В печи горел огонь, на плите стояло цинковое ведро с водой. Хозяйка налила воды в таз и, несмотря на отчаянное и вместе с тем легкое сопротивление гостя, стянула с него все его жалкое тряпье, с которым он очень не хотел расставаться, и кинула все это в печь. Роберт проводил взглядом в последний путь свою одежду – тряпки сначала задымились, но тяга в печи была хороша, и дым весь уходил в трубу; потом все вспыхнуло разом и быстро сгорело. Он остался совсем нагишом. После водных процедур с хозяйственным мылом, которое жгло глаза, Роберт получил большое полотенце, в которое укутался и придвинулся поближе к печи.

– Да ты оказывается вон какой рыжий, – изумилась хозяйка, увидев Роберта в первозданном виде.

Она поставила на стол чугунок, настолько вкусно пахнущий, что у Роберта сводило челюсти. Ему пришла на ум немецкая поговорка: «Mir l"auft das Wasser im Mund zusammen» [6] .

Наконец, она усадила Роберта на скамью за стол и налила ему огромную чашку щей, щедро сдобренных сметаной. Со щами он справился быстро. Было настолько вкусно, что вряд ли эту вкуснятину можно было перестать хотеть есть когда-нибудь. Но хозяйка сказала:

– Для начала пока хватит, а то еще чего доброго с голодухи-то живот заболит…

Ее супруг весело наблюдал за хлопотами и то и дело помогал советами, в которых в общем-то не было нужды.

– Устал, небось, сердешный. Ложись-ка поспи, а я тебе пока дедову одежку подберу.

Роберт улегся в кровать на пышную перину и мгновенно уснул. Проспал он до обеда следующего дня, а когда пробудился на табурете около кровати, обнаружил штаны и рубаху-косоворотку, а также и нижнее белье. Во все это он с удовольствием оделся и почувствовал себя более уверенней, независимей. Хозяйка умело перешила дедову одежду под его размер. Голым-то куда можно было податься, а теперь хоть на край света…

В доме никого не было. На столе лежал прикрытый полотенцем хлеб, на печи в чугунке стояло что-то соблазнительно пахнущее. Роберт не решился хозяйничать, даже не догадываясь, что все эти вкусности приготовлены для него.

Он вышел на улицу и увидел пожилую пару, занимающуюся своим нехитрым хозяйством.

– Ну что, выспался, малец, – увидел его старик, – я думал, что ты никогда не проснешься…

Роберт не понимал всех слов, но в смысл сказанного вникал и досадовал, что не мог выразить всех слов благодарности, которые роились в его душе и просились наружу. Ему очень не нравилось быть нечестным по отношению к этим сердечным пожилым людям, приютившим его, и не только приютившим. Несмотря на такое грозное время, их сердца были полны любовью, которая искала выхода; хотя они ее и дарили друг другу, но этого было мало. Они нуждались в общем объекте любви, и вот он появился и воплотился в этом заморыше, который и разговаривать-то не умел и от этого еще больше нуждался в их жалости, внимании и защите. Они благодарили небо за это и не могли надышаться на мальчика.

Он, в свою очередь, был так признателен за те чувства, которые эти старые добрые люди к нему проявили, что его маленькое сердце переполняла благодарность. И на душе было тяжко от обмана, ведь он совсем не немой, ему было стыдно, что он немец, в то время как вся страна воюет с немцами. Признаться им в своих грехах было сверх его сил, и не потому, что он боялся последствий, что его прогонят или сдадут властям, а потому, что не хотел их огорчать, разочаровывать.

После сытного обеда хозяйка спросила Роберта:

– А родители твои где?

В ответ он лишь пожал плечами, на сей раз искренне.

– А писать-то ты умеешь?

Он кивнул головой в знак согласия. Хозяйка достала листок бумаги и карандаш.

– Напиши твое имя, как нам тебя называть…

Он мысленно поблагодарил небо, что в школе их худо-бедно научили если не русскому языку, то хотя бы русскому алфавиту. Взял в руки карандаш и начал писать первую букву своего имени, старательно по привычке выводя ее латинским шрифтом. Но прежде чем приступить к последней части этой буквы, он вовремя вспомнил, что русская «Р» в отличие от немецкой «R», пишется без этой последней части, то есть хвостика. Во время написания второй буквы «о» его вдруг осенило, что Роберт – это не русское имя, и он остановился…

– Ро… ман, Рома, – подсказала хозяйка дома.

В ответ Роберт с радостью закивал головой, с благодарностью за такой неожиданный выход из затруднительного положения.

– Ну вот и познакомились, Рома, – сказала она, не считая нужным называть свое имя и имя своего супруга, их ведь и так все здесь знают.

Так не могло долго продолжаться. Роберт каждый день откладывал свой побег на завтра, со своим юношеским максимализмом, с энергией, задором и совершенно неоправданной верой в себя и в то, что мир не такой уж и большой, тем более отдельно взятая страна, надеялся скоро найти своих сестер-братьев и мать, по которым скучал неимоверно.

Путь на восток продолжался. Колеса постукивали монотонно и размеренно, иногда сбиваясь с ритма на стрелках, но далее снова обретая его, продолжали монотонную музыку. Анна-Мария никак не могла взять себя в руки. Слезы ее буквально душили, не могла справиться с ними даже ради детей. Больше нечеловеческих условий угнетала неизвестность, отсутствие информации и невозможность ее добыть. Порой душила бессильная ярость, но все подминало под собой чувство безысходности.