— Хороший мальчик, — ухмыльнулся Окам. — А теперь на колени.

Зубы Эдуарда сжались до скрипа, но он повиновался.

— Глядите–ка, — Окама распирал восторг, — и это муаз'аммаль! Стоит на коленях, как раб!

Эдуарда схватили за руки, заламывая их за спину.

— Как же ты спасёшь всех, пёс, если ты даже женщину свою спасти не можешь?

Окам протянул руку, бесстыже погладив изгибы её тела. Эдуард напрягся, но его держали слишком крепко, чтобы он мог вырваться.

— Дочь О'Кейла? Редкая красавица, — произнёс Окам, как будто думая о чём–то своём. — Как жаль, что она разделила твоё ложе. Если она понесёт, дитя будет твоим наследником.

Эдуард был близок к тому, чтобы начать умолять. Он почти хотел этого.

— Убей её, — коротко велел Окам, и, прежде чем лезвие кинжала перерезало изящную шею Гайде, она успела произнести ровно три слова:

— Мы будем вместе.

Эдуард хотел закричать, но утратил голос. Он почувствовал, как внутри у него что–то разбилось, пронзая острыми, холодными осколками само сердце.

Когда тело любимой упало на песок, он успел заглянуть в её глаза, ловя в них последние отблески жизни. В них не было страха. Умирая, она смотрела на него всё с той же нежностью и любовью, пока взгляд этот не остекленел, словно запирая в своей глубине его отражение.

Волна гнева и боли заставила Эдуарда неистово рвануться вперед. Он хотел вцепиться в горло Окама зубами. Хотел разорвать его на части. Пожрать его плоть, чтобы даже крупицы этого человека не осталось в мире. Однако подручные наиба удержали юношу, прижав к земле. Несчастному осталось лишь биться в их руках, кричать и буравить недруга горящим от ненависти взглядом.

— Мне не нравится, как он на меня смотрит, — небрежно кинул Окам. — Выколи ему глаз.

Последнее, что увидел левый глаз Эдуарда, было сверкающее на солнце лезвие ножа. Он целиком растворился в боли и багровой тьме. Сознание милосердно покинуло его.

Чем дальше они углублялись на северо–запад, тем сильнее Мёртвые земли угнетали разум. Дрейк оказался прав, но лишь частично. Это странное, зловещее место действительно не убивало орков, но и сказать, что пребывание здесь проходило для них бесследно, было невозможно.

То и дело Ош слышал странные голоса, которые словно доносил ветер. Сначала орк думал, что это проделки Безымянного, но вскоре и остальные начали жаловаться на это. Даже Ургаш периодически замирал, пытаясь определить, откуда исходит угроза.

Во время привалов многие орки вскрикивали во сне. Некоторые из них вскакивали, хватаясь за оружие, столь навязчивы и реальны были местные кошмары. Тени от скал то превращались в образы фантасмагорических чудовищ, то напоминали длинные чёрные руки, тянущиеся к горлу. Внутренности сводило, глаза обманывали, сознание пронизывала тревога и ощущение чужого присутствия. Лишь сир Гловер сохранял невозмутимость, уверенно шагая навстречу опасности.

— Не понимаю, — признался как–то Ош Алиму, поглядывая на загадочного рыцаря. — Он пропал много лет назад. Ни один человек не мог бы выжить здесь так долго. Где его люди? И вообще, отчего он не вернётся к Пределу?

— Ты смотришь на истину, но отказываешься видеть её, — невесело улыбнулся старик. — Ты сам ответил на свой вопрос и не разумеешь этого.

— Он просто не может быть жив. Не может…

Ош вспомнил, что за всё время их долгого и опасного путешествия он ни разу не видел, чтобы сир Гловер спал. Не видел, чтобы он пил воду или вкушал пищу. Орку показалось, что он начинает понимать. Дикая, невероятная мысль, от которой становилось не по себе.

— Вот именно, — согласился Алим, — не может.

Подняв глаза, Ош болезненно сощурился. Над горизонтом возвышался ослепительный луч мертвенно–голубого цвета, тонущий в бурлящей темноте туч. Все были согласны, что именно там находится цель их похода — источник.

После стычки у Кромова камня пожиратели почти не беспокоили их, чего нельзя было сказать о хищном зверье, населяющем эти проклятые земли. Орки быстро научились обходить зловещие ямы со щупальцами, но чем дальше они продвигались на запад, тем страшнее были создания, что встречались им на пути. Среди ветвей сухих искривлённых деревьев раскинулись паутины огромных пауков. Меж чёрных, оплавленных неведомым жаром камней сновали то сороконожки толщиной с человеческую руку, то проворные трёхглазые ящерицы. В ночи выли уродливые желтоглазые гончие, лишь отдалённо напоминающие облысевших волков.