Она засуетилась:

–  Дома нет ничего - ни вина, ни еды, я сейчас попрошу соседку сходить.

–  Да, - сказал Найт, - конечно, попроси. Вот… - он вынул деньги.
– Обязательно надо отметить.

–  Возвращение блудного сына, - подхватила со смехом Кислякова.

–  Несчастного мужа, - грустно поправил ее Найт.
– Вернее - самый счастливый день моей жизни.

Потом они сидели за столом рядом и, чокаясь, глядели друг другу в глаза; взглядом и вином они словно бы молчаливо скрепляли согласие жить теперь всегда вместе, и Найт потешался в душе над той значительностью, с которой они пили «за будущее». Играть в счастье ему было и интересно и ничуть не утомительно, наоборот, он отдыхал сейчас в этой игре. Почувствовав, что медленно начинает пьянеть, он подвинулся к Кисляковой еще ближе и спросил:

–  Ну, а ты? Что ты делала это время?

–  Я?
– Кислякова пожала плечами и, кокетливо склонив голову набок, рассмеялась.
– Я же, Сереженька, тоже не при царе Горохе родилась. Ну, ходила в театр, на танцы. Скучала иногда. Но не долго. Всегда кругом люди были.

–  Обо мне, небось, говорила с этими… людьми?

–  Нет, ни к чему было… Один раз, правда, рассказала о тебе квартиранту, снимал тут у меня один офицер верхнюю комнатку.

–  Какой офицер?
– мгновенно настораживаясь, спросил Нант. У него даже сердце зашлось.

–  А, ты уже ревнуешь? Не ревнуй, он два дня просидел там, готовился к экзаменам в академию, и уехал, нашел комнату в городе… А жаль, - она лукаво поглядела на Найта. Он не заметил этого взгляда, его пронзил страх. Что она успела рассказать? И что это за офицер - быть может, из тех, кто ищет его?

–  Моряк?
– как можно более равнодушно спросил он.

–  Нет, летчик, лейтенант. Да не ревнуй ты, глупенький, и ничего ведь не было. Просто - поговорили с ним по душам. Хочется иногда поделиться…

–  И чем же ты с ним делилась?

–  Вспоминала, как мы катались. Показала одну фотографию, помнишь, ты снимал, разорвал, а я склеила. Ну, с этого разговор и начался.

Теперь Найт не сомневался: они знают о Кисляковой всё. Значит, не может быть и речи о том, чтобы провести здесь несколько дней, как он рассчитывал. Завтра на работе эта дура, конечно, раззвонит, что к ней вернулся муж, и тогда пиши пропало. Сегодня она выходная. Надо уйти завтра.

Эта мысль успокоила его. Он тревожно вздрагивал всякий раз, когда по улице проезжала машина, когда кто-нибудь из прохожих взглядывал в сторону дома или останавливался возле длинного, низкого голубого заборчика. Оставшись на минуту в комнате один, он вытащил из нагрудного кармана пиджака плоский браунинг и проверил патроны, потом сунул его обратно Если у него спросят документы, он полезет в карман и успеет выстрелить первым…

Хмель у него прошел окончательно. Его начало лихорадить. Не хватало только заболеть, - тогда совсем конец! Он всё оглядывался на окна, отодвигая занавеску, быстро осматривал улицу, палисадник, дом напротив и, не видя никого, пугался еще больше.

–  Что с тобой?
– спросила Кислякова.
– Ты устал?

–  Да, да… Очень устал.

Он провел ладонью по глазам. Может быть, наврать ей еще чего-нибудь, сослаться на дела, встать и уйти сейчас? Нет, на улице еще светло, уходить надо ночью. «Просижу ночь в городе у залива, хорошо, что не зима…»

Нервное напряжение росло у него с каждой минутой. Он встал и захлопнул окна, потом проверил, хорошо ли закрыта дверь. Мысль о том, что в любой момент за ним могут прийти, давила его, и, чтобы отвязаться от нее, он разговаривал нарочито громко, прислушиваясь к собственному голосу.

Когда в дверь постучали, Найт вскочил.

–  Я открою, - остановила его Кислякова.
– Это, наверно, соседка принесла молоко.

–  Ну, открой, - пробормотал Найт.

Когда Кислякова вышла, он встал возле дверей с браунингом в руке, готовый стрелять, кричать, выбить окно и выскочить во двор; он слышал, как в голове у него стучала кровь, потом увидел, что револьвер ходит ходуном - вверх-вниз, вверх-вниз, и крепко стиснул кисть правой руки левой рукой.

Кислякова вошла с банкой молока и удивленно остановилась.

–  Сергей, где ты?
– окликнула она.

Он не успел спрятать револьвер. Женщина обернулась.

–  Нервы пошаливают, - попытался он улыбнуться. Улыбка вышла кривой, у него дергалась левая щека.
– Привидения мерещатся…

–  А это… что?
– она показала на его карман.
– Сережа, расскажи мне… всё.

–  Мне нечего рассказывать.
– Он подошел к столу и сел. пряча дрожащие пальцы под скатертью.
– Я же тебе говорил, я был в экспедиции, у меня с собой много денег, и я боюсь… Налей мне вина. Нет, не сюда, а в стакан.

Вино помогло, он немного успокоился, - достаточно для того, чтобы выругать себя: «Как баба! Нет, этак в желтый дом можно угодить. Скорее отсюда, довольно!».

На улице стемнело, и, как бывает за городом, с темнотой наступила тишина, только вдали раздавались веселые голоса курортников да кто-то пел, - тоже далеко, и слова песни можно было только угадать.

–  Ты боишься, что тебя ограбят?
– спрашивала Кислякова.

–  Да, да… Надо будет положить деньги в сберкассу.

–  Ты говоришь правду, Сергей?