— Не будут, — тихо бросила девочка и уверенно направилась к машине. Ты поспешно последовал за подругой, раздираемый тучей противоречивых мыслей. Ты никогда не мог подумать, что Мифи может быть так больно, что она может быть такой... Сильной. Люди... Люди-люди-люди... Они сильнее, чем Тебе всегда казалось. И не так глупы, как Ты думал. Ты смотрел на свою убитую горем подругу и понимал, что все твои теории по поводу ничтожности человечества рушатся... рассыпаются подобно карточному домику.

Они не так слабы... слышишь? Люди совсем не такие! Слабый здесь... ты?

Вы сели в машину, и Ты, впервые увидевший родителей Мифи, тихо поздоровался. Отец Мифи, мужчина средних лет с такими же серо-зелено-голубыми глазами, как и у его дочери, оглянулся и так же тихо поприветствовал Тебя. Мать Мифи ничего не сказала. Она тихо плакала.

В Тосаме было три Хосписа. Один для детей, два других для взрослых. Когда-то на всю Россию было всего несколько Хосписов. Теперь же их было три в одном лишь городе. Это говорило о многом. Подобное учреждение было необходимо во всех сорока четырех городах, которые сейчас существовали на планете. Сорок четыре проклятых города. Всего сорок четыре... Третья Мировая не пожалела людей. Не пожалела она и планеты. Война прошла, а ее последствия все еще убивали капля за каплей тех, кто посмел выжить.

Машина остановилась у высоких кованых ворот Хосписа. Остальную дорогу посетители должны были пройти сами. Мифи с родителями вышли из автомобиля и уверенно пошли по небольшой дороге, покрытой белым шуршащим гравием. Они знали куда идут, они были здесь не раз и не два. Ты же был впервые, поэтому только и успевал вертеть головой, осматривая огромную территорию хосписа и, то и дело, натыкаясь взглядом на людей: беспомощных, замученных и усталых. Лица многих были обезображены болью, глаза тех, кто жил здесь, давно потухли. Эти люди мечтали лишь об одном — чтобы их муки, наконец, прекратились.

Так зачем же вы живете?

У каждого были свои причины: родственники; возможно, какие-то долги этому миру. Но никто из них не хотел больше бороться. Лишь страх... липкий страх перед болью... Лишь жажда... жажда успокоения...

Ты почувствовал, как начинаешь задыхаться, как и Тебя сковывает этот страх. Если в больнице постоянно пахло хлоркой и лекарствами, то здесь был лишь ощутимый запах смерти. У Тебя закружилась голова. Ты смотрел на смерть широко открытыми глазами и впервые не мог понять, что же она такое.

Что такое смерть?

Что такое, спрашиваешь ты?

Тери, ты, разве, не помнишь?

Ведь Джонни умер, и ты был уверен, что знаешь... все знаешь о смерти!

Джонни? А кто это...

Прости...

— Тери? Что-то случилось? — голос Мифи вывел Тебя из ступора. Ты не сразу понял, что уже несколько минут стоишь посреди дороги и смотришь на молодого парня в инвалидной коляске, играющего со своей собакой. Кажется, он был парализован и мог управлять лишь левой рукой. Парень бросал рыжей собаке маленький мячик, а пес, заливисто лая, бежал за мячиком, находил его, брал в пасть и, виляя пушистым хвостом, приносил своему хозяину. Причем сначала пес клал мячик у ног своего хозяина, видимо надеясь на то, что парень сможет, как в старые добрые времена, сам нагнуться и взять его. Но больной на это лишь грустно улыбался. Тогда пес вновь брал мячик в зубы и перекладывал его уже прямо в руку своему хозяину. Новый бросок и все повторялось снова. Не то чтобы пес был так глуп, и поэтому каждый раз, сначала приносил игрушку к ногам парня... О нет... Наоборот... Он был слишком умен...

Тебя это напугало... Эта безнадега и отчаянье, что читалась во всей этой на первой взгляд совершенно безобидной сцене. Это Тебя так впечатлило, что Ты застыл и не мог оторвать взгляда от этого парня и его собаки ровно до тех пор, пока к Тебе не подошла Мифи.

— Ничего, — пересохшие губы сами собой прошептали это, но прозвучала кинутая тобой фраза настолько фальшиво, что Ты брезгливо поморщился. Девочка же внимания никакого на это не обратила, лишь зацепилась за рукав Твоей серой вытянутой кофты и повела за собой. Ты был уверен, что Хоспис мало чем отличается от больницы. Но и здесь Ты оказался не прав. Вы зашли в большое белое здание, но оказался Ты не в шумной больнице, а скорее в вакууме. Не было ни единого звука. Лишь длинные белые коридоры с сотнями дверей, лишь серые лестницы, лишь тихо жужжащий белый лифт и ни единой души. Казалось, что Ты попал в какое-то заброшенное здание.

— Почему здесь... так тихо? — эта тишина Тебя угнетала и давила, от нее Тебе хотелось убежать, спрятаться, или начать громко говорить, только бы разорвать ее. Тишина пугала Тебя, кажется, даже больше, чем запах смерти, витающий здесь и пропитавший собой абсолютно все.

— Полная звукоизоляция... чтобы больные не мешали друг другу... своими... криками, — выдавила из себя Мифи, — я тоже не сразу смогла к этому привыкнуть, — уже тише добавила она.

Вместе вы поднялись на седьмой этаж, а там, среди совершенно одинаковых и ничем не отличающихся друг от друга дверей, выбрали одну. Лишь щелкнул замок открывающейся двери, как Тебя буквально накрыл шквал звуков: болезненные крики, суета бегающих вокруг больного медсестер и врача, шуршание капельниц и лязг стеклянной посуды.

Мужчина, брат Мифи, выгибался на кровати, судорожно дышал, почти рычал, хватаясь сводящими судорогой руками за спинку кровати. Мифи сначала испуганно отпрянула, но затем поспешила за своими уверенно зашедшими в комнату больного родителями. Но Ты не сдвинулся с места. Тебе там делать было нечего. Ты не был тем, кто имел право наблюдать эвтаназию человека, которого так любили Мифи и ее родители. Не просто потому, что Ты был посторонним. Ты стоял посреди коридора и все четче осознавал одну единственную истину: Тебе было наплевать на этого человека. Плевать на его муки. Ты видел искаженное болью лицо, Ты видел панику медсестер, Ты видел все это, но ничто не трогало Твое сердце.