Папа…

— Там остался мой папа… — жалобно пропищала она, надеясь, что женщина сотворит чудо и вернет ей отца.

— Да, милая. Они все… остались там… — в коралловых бликах пламени блеснули слезы, окропившие сморщенные сухие щеки… — Пойдем, я отведу тебя домой…

— Моя мама…

— Мама скоро вернется, я обещаю. Как тебя зовут?..

— Китнисс…

— Красивое имя. Китнисс, давай я провожу тебя и вернусь за мамой?

— Я не пойду…

— Ты совсем замерзла… — женщина сняла с головы платок и накинула на ее худенькие плечи, — Пойдем.

— Но мой папа… и мама…

— У тебя ведь, кажется, есть младшая сестренка?

— Прим…

— Ты ведь не хочешь, чтобы Прим проснулась совсем одна в темноте и перепугалась? — женщина взяла ее за руку.

— Нет… — Китнисс вспомнилось, как сама она еще совсем недавно тряслась от страха, боясь даже слезть с кровати.

— Вот и хорошо… — две сгорбленные фигурки, шатаясь, двинулись прочь… в этот раз по дороге.

Маленькая девочка и древняя старуха шли, держась за руки, только разница в возрасте уже не имела значения — когда дело касается трагедии, взросление приходит, не спрашивая разрешения.

У крыльца Китнисс вдруг бросилась за дом — там, в снегу, одиноко валялся Ушастик — символ ее пусть убогого, но счастливого детства. Дрожащими руками девочка подняла игрушку и поцеловала в мордочку. Губы, и без того ледяные от холода, обожгло мокрым снегом, но Китнисс показалось, что ее друг, каким-то непостижимым образом узнав о произошедшем, оплакивает ее отца.

— Китнисс, пойдем, — это старуха доковыляла вслед за ней.

Вместе они поднялись на крыльцо. Дверь оставалась распахнутой настежь, и ветер продолжал кататься на ней, словно на качелях…

Кх-х-ы-к!

Кх-х-ы-к!

В остальном, казалось, в доме было тихо.

— Деточка, переоденься и закутайся в одеяло. У вас холодно. — в прихожей и правда было немногим теплее, чем на улице. Пламя затихло, и печка уже не краснела, ведь никто вовремя не накормил ее дровами.

Пусть так… Хватит огня…

— Приведите мою маму, пожалуйста… — она скинула с плеч платок и протянула его старухе деревянными пальцами…

— Хорошо… — женщина, тяжело вздохнув, вышла на улицу, не забыв плотно закрыть за собой дверь.

Китнисс побрела в спальню. Забравшись на свою кровать и обернувшись одеялом, она крепко сжала ушастика в горсти, все еще надеясь на чудо. Ведь чудеса случаются, так ей рассказывал папа…

Папа…

Очень долго ее трясло и знобило, а потом тело словно окунули в огонь — жар плавил кожу изнутри, разгоняя кровь по венам вместе с болью и сожалением. А на соседней кровати сладко спала Прим, не подозревая, что мир рухнул, похоронив под обломками и их отца…

Сколько вот так она просидела, Китнисс не знала. Но когда послышался тихий скрип, девочка даже не подумала испугаться и бросилась вон из комнаты. Оказалось, скрипело старенькое кресло с зияющей раной вместо сидушки, которое мама вылечила, заткнув нутро ненужными рваными тряпками. А теперь мать сидела в нем и раскачивалась вперед-назад, а деревянные кости кресла скрипели в такт ее движениям…

— Мамочка… — Китнисс бросилась ей на шею. Вот сейчас мама обнимет ее, погладит по голове и скажет, что все будет хорошо… И пусть это будут только слова, все равно станет легче…

Секунда. Две. Три. Минута. Пять. Вечность.

Ничего.

Девочка медленно отстранилась, потом отошла, чтобы зажечь керосиновую лампу, на дне которой оставалось немного масла. Папа должен был с утра принести керосин.

Папа…

Зажечь огонь вышло только с третьего раза, потому что руки ее дрожали. При этом не обошлось без ожогов — подушечку указательного пальца слегка ужалило пламя, но этот укус — ничто, в сравнении со смертоносным нападением на шахту… Ее мысли прервал шорох, донесшийся из спальни, затем раздался тихий плач. Прим… Китнисс снова кинулась к матери.

— Мам?.. Прим плачет! — никакой реакции. Девочка потрясла ее за плечи — бесполезно. В свете лампы, что отбрасывал мрачные тени на стены, она вглядывалась в неподвижное лицо матери, застывшее, будто каменная маска. А ее глаза… Потухшие. Пустые, — Мамочка, пожалуйста, очнись!

Осознание накрыло подобно взрыву, что прогремел совсем недавно — мама вернулась домой, но душа ее осталась тлеть на пепелище… Прим плакала все громче, и Китнисс никак не могла решить, что делать — то ли попытаться привести мать в чувство, то ли пойти к сестре… Последнее все же перевесило — если Прим увидит маму в таком состоянии, будет еще хуже. Бросив последний взгляд на сломленную женщину, что продолжала раскачиваться взад-вперед, она бросилась в спальню.

— Китнисс, это ты? — донеслось до нее из темноты.

— Я… — она шагнула к кровати сестры.

— Я проснулась, а тебя нет… — всхлипывая и шмыгая носом, поделилась своею бедой семилетняя девочка.

— Я ходила в туалет, — вранье, но все лучше страшной правды.

— В темноте? Но ведь под кроватью живут чудища! — с испугом проговорила младшая сестренка.

— Прим, чудищ не бывает… — теперь Китнисс знала это наверняка. Темнота больше не пугала ее, сегодня ночью она окончательно поняла — самое страшное чудовище таится вовсе не под кроватью… Есть лишь один монстр, что бушует вокруг и имя ему… смерть.