Не ново.

Миклош Хорти, витязь Надьбаньяи, правитель Венгрии между мировыми войнами. Всю жизнь носил адмиральский китель. В Венгрии, не имеющей выхода к морю. Регент Венгерского королевства. В котором не было короля. Всё своё правление стремился «вернуть взад» утраченные «королевством без короля» земли, обратить вспять «историческую закономерность». В октябре 1944 заключил перемирие с СССР. Но Отто Скорцени похитил его сына. И Хорти передал власть венгерским нацистам-салашистам. Мадьяры продолжили воевать.

Позднее его спросили:

— Как же вы так, а?

А он ответил:

— Я просто поменял автограф на клочке бумаги на жизнь сына.

И плевать ему на «историческую закономерность» в форме неизбежного краха Третьего Рейха. Плевать и на гибель тысяч соотечественников. Не считая тысяч всяких… разных других. Вряд ли красноармеец, разрываемый гусеницами немецких танков у Балатона, в тот момент сильно интересовался «исторической закономерностью».

Оба Миклоша Хорти (отец и сын) спокойно дожили свои жизни в тихом городке в Португалии. А бойцы — нет. Хотя «закономерность» этого не предполагала.

Вольтер рекомендует кастрировать правителей. В надежде, что это уменьшит влияние «страстей» на государственные дела. Увы, «человек — ни ангел, ни зверь» — свойства конкретной личности всё равно проявляются. Не в сексе — так по другим поводам. Продолжая загромождать и разрушать «логику исторических закономерностей развития народов».

Здесь, на Земляничном ручье — до взаимного истребления.

Вечкенза не годился на роль государя: его кидало. Из состояния ступора, апатии — к истерике, гиперактивности. И — спонтанно обратно. Правитель же должен быть разумен. Спокойно планировать свои действия, спокойно, в подходящий момент, их реализовывать.

«Спеши медленно» — очень давняя мудрость.

Один из отрядов ночью отступил с засеки. Сбежали с поля боя. Катастрофа не случилась лишь потому, что в это время половцам стало уже не интересно — что перед ними. Только то, что за спиной. Опоздай мои ребятки на десяток минут, и достаточное количество половцев проскочило бы за засеку. Тогда живой мордвы вообще не было бы.

Беглецы добежали до леса в паре вёрст. Посидели, остыли, успокоились, поняли, что их никто не преследуют, что вообще-то — мы победили. И вернулись назад в лагерь. За долей в общей добыче.

Вечкенза, как их увидел — с кулаками полез. Снова закатывающиеся глаза, брызги слюней и слов. Пришлось вмешаться. Отряд построили, разоружили и, объяснив им их ошибку, провели децимацию. Начиная с их панка.

Было 98 человек, осталось 44.

Арифметика не нравится? — Мне — тоже. Но против правды….

Каждого десятого вытаскивали из строя, укладывали на бревно, Ноготок показывал как рубить головы. Народ в строю стал возмущаться, бегать, толкаться. Бегунов и толкунов перебили. Успокоившихся, снова построили и снова начали отсчёт. Всем моим парням, кто до сей поры вражескую кровь не пролил, дали возможность освоить новое ремесло.

Медленно, наглядно, спокойно. Регламентировано. Вот есть такое рутинное занятие — убивать трусов. Как дрова рубить. Надо уметь.

Ноготок проводил мастер-класс: правильная постановка ног, правильный хват, замах, дыхание… Они снова разбежались… Собрали… Как говорят математики: «ещё раз и лучше»… Я уже говорил, что я зануда? — Хорошо, больше не буду. Говорить.

Кастусь с перебитыми руками. Горячечный румянец, неровная, возбуждённая речь.

— Что с руками?

— А… там лезли… Твоим наручам спасибо. А то совсем без рук остался бы. А так… переломы — пройдёт… Ты… ты скажи ей… чтобы… ну… мне не удобно…

— Не понял.

— Я штаны снять не могу! А она всё лезет помочь!

— Вот слуга — он поможет. А ты, Елица-красавица, займись делом. Вадавасами своими. Кто добычу в мешок потянет — голову под топор положит.

— Они… они не слушаются.

— Салман, будь добр, прогуляй девушку. Непослушных… рубить на месте. Сигурд, твои славно дрались. Я это видел, я это помню. Но закон не изменился. Всё, что есть у моих людей — получено от меня.

Сигурд морщится, плямкает, уходит к своим. В два негромких рычания приводит нурманов в чувство — начинают вытряхивать барахло. Поглядев на них, на радующегося Салмана с обнажённым полуторником на плече, рядом с напряжённой, натянутой как струна Елицей, начинают разбарахлятся вадавасы. Потом — черемисы.

Мне плевать на то, что называют — «закон войны». Ничего, взятое на поле боя, не стоит жизни. Твоей личной жизни, воин. Позорная смерть мародёра под топором… Ты за этим сюда пришёл?

Я просто знаю, как стремительно, за неделю, советские войска, вошедшие в Польшу, перестали подбирать чужие вещи. После нескольких подрывов на заминированных немцами игрушках и чемоданах. Как прекратились грабежи и изнасилования в Восточной Пруссии. После полусотни «расстрельных» трибуналов Рокоссовского.