Устав от ходьбы и от всего прочего, Роберт уснул, а когда проснулся, день уже заканчивался. Тучи висели так низко, так многообещающе… Обрадовался бы он дождю? Конечно, когда мучает жажда, другие проблемы отходят на задний план. Не будем забывать, что это совсем еще мальчик, едва достигший четырнадцатилетнего возраста… или еще не достигший?.. Роберт не знал, какое сегодня число. Дату своего рождения он помнил, а также он помнил и все даты и имена своих самых близких, как наказал ему отец. Как его сейчас не хватало! С ним любая проблема была решаема, любое дело по плечу, он был уверен, что отец без труда нашел бы здесь и воду, и еду, и ночлег…

Но отец был далеко, и Роберт мог рассчитывать только на себя и еще на чудо. И это чудо случилось. Небо словно прорвало в один миг, пошел такой сильный дождь, что Роберт промок в одну минуту насквозь, спрятаться от дождя было совершенно негде. Коробку спичек он укрыл, как мог, подальше от влаги, но это помогло мало, и она если не промокла, то отсырела изрядно. В «сору» со всех концов побежали ручьи с мутной водой. Он жадно пил эту мутную воду, песок скрипел на зубах, но это его не остановило. Набирая воду в свою нехитрую емкость, мальчик с сожалением обнаружил, что она дала течь. Трещина была чуть повыше середины, значит, емкость все-таки уменьшилась почти вдвое. Утолив жажду, кроме холода он почувствовал и голод – от этих двух спутников избавиться не было никакой возможности. Дождь прекратился так же внезапно, как и начался. Роберт выжал все свои тряпки, снова надел их и отправился в путь. Шел почти до самого рассвета. Таким образом проложил достаточно большое расстояние между собой и железной дорогой.

«И что дальше, куда теперь, поворачивать на восток и дальше пешком. Да и где этот восток, как далеко увезли моих родных, как скоро я их найду, найду ли вообще. Страна вон какая огромная, и зачем только их делают такими большими, а эта вообще безразмерная…» – так размышлял он, и эти мысли приводили его в уныние.

Между тем пейзаж немного приукрасился саксаулами, такими закрученными и низкорослыми, порой совсем без листьев. Вдали он заметил что-то наподобие строения и направился туда. Это была заброшенная овчарня или коровник, развалившийся, наверно, еще в прошлом веке. Крыши не было совсем, но сохранились кое-какие стены, из пригодных для огня стройматериалов не было ровным счетом ничего, но тут и там росли, или больше не росли, закончив свой жизненный цикл, саксаулы. Саксаулы неохотно отдавали свое Роберту, и он изрядно попотел, чтобы насобирать дров. Спички были промокшие, и развести костер не представилось возможным. Он испортил полкоробки, но так ничего и не получилось. Спать пришлось не только голодным, но и в холоде. Хорошо, что одежда на нем подсохла, хотя телогрейка еще долго оставалась сырой. Он положил несколько спичек на голое тело и свернулся в клубок, в уцелевшем углу, – хоть какая-то защита. Соорудить крышу над головой оказалось совершенно невозможным, но дождя, к счастью, в эту ночь не было. Роберт ослаб настолько, что решил на следующий день не продолжать свой путь, а отдохнуть весь день здесь, хотя и под открытым небом, но хоть при какой-то защите от ветров, которые в открытой степи никогда не прекращались и пронизывали насквозь.

Назавтра он сильно надеялся развести костер и согреться. Всю ночь он продрожал и не сомкнул глаз, как ему казалось, но ночь прошла как-то быстро, значит, все же сомкнул.

Взошло солнце, такое яркое, на небе ни облачка, но холод был собачий. Солнце, поднимаясь все выше и выше, согревало землю и вместе с ней заблудшего маленького человечка. Он достал те несколько спичек, которые сушил у груди, и попробовал зажечь – не удалось, пришлось еще немного подождать с теплом. Он разложил свое сокровище под лучи солнца и, сев на корточки, не мог взгляда отвести от них, ожидая, когда же они высохнут и обретут свою утраченную способность. Ждать пришлось долго, никаких видимых изменений с ними не происходило. Чтобы скоротать время и как-то согреться, он решил осмотреть свои владения. Ничего пригодного в пищу ему найти, разумеется, не удалось. Правда, далеко-далеко показалось стадо сайгаков. Но их и с ружьем трудно добыть, не то чтобы со ржавым и тупым ножом. Он вернулся в свое убежище и предпринял отчаянную попытку развести огонь, и ему это удалось. Дров было в округе не то чтобы в изобилии, но вполне достаточно, чтобы поддерживать огонь.

Наконец он согрелся. Две стенки сзади и тепло огня впереди создали уютный микроклимат. Он сушил свою телогрейку, при этом чуть не спалив ее; поеденную молью шаль, все свое достояние, которое стало для него символом тепла и уюта. Соорудил какое-то подобие крыши из всех имеющихся подручных средств, и стало совсем тепло. Саксаулы, на удивление, горели жарко и долго. Ему удалось с корнем вытащить один довольно толстый ствол, который, сгорая, щедро дарил свое тепло. По мере сгорания ствола, которое началось от середины, Роберт подвигал концы его в костер и наслаждался теплом. У него еще была вода в бидончике, хотя и мутная, но, отстоявшись, стала вполне пригодной для питья. Его мучал только голод, и муки эти были нестерпимы.

Солнце, завершив свою привычную прогулку, скрылось за горизонтом, за тем горизонтом, откуда и начались все несчастья. От этого нежеланного горизонта Роберт был далеко, как, впрочем, и от желанного.

Ночь прошла в тепле. Роберт спал глубоко, erholsam [9] , ему приснилась мама, она его приглашала к накрытому столу, к завтраку. Огромная сковорода с жареной на сале картошкой стояла на столе. Горячий, только что испеченный хлеб еще дымился, накрытый полотенцем; теплое парное молоко в крынке стояло рядом, молоко от только что подоенной коровы по имени Марта, их кормилицы. Была еще уха из осетровой головы, Кartoffelundklimp, Кrautundbrei [10] … Во сне он пытался подсказать маме, зачем все подавать за раз, к завтраку, надо бы еще оставить и на ужин, и на завтра, но мама его не слышала, а несла и несла все на стол. Он так не желал просыпаться, так не хотелось из сытого сна возвращаться в голодную явь. Ему снился, или это было на самом деле, еще и волчий вой. Проснувшись, он осмыслил происходящее с ним и пришел к весьма плачевному выводу: он голодный сам, не ел уже несколько дней, а рядом где-то, возможно, пока еще только возможно, такие же голодные волки. Он машинально проверил, на месте ли ржавый и тупой нож, которым он так еще и не попользовался, если не считать операцию с бидончиком, но расстаться с ним он не согласился бы и за большой кусок хлеба, даже сейчас.

Прошел долгий голодный день. Наступила теплая ночь, которая не прибавила сил и не утолила голод. Проснувшись на следующий день, Роберт обнаружил, что солнце стояло уже высоко, в полуденном зените, а он все спит на своей импровизированной постели и у него нет никакого желания подниматься. Более того исчезло напрочь чувство голода. Ему richtig [11] нездоровилось, у него был жар – его то знобило, и он укрывался всем своим тряпьем, то становилось жарко, и он раскрывался снова. В довершение ко всему в последующую за днем по странной традиции ночь пошел снег, мелкий и колючий, который больно бил по лицу. Он временами впадал в забытье, но, когда возвращался снова в реальность, первой его заботой было накормить костер дровами. Благо, что он какой-то запас сумел сделать, но его не хватило надолго, а подняться со своей постели для того, чтобы заготовить новую порцию, сил не было совершенно. Из забытья он стал возвращаться все реже и все реже вспоминать про дрова. Его костер окончательно погас, в бидончике оставшаяся вода покрылась корочкой льда. Роберт угасал. Он бредил рыбалкой, приносил свои извинения за свою черную неблагодарность, за кражу таким на редкость любвеобильным сердечным людям с того безымянного разъезда, гонялся со своим ножиком за своими обидчиками – пацанами с безымянной станции; то он боролся с непокорным огнем в вагоне, а то возвращался в раннее детство, когда он едва делал первые шаги, говорил первые слова. Он так долго молчал, ему так хотелось говорить-говорить… Ему было тепло и сытно, тепло и сытно. Сухо, уютно, тепло и сытно. Но вдруг он почувствовал мокрое и холодное прикосновение к своему лицу. Стоило неимоверных усилий открыть глаза. Когда ему это удалось, он увидел нос к носу огромную мохнатую морду, которая лизала его лицо и при этом жалобно поскуливала. Испугаться у Роберта не было никаких сил, первой мыслью должна была стать неутешительная – перед ним голодный волк, нашедший добычу. Нет, Роберт сразу понял, что это чудище есть собака и это чудище спасло его от неминуемой смерти или хотя бы отодвинуло приближение ее на неопределенный срок, от смерти, которая уже раскрыла свои широкие объятия. Чудище нуждалось в помощи человека. У чудища-собаки тоже были далеко не лучшие дни ее жизни. Как и ее морда, вся остальная она была соответственных размеров, тоже огромной, однако это ее не спасало от всевозможных собачьих неприятностей.

Роберт от этих собачьих нежностей мало-помалу пришел в себя, что было сделано с крайней неохотой. Ему уже было хорошо там, а в этот голодный и холодный мир он возвращаться никак не хотел. Собака стояла перед ним и тихонько жалобно скулила – «помогите». Он оглядел ее – она была изрядно потрепана, очевидно, в драках не на жизнь, а на смерть. Но самое плачевное было то, что вся ее шерсть была в репейниках, которые настырно цепляли свое семя на всех мохнатых и волосатых, но методы распространения семени одних нередко становятся проблемами для жизни других, поскольку все это взаимодействие происходит на одном уровне, в одной плоскости.