Шрифт:
– Простите, Вероника, – улыбнулся Аксёнов, – я позволю себе вас поправить. Вы не так спросили. Я бы спросил так: зачем вы начали писать этот роман? И ответил бы: просто мне захотелось написать великое произведение. И я его написал. Оно о… боге. О боге, который сошел на землю в образе близнецов, мальчика и девочки…
– Но позвольте, вы же пишете в жанре эротики…
– Совершенно верно! Роман о детстве аватара, а где дети… там до безумия все чувства яркие… «Калки…» действительно, великий роман, уж поверьте… Я давно в литературе и знаю, о чем говорю.
Аксёнов поставил ополовиненный бокал на стеклянный столик, развел широко колени и откинулся на спинку и почесал себе «хозяйство» сквозь серые брюки. Он внимательно оглядел напротив сидящую девушку. На ней был сиреневый топ, просторная короткая юбка в шотландскую клетку. Вероника подняла ноги на кресло и сложила колени на дутый подлокотник, и сейчас писателю хорошо было видна её попа в белых трусиках. Григорию всё это не нравилось, он ничего не говорил, только нервно ёрзал.
– А вы давно вместе? – вдруг спросил Аксёнов и расстегнул ремень на брюках, точно после сытного обеда.
– Три месяца где-то… Да, милый? – Вероника глянула на Григория, тот закивал и зачем-то принялся подливать всем вино.
– Вы очень красивая пара, – сказал писатель. – Я вижу, вы так гармоничны, что даже похожи… Это редкость… такая аура любви исходит от вас… Я думаю, вы друг без друга и часа не можете…
– Ах! Не то слово! – вздохнула Вероника. – Только Гриша собирается на работу, как я чувствую, что уже скучаю… К сожалению, Гриша запрещает приходить к нему на работу, говорит, это расхолаживает сотрудников… Представляете? А я сегодня не послушалась, пришла…
– И правильно сделали, – подхватил писатель. – Для счастья необходимо быть непослушной… Тем более вы всего три месяца вместе, у вас столько еще ненасыщенной страсти, голода друг к другу…
– О да!
– …и секс всегда бурный и жаркий, – продолжил мысль Аксёнов. – Расскажите мне, Вероника, о ваших постельных играх. Я большой любитель таких рассказов…
– Михаил Николаевич, вы знаете… давайте не будем о таком личном, – попробовал вмешаться Григорий. – Это меня смущает и… и смущает Веронику…
– А вас не смущает, что я пришел к вам, в ваше издательство?… – спокойно сказал Аксёнов. – Знаете… а я люблю смущать и люблю, когда смущаются…
– Михаил Николаевич, поймите только правильно… э… Вероника не совсем обычный человек и…
– О! Я это вижу, – перебил Аксёнов. – Вероника необыкновенный человек. И я полагаю, в вашей паре вы, Вероника, доминантны?
– Да, так и есть, – произнесла она. – Это здесь Гриша командует всеми, а у нас в постели он… подчиняется…
– То есть… вы его трахаете? Кстати, вас двоих, наверное, смущают такие грубые слова?
– Да, Михаил Николаевич… пожалуйста, не произносите их…
– А вас, Вероника?
– Ну… немножко…
– Тогда я буду их произносить, – сказал лукаво сощурившись писатель и потеребил еще раз гульфик. – Как мне нравиться смущать…
– А что вам еще нравиться? – не удержалась от вопроса Вероника, а Григорий одарил его взглядом, способным испепелять.
– О! Мне нравятся две вещи. Когда… это делают и я на это смотрю. И когда на меня смотрят… Кстати, мы можем поиграть сейчас. Вы займетесь сексом, а я посмотрю. Как вам игра?
– Об этом не может быть и речи, Михаил Николаевич! – привстал Григорий.
– Вам нужен мой роман? Нужен. А мне нужно всего лишь маленькое представление… – сказал Аксёнов и расстегнул пуговицу на брюках.
– Да, нам нужен ваш роман… Вы гений, – частил Григорий. – Но… но я еще раз попытаюсь сказать, что…
Издатель поперхнулся, Аксёнов раскрыл ширинку, и оттуда показался упругий фаллос.
– …я хочу вам сказать, – задыхаясь Григорий встал, – что Вероника… не совсем… женщина…
– Вы трансвестит? – спокойно посмотрел Аксёнов на девушку, открыто онанируя.
– Немножечко, – лукаво улыбнулась девушка.
– И вы доминантны? – продолжал Аксёнов. – И вы трахаете Григория в жопу? Ах, я еле сдерживаюсь… Я хочу это видеть…
11.
– Как дела, малыш? – заглянула Вероника в ванную комнату, где Григорий снимал трусы. Было почти девять вечера. В семь они расстались с Аксёновым и поехали домой. Всю дорогу он не проронил не слова. Григорий со злостью швырнул трусы в урну и выдавил на пальцы обезболивающий крем. Затем сунул их между своими ягодицами, слегка морщась…