– Я так и знала! – воскликнула вдова Бошен.

– Послушайте, приятель, – начал Пьер, – я вас уверяю…

– Судье будешь объяснять, – бесцеремонно перебил ле Пан. – Расто, Брокар! Взять его!

Пьер и не заметил, как двое других воинов поднялись из-за стола и тихо встали рядом с ним. Теперь они крепко стиснули его руки. Хватка у солдат была поистине железной, а потому Пьер даже не попытался вырваться. По кивку ле Пана солдаты вывели юношу из таверны.

В спину ему полетел крик вдовы:

– Надеюсь, тебя повесят, прохиндей!

Снаружи стемнело, но узкие, извилистые улочки старинных кварталов изобиловали гуляками. Отовсюду звучали здравицы в честь Меченого, на каждом углу распевали задорные песенки, высмеивавшие англичан. Расто и Брокар шли быстро, так что Пьеру приходилось поторапливаться, чтобы не отстать и чтобы его не поволокли по камням.

Мысль о грозившем наказании не могла не пугать: попытка выдать себя за аристократа считалась серьезным преступлением. Даже если он отделается сравнительно легко, какое будущее его ожидает? Можно, конечно, и дальше искать глупцов вроде Бертрана и соблазнять замужних женщин, но чем больше людей обманываешь, тем сильнее угроза попасться. И вообще, как долго он сможет вести этакую жизнь?

Пьер покосился на своих охранников. Расто, старше него года на четыре или на пять, не имел носа, на месте которого красовались шрам и две дырки; над ним явно поработали ножом. Оставалось лишь дожидаться, что солдатам наскучит его караулить, они ослабят внимание и хватку; тогда он высвободится. Убежит и затеряется в толпе. Но стражники сохраняли бдительность, их хватка была тверда.

– Куда вы меня ведете? – спросил Пьер, но его словно не услышали.

Стражники заговорили между собой о сражении на мечах, очевидно, продолжая спор, начатый в таверне.

– Забудь о сердце, – сказал Расто. – Острие скользнет по ребрам, и твой противник получит лишь царапину.

– И что? Куда целиться-то? В горло?

– Нет, это слишком малая цель. Я бы бил в брюхо. Меч в кишках не прикончит врага на месте, зато обездвижит. Ему будет так больно, что он забудет обо всем на свете.

Расто тоненько, визгливо хихикнул; неожиданно было услышать подобный звук от человека столь злодейского вида.

Вскоре Пьер сообразил, куда они направляются. Стражники свернули на улицу Вьей-дю-Тампль. Именно на ней, насколько знал юноша, семейство де Гизов выстроило себе новый дом, особняк, занимавший целый квартал. Он часто воображал, как поднимается по сверкающим ступеням и вступает в роскошную главную залу. Но в действительности его провели через садовую калитку и втолкнули внутрь через дверь на кухню. Затем заставили спуститься в пахнувший сыром подвал, где было полным-полно бочек и каких-то ящиков. В конце концов грубо впихнули в темную комнатушку и закрыли за ним дверь. Он услышал, как встает в пазы засов. Пьер для проверки толкнул дверь. Та не поддалась.

В камере было холодно и воняло, как в уборной при питейном доме. В коридоре снаружи горела свеча, и ее тусклый свет проникал внутрь сквозь зарешеченное оконце в двери. Пьер разглядел, что пол в камере земляной, а сводчатый потолок сложен из кирпича. Единственным предметом обстановки был ночной горшок, который не позаботились вылить; этим объяснялся отвратительный запах.

Поразительно быстро жизнь превратилась в дерьмо.

Должно быть, его продержат здесь всю ночь. Пьер сел на пол, прижался спиной к стене. Утром его выведут и поставят перед судьей. Надо прикинуть, чем можно оправдаться. Нужна такая история, которая способна разжалобить суд. Если все получится, возможно, серьезного наказания удастся избежать.

Впрочем, на душе было мерзко, и оттого никакие истории не желали придумываться. Пьер продолжал гадать, чем ему заняться, когда это испытание закончится. Ему нравилось жить в компании богатых студентов, терять деньги на собачьих боях, давать солидные чаевые прислуге в тавернах, покупать перчатки из кожи новорожденных козлят… Все это приносило ощущения, которые невозможно забыть. Неужто придется от всего отказаться?

Наибольшее удовольствие доставляло то, как к нему относились приятели-студиозусы. Им было невдомек, что он – бастард и сын бастарда. Посему никто не проявлял чванства и снисходительности. Более того, его частенько приглашали приятно провести время. А если ему случалось отстать от прочих по той или иной причине, когда все компания бродила от таверны к таверне в университетском квартале, кто-нибудь обязательно спрашивал: «А где Оман?», и все останавливались и ждали, пока он нагонит. От этих воспоминаний Пьер едва не расплакался.

Юноша плотнее запахнулся в плащ. Интересно, сможет ли он заснуть на холодном полу? Хотелось бы в суде выглядеть достойным родичем де Гизов.

Внезапно в камере стало светлее. В коридоре послышался шум. Дверной засов отодвинули, дверь распахнулась.

– Встать! – хрипло велел мужской голос.

Пьер поспешил подняться.

Его снова крепко подхватили под руки, устранив всякую мысль о возможности побега.

В коридоре ждал Гастон ле Пан.

Пьер решил, что будет разумным выказать остатки былого высокомерия.

– Полагаю, вы пришли отпустить меня, – горделиво произнес он. – Я требую извинений.

– Заткни пасть, – коротко ответил ле Пан.

Следом за капитаном Пьера провели по коридору. Они поднялись по черной лестнице, миновали первый этаж особняка и вышли к парадной лестнице. Пьер окончательно перестал что-либо понимать. С ним обращались как с преступником, но привели в piano nobile [16] особняка, точно гостя.

Ле Пан вошел в комнату, пол которой устилали узорчатые циновки; окна прятались за тяжелыми парчовыми шторами, расшитыми золотом, а над очагом висела картина, изображавшая пышнотелую нагую молодку. В обтянутых чехлами креслах сидели двое хорошо одетых мужчин, занятых беседой вполголоса. Между ними, на низеньком столике, стояли графин с вином, два кубка и блюдо с орехами, сушеными плодами и крохотными пирожными. Эти двое не обратили ни малейшего внимания на появление Пьера и стражников; они продолжали беседу, нисколько не опасаясь быть послушанными.