– Бывает, - сказал другой.

– Сука, - сказал третий.

И эти три слова Сапожников запомнил навсегда. И когда вспоминал их, приходило одиночество.

Что с тобой?
– спросила мама.

Сапожников запел громко:

– Нынче в море качка высока-а! Тру-бы! Ма-ачты!.. Но моряк не плачет никогда!

– А: - сказала мама - значит, ты ходил смотреть!

– Тру-убы: Ма-ачты:

– Подкинули:- сказала Мама.

– Это я слышал.

– Бывает:

– И это я слышал:

– Я больше не буду учиться петь, - сказала Мама.

– И еще слышал, что она сука.

– Отец пишет, что приедет, - сказала Мама.

– Он и раньше приезжал.

– Нет, он хочет еще раз попытаться с нами жить.

– Ты пой. Только по-старому, - сказал Сапожников.

– Смешной ты : Неужели ты мог подумать, что я тебя подкину?

– А если ты умрешь раньше меня?

– А если ты раньше меня? Что тогда?

– Не знаю, - сказал Сапожников.

– Ничего не изменится. Человек умирает, только когда его забывают.

– Он лежит там на самом деле мертвый, хоть помни его, хоть нет:

– Нет, - сказала Мама.
– Ты ничего не понял. Его живого забыли. Вот почему он умер.

Глава. 14. Ожидание Самолет взревел и затих. Люди зашевелились и стали подниматься, разминаться и потянулись к выходу сонные, помятые.

Сапожников вышел последним. Внизу его поджидали Виктор и Генка Фролов.

Рассвет был бледно-синий и морозный. Снега не было. Пассажиры тянулись к аэровокзалу, одноэтажному зданию из белого кирпича.

– Торопиться не будем, - сказал Фролов.
– Столовая еще закрыта, и все равно сначала будут кормить команду. Предлагаю выскочить в город в магазин. Тут близко 4-ый гастроном.

Земля была твердая, как керамика.

– Четвертый закрыт, - сказал им на улице сонный дядька в кепке. Придется вам в первый бежать.

Рассвет стал розовым.

– Далеко это?
– спросили они.

– Нет, близко. Минут семь. За угол, пройти новостройку, ну а там увидите.

Дядька потер уши и ушел.

– Рискованно, - сказал Виктор.

– Вы как хотите, а я хочу бутылку достать, - сказал Сапожников.

– Ну, побежали, - сказал Фролов.

– Побежали.

И тут начался кошмар.

Они бежали по узким дощечкам мимо строящихся домов, и тут навстречу им люди двинулись на работу, и разойтись нельзя, начались объятия на жердочках. А люди все шли и шли, нескончаемая цепочка людей, и с каждым надо было обняться, чтобы сделать шаг вперед, и обратно повернуть нельзя, ну точь-в-точь как в жизни. Наконец они вырвались на улицу и побежали мимо обыкновенных новых четырехэтажных домов. Они бежали, прогоняли холодный воздух через легкие, сонная кислятина полета испарилась из мозгов, и на душе было просторно и ветрено. И Сапожникову теперь было все равно, опоздают они на самолет или нет. Он знал это состояние безвольной решимости, когда не надо никуда стремиться и хорошо там, где стоишь, бежишь - живешь, в общем. Многие боятся толпы, барахтаются, а Сапожников любил, когда толчея, когда толпа тебя несет, куда - сам не знаешь. Не надо только барахтаться. Булыжная мостовая, деревянные высокие тротуары, модерновый магазин, а за окнами вид на замерзшие огороды.

Схватили бутылку - глядь, а она московская. Побежали обратно, и у новостроек все сначала - стали пробираться с объятиями.

– Куда?.. Куда?..

– Граждане, на самолет опаздываем, - резко отвечал Сапожников, и ему пришло в голову, что бутылка, за которой они бегали, - это предлог для объятий. Впрочем, это с ним бывало довольно часто, и не с ним одним. Хмурые попутчики галопировали рядом. Всем троим пот заливал глаза. Они мчались, как говорится, теряя тапочки, и самолеты гудели в сплошной облачности. Но это были не их самолеты. Самолеты Сапожникова давно уже улетели, а у Генки и Виктора не прилетали еще.

На аэродроме даже столовую еще не открыли. Ну, открыли столовую. Люди стали в очередь, получили талончики в кассе. А тут объявили посадку, все побросали талончики, ринулись к самолету, посидели минут двадцать. Посадку отменили.

– Хочешь быстро - летай на самолете, - сказал Фролов.
– Хочешь вовремя - поезжай в поезде.

Они пошли к столовой.

И Сапожников опять увидел очередь в кассу. Он удивился, и ему объяснили, что те талончики, которые побросали, пропали и надо выбивать новые.

Тогда Сапожников разыскал начальницу в фуражке и сказал ей, чтобы немедленно возвратили людям деньги.

– А вы кто такой?
– спросила начальница.

– Неважно. Требую, и все, - сказал Сапожников.

Та улыбнулась эдак с толком и сказала:

– А что вы можете сделать? Жаловаться? Жалуйтесь. Трасса северная? Условия особые. Полетайте-ка, поработайте.

– Что я могу сделать?
– спросил Сапожников.
– А вот я пойду в клуб, и сорву фотографии с Доски почета, и отвезу в ГВФ.