Многое их сплачивало, а что-то разъединяло.

Жизни всегда удается вбить клин. Стремление к успеху, к власти, материальному благополучию – все это постепенно разъедает дружбу, превращает друзей в соперников, порой и во врагов. А борьба даже за простое выживание была тогда очень жестокой… В тех же «Литературных записках» – очень интересная статья: о выделении пайков в зависимости от определенной «художественной квалификации»!

Кто и как будет определять твою «художественную квалификацию» – вот вопрос! Невольно хочется как-то «подсуетиться», высунуться, забежать вперед… Но пайковый вопрос разлучил их не сразу.

Жена Всеволода Иванова вспоминает:

«С «серапионами» были у Всеволода самые прочные и длительные дружеские связи, что стало для меня сразу очевидным. Груздевы устроили специальный «прием», на который Всеволод повез меня в 1929 году знакомиться со всеми «серапионами».

Каждый год «серапионы» отмечали «свой» день – 1 февраля. Став москвичом, Всеволод ездил в Ленинград «на дату». 30 ноября 1925 года Всеволод пишет Горькому: «В феврале будущего года, Алексей Максимович, исполняется пять лет Серапионов. Приезжайте в гости к первому февраля в Ленинград! Будет весело, мы собираемся каждый год и веселимся. В прошлом году было очень хорошо!»

О той встрече, когда «было очень хорошо», рассказывал мне не только Всеволод, но и Михал Михалыч <Зощенко>, который был инициатором розыгрыша Груздевых, в чьей квартире происходили серапионовские встречи. Чем-то отвлекши хозяев на кухню, расшалившиеся, как мальчишки, «серапионы» быстро перетащили и переставили в чинной груздевской квартире всю мебель и очень радовались изумлению и растерянности аккуратных Груздевых. В черновиках «Истории моих книг» Всеволод пишет: «…Я любил и люблю поныне «Серапионовых братьев». Мы были и учителями, и учениками друг у друга. Когда М. Горький познакомил меня с молодыми писателями «Серапионовыми братьями» из Дома искусств, я стал «серапионом» и принял шуточную кличку «брат алеут».

Илья Александрович Груздев рассказывал мне, как всех их поразил в первый свой приход к ним Всеволод, какое впечатление произвел прочитанный им рассказ, начинающийся так: «В Сибири пальма не водится…» Рассказывал Илья Александрович и о реакции Михал Михалыча. Уже на второй встрече он сказал: «Не валяй дурака, Всеволод, а скажи прямо, какой университет ты окончил. Это ведь только Веня Каверин, утомленный своим образованием, поддается на твои факирские фокусы».

В письме литературоведу H. H. Яновскому Всеволод писал: «…Например, я никак не могу согласиться, что взгляды группы «Серапионовы братья» так уж чужды нам. Во-первых, взгляды эти не представляли такую уж монолитную философию и единую эстетику, о которых, кстати сказать, мы знали тогда очень мало. «Серапионовы братья» были разные люди, и нельзя путать статью Л. Лунца – очень молодого человека, с очень молодыми, пылкими воззрениями – с жизненным путем многих, весьма отличных, как Федин, Зощенко, Тихонов, – советских писателей».

Всеволод в «Истории моих книг» рассказывает: «Жили мы почти голодно, почти дружно и почти весело. Мы собирались один раз в неделю. Мы были безжалостны друг к другу. Несешь рассказ и думаешь получить одобрение, порадоваться, а приходилось порой испытывать ужас и презрение к самому себе.

Не замечая ни испуга на лице автора, ни сострадания на лицах других «Серапионов», очередной оратор – особенно хорош был в этой роли Н. Никитин, «брат ритор», – обстоятельно разбирал, хвалил или дробил прочитанное. Слышался сердитый баритон Федина, радостный тенор Льва Лунца, и умоляюще сопел Шкловский – он хоть и не принадлежал к «серапионам», но был самым близким ходатаем и защитником. В. Шкловский, оглядев однажды наши голодные лица, сказал вполголоса и мечтательно:

– Хорошо бы приобрести мешок муки, поставить его в углу – и чтобы каждый приходил и брал себе, сколько ему нужно.

Мы были разные, то шумные, то тихие, то строптивые, – и литературу мы понимали по-разному, но все вместе мы полны были страстного желания совершенствоваться. Во имя этого мы были безжалостны к слабостям друг друга и приходили в кипящую радость при успехах».

Многое случилось в их жизни… В 1943 году Федин помог Зощенко, дав положительный отзыв на его повесть «Перед восходом солнца». Но повесть эта все равно сыграла в судьбе Зощенко самую роковую роль. Николай Тихонов, «бесстрашный гусар», в декабре 1943 года – на расширенном заседании президиума Союза советских писателей, посвященном журналу «Октябрь» (где были опубликованы первые две части повести), называет «Перед восходом солнца» «вредным произведением», затем подвергает резкой оценке творчество Зощенко в статье «Отечественная война в советской литературе» (Большевик, 1944, № 3, 4). Впоследствии – ссылается на то, что «ему приказали». Да – «пайковый вопрос» довольно резко повлиял на «братьев».

Заглянем в самый конец истории «Серапионовых братьев»… Некоторые из «серапионов», повторю, стали знаменитыми советскими писателями – Федин, Тихонов, Каверин. Портрет Тихонова, почтенного седого старца в строгом «партийном» костюме со звездой Героя Социалистического Труда, висел в холле Дома творчества писателей в Комарово и у дерзкой литературной молодежи никакого почтения, помню, не вызывал. Вениамин Каверин написал замечательную книгу «Два капитана», ставшую «советским бестселлером», особенно для подростков, потом было еще несколько заметных романов… В исповедальных записках, появившихся уже после перестройки, Каверин откровенно признал, что дарование его оказалось небольшим и после «Двух капитанов» ничего значительного он не создал. Но как говорится, дай бог каждому такой скромности… Единственным из «серапионов», кто остался читаемым и любимым и после советской власти, – это Михаил Зощенко. Может быть, прав Марсель Пруст, утверждавший, что от литературы в веках остается только гротеск? Из всех «серапионов» самый успешный – Зощенко… Он же – самый несчастный и гонимый.

В середине шестидесятых я видел Михаила Слонимского. В Доме Зингера… Тогда наметилось что-то похожее на бурные двадцатые, и я, загоревшись литературой, пришел сюда, в знаменитый «Дом под глобусом», который воспел еще Заболоцкий: «Летел по небу шар крылатый и имя Зингер возносил». Это – Дом книги, один из самых знаменитых литературных домов Петербурга. Здесь после революции открылось сразу множество интересных издательств, и по извилистым лестницам в стиле модерн бегали молодые гении – Хармс, Введенский, Алексей Толстой, работали редакторами Алейников и Маршак. Здесь ходил и Зощенко. Издавался в Гослитиздате. Здесь встретил самую, пожалуй, большую любовь своей жизни – Лидию Александровну Чалову.