, какая часть истории была более шокирующей, освобождение бабушки Эммы или часть про ангела.

Я решила, что это последнее.

— Ангел? Типа мягкие крылья, живёт на небесах и так далее?

Томмазо кивнул. Хм. Так у нас были боги, вампиры, экс-вампиры полубоги (такие как Андрус и Никколо), злые жрецы (Мааскаб), злые вампиры жрецы (Мобскурус) или они теперь мёртвые злые экс-вампиры жрецы?

Думаю, назовём их просто «мёртвыми».

О, да.

Были смертные дочери богов (Пиелы), полубоги Пиел, которые были бессмертны (как Эмма); наполовину вампир, наполовину ребёнок (дитя Никколо и Хелены); экс-бог, который теперь стал смертным (Кинич); человек, который сейчас стал богом, ни черта не имевшем понятия о её смертности и вынашиванием ребёнка от экс-бога (это я, если интересно); леприконы, и — глубокий вдох и выдох — ангелы.

Ну, черт возьми. Теперь единственное, чего не хватает в нашей маленькой паранормальной мыльной опере, это волшебных говорящих животных.

«Ты забыла про единорога Симил».

Интересно, разговаривал ли он.

— Я не верю тебе! — кричала Эмма. Её лицо олицетворяло гнев. Нет, погодите. Угнетение. Не-е-е-ет… Черт! Злость! Я встала перед Томмазо, закрывая его собой, из-за уверенности, что Эмма разорвёт его напополам, как запечённый картофель

— Эмма! Хватит! — закричала я.

— Черт бы его побрал! Как Гай мог мне так врать? Как мог? — кричала она.

Я посмотрела через плечо и ответила:

— Не знаю, Эм.

Но я знала.

Думаю, и Эмма догадывалась.

В конечном счёте, даже боги не могли контролировать свою природу. Обязанности всегда побеждают, всегда будут выше привязанностей. Как и говорил Кинич… Гай — дурак, если верит в их отношения, потому что рано или поздно, он поставит роль Бога превыше, и тем самым разобьёт сердце Эмме. Проклятье. Кинич оказался прав. Я не хотела этого. Хотела верить, что для нас ещё был лучик надежды.

Эмма обошла меня и набросилась на Томмазо.

— И где теперь, мать вашу, моя бабушка?

Он отступил, уворачиваясь от ударов Эммы.

— Эмма, ты должна знать, твоя бабушка, она…

— Где?! Где она, ты ублюдок! И где, черт возьми, Гай?

Лицо Эммы было краснее свёклы.

Томмазо потупил взор.

— Последний раз, когда я их видел, они сражались… Гай побеждал. Не знаю, жива ли она ещё.

О боже. Может, Гаю и повезло, что он где-то там застрял. В противном случае, находись он здесь в пустом ангаре с Эммой, она бы развесила по стенам его причиндалы. На лице Эммы все ещё читалась невыразимая ярость. Но она тут же побледнела, напоминая ванильное мороженое, и её вырвало.