Но генерал был неумолим. На полной скорости они проскочили селение и вновь оказались в безлесой степи. Путешественники не имели даже подходящего обмундирования, так как большая часть полученных в Москве тёплых вещей пропала под Симбирском во время беспорядочного драпанья. Ах как бы им сейчас пригодились толстые лётные комбинезоны и унты из оленьих шкур! Только что толку было жалеть о безвозвратно утраченном имуществе. В конце концов, там под Симбирском остались не только одежда, чтобы укрыть страдающую от холода плоть, но и выброшенные собственными руками ящики с научными приборами, картами и книгами! А эта утрата причиняла потомственному исследователю куда как большие страдания! Ведь настоящий учёный скорее согласиться лишиться нескольких отмороженных пальцев или заработать пневмонию, нежели остаться без профессионального инструментария.

– Эх, сейчас бы поспать пару часиков в шубе-венгерке, отороченной каракулем! – мечтательно сказал комиссар, вспоминая о подаренной ему симбирскими коллегами-чекистами роскошной вещи.

Комфортнее всего было водителю и сидящему рядом с ним генералу, они могли чувствовать хотя бы некоторое тепло, исходящее от мотора. А вот сидящим на пассажирском диване приходилось туго. В конце концов комиссар не выдержал пытки холодом и решил нарушить введённый Вильмонтом сухой закон, объяснив начальнику экспедиции, что без спирта они просто околеют на таком морозе. И генералу пришлось временно уступить. Только для сидящего за рулём члена экипажа продолжал действовать запрет. А чтобы этот бедняга не превратился на ледяном ветру в сосульку, немного поспавший немец Вендельмут заменил шофёра за «баранкой». После чего закоченевшему шофёру тоже позволили припасть к драгоценной фляге с согревающим.

Эта ночь, начавшаяся скверно, неожиданно закончилась совсем неплохо. В поднявшемся буране машина сбилась в пути, и казалось всему конец, но неожиданно в свете фар возник длинный сарай без окон, с местами разобранной крышей. Это оказалось заброшенная овечья кошара, внутри которой путешественники развели костёр и дождались утра. По распоряжению генерала, все по очереди несли охрану возле спящих товарищей.

Среди ночи растолкали и Одиссея. Получив карабин, он занял пост, но от монотонного наблюдения за однообразной степью глаза закрывались сами собой. Наверное, Луков заснул, так как не сразу почувствовал, как на плечо ему легла чья-то рука. Он резко обернулся, и увидел генерала, который едва слышным голосом доверительно сообщил:

– Эти всадники, что изуродовали мальчика, похоже охотятся за нами. Не знаю только, откуда им стало известно о нас. А язык чабанёнку отрезали, чтобы не проболтался… На наше счастье и на его беду паренёк попался в аркан раньше, чем узнал, кто гостит у него дома, а иначе возможно сохранил бы язык ценою наших голов. Теперь эти всадники рыщут где-то поблизости. В буране мы могли с ними разминуться. Но расслабляться не стоит. Так что потерпите, голубчик, часок-другой, а там поспите.

Сон у Одиссея как рукой сняло. А генерал остался с ним. До самой смены Лукова они разговаривали, как люди одинаково влюблённые в Восток, о религии, философии, поэзии, применяя в беседах все тонкости речевых оборотов персидского и арабского языков. Генерал, зная об особом интересе молодого товарища к мусульманству внезапно начал рассказывать ему о суфийском ордене Ишкия – о мастерах, о таинстве техник, о световых столбах, об особых методах лечения людей.

По мере их знакомства интерес Лукова к человеку, который, выполняя задания разведок – вначале российской империи, а затем молодого советского правительства, и не раз был направлен в Афганистан, где исходил весь Гиндукуш и Гималаи, глотнул пыль древних дорог, повидал много интересного и необычного, познакомиться со многими замечательными людьми, только возрастал. Одиссей начинал понимать, что генерал не просто военный и разведчик, а носитель особого знания, так как порой проявлял неограниченную силу воздействия на людей, объясняя это тем, что много общался с дервишами. Одиссей настолько увлекся беседами о дервишизме и суфизме, что был готов даже напроситься в ученики к пожилому разведчику.

Глава 17

На следующий день генералу пришлось применить власть в отношении комиссара, который стал прикладываться к своей фляге слишком часто, объясняя: «что это лучшее профилактическое лекарство при нездоровом местном климате». Некоторое время старик сердито косился на украдкой посасывающего заветную бутылочку Лаптева и только качал седой головой. А пьяный политрук становился всё более развязным, и начинал представлять угрозу для всех. Сделав десятый глоток, Гранит замурлыкал нарочито хриплым «деловым» голосом бандитскую песенку и пошел стрелять по сторонам шустрыми, по-хулигански блестевшими глазками. Вмиг оглядел все общество, он задержался оценивающим взглядом на немце, заметив у него во рту золотой зуб, и стал приставать к Вендельмуту с карточной игрой «на интерес».

Наконец терпение начальника экспедиции закончилось и он потребовал у дебошира флягу, заявив, что в условиях похода еда и спирт не могут принадлежать одному человеку. Но пламенный борец с любой частной собственностью на этот раз решил изменить принципам, и не торопился расставаться со своим имуществом.

– Вы что там застряли? – нетерпеливо подёргал пальцами протянутой руки Анри Николаевич. – Давайте, давайте её сюда – вашу драгоценность!

Гранит осклабился беззубым ртом.

– Потише! Не балуй, генерал! Я погляжу, уж больно ты боек до чужого добра. Если бы не я, наклацались бы вы все зубами до утра. Вспомните, кто с вами драгоценной жидкостью по-товарищески поделился. Вот она ваша благодарность!

Однако комиссара никто не поддержал. Генерал же пригрозил немедленно высадить его за неповиновение. Лаптев нехотя подчинился. Но у Лукова возникло ощущение, что так просто этот конфликт не кончится. Уж больно пьян был комиссар, его непомерная гордыня задевалась авторитарным начальником уже не в первый раз. Рано или поздно подавляемая этим мстительным человеком злоба должна была снова прорваться.