Так детально, пространно изъясняет подвижник происшедшее с ним великое Благодеяние, и не сокращает, не ограничивает описания невещественных явлений! Статья эта по объему значительно более тех, где берутся образы внешней природы, и от зрения их продолжается богословствование. Статья эта – вся из невещественных, чисто-духовных ощущений и по высоте своей может быть сравнима лишь с аналогичными писаниями преподобного Исаака Сирина. И так же, как последний, по любви к братии, святитель Игнатий не предал молчанию совершившегося с ним чуда, дабы люди знали о свойствах подлинно духовных подкреплений, которые во время и время посылаются подвизающемуся Владыкой всяческих.

«Как назову Тебя? Как скажу о Тебе братии моей? Как передам им имя Странника, уклонившегося под кров души моей?..» – продолжает вопрошать посещенный Благодатью. «Как же назову витающего у меня, витающего во мне Странника? Как назову чудного Гостя, пришедшего утешить меня в моем изгнании?..» – дальше и дальше вопрошает этот посещенный. «Он не имеет никакого образа, ни вида, ничего в Нем нет чувственного», – вопиет душа человека. – «Откуда Он пришел, как во мне явился – не знаю. Явившись, Он пребывает невидимым, вполне непостижимым. <…> Очи мои смотрят, и не смотрят, – видят, и не видят; уши слышат, и не слышат; все члены мои упоены, – и я шатаюсь на ногах моих…», – продолжает посещенный и опять вопрошает: «Как же назвать самое действие? – Оно примиряет, соединяет человека с самим собою, а потом с Богом: невозможно не узнать в этом действии веяния благодатного мира Божия…»

Наконец, Странник скрывается «так же незаметно, как незаметно приходит и является». Однако «…Он оставляет во всем существе… воню бессмертия, невещественную… воню духовную, живительную, ощущаемую новым ощущением… Оживляемый, питаемый этим благоуханием, – кончает строки своего исповедания святитель Игнатий, – пишу и сказую слово жизни братии моей» [63] .

Здесь же в Сергиевой пустыни святитель Игнатий писал и свое знаменитое «Слово о смерти» [64] . Если в «Аскетических опытах» он касался различных сторон нравственного богословия, то в «Слове о смерти», идя от опыта внутренней жизни, епископ Игнатий становится изъяснителем богословия догматического. Разобранный им вопрос о существе сотворенных духов и человеческой души, о чувственном и духовном их видении не теряет своего значения до последних дней и составляет предмет пристального изучения богословов. В данном очерке мы не можем достаточно подробно и вдумчиво анализировать это значительное произведение Святителя. Можно сказать только одно: опирающееся на опыт духовной жизни мнение епископа Игнатия о Боге, душе и сотворенных духах находит свое признание.

Неся трудное послушание настоятеля Сергиевой пустыни, имея много отвлечений от присущей ему склонности к жизни внутренней, незримой, архимандрит Игнатий очень серьезно просился на покой и в 1847 году писал об этом весьма подробное прошение начальству. Однако он был принужден остаться на своем посту и продолжать свое служение, по-прежнему испытывая глубокие скорби наряду с утешениями, подаваемыми Богом. В 1856 году архимандрит Игнатий опять имел недлительный отпуск, когда посетил Оптину пустынь, имея серьезное желание поселиться там в скиту.

Но рабу Божию был уготован более высокий жребий: он был призван к епископскому служению, о котором никогда не мог и подумать, так как не имел специального образования и не кончал Духовной академии. «Быть епископом своего сердца, – говорит он в своей речи при наречении его во епископа Кавказского, – и приносить в жертву Христу помышления и чувствования, освященные Духом: вот высота, к которой привлекались мои взоры» [65] . «Счел бы я более верным для спасения моего, и более сообразным с силами моими провести остаток дней моих, как и начало их, в безмолвии пустынь, в созерцании греха моего» [66] ,– говорит далее новопоставляемый епископ.

Хиротония была совершена в Казанском соборе Петербурга 27 октября 1857 года, а в начале 1858 года епископ Игнатий прибыл на свою кафедру на Северный Кавказ в город Ставрополь. Здесь опять, как всегда и везде, прибывшего ожидали труды и заботы, так как новооткрытая епархия была не устроена, а в Ставрополе – кафедре епископа – было много раскольников и иноверцев, и сама духовная жизнь православного населения была в нищете и запустении.

Много усилий было положено епископом Игнатием на изучение и просвещение его трудной, многонациональной епархии. Были большие труды и по приведению в порядок духовной школы и консистории; не минуло его и участие в руководстве рядом строительных работ, так как и самый архиерейский дом был разрушен и походил на хижину. Большого внимания требовало устроение богослужения, которое при служении епископа стало благоговейным и полным, привлекая множество богомольцев. Неустанна была здесь и проповедь Святителя, привлекавшая православных подлинностью чувств. По слову иеромонаха Игнатия (Садковского), «прямота и искренность» Святителя «нравились не только православным, но и иноверцам» [67] .

Преосвященный Игнатий пробыл на Кавказской кафедре три с половиной года в непрестанных трудах, разъездах, многообразных попечениях. За это краткое время ему удалось многое сдвинуть с мертвой точки, исправить, насадить новое, живое, поддержать ослабевающих в несении своего креста клириков, помочь им, укрепить их. И вместе с тем мысли об окончании своего жития в тишине, вне многообразных епархиальных забот понудили епископа Игнатия просить правительствующий Синод об освобождении его на покой в Николо-Бабаевский монастырь. Решение об увольнении епископа Игнатия на покой в указанный монастырь с правом предоставления ему управления этим монастырем на правах епархиального архиерея пришло в августе 1861 года.

13 октября 1861 года епископ Игнатий переехал на жительство в Николо-Бабаевский монастырь. В Ставрополе Кавказском он закончил работу над «Аскетической проповедью» [68] ; здесь в тишине Бабаевской обители он занялся редакцией своих ранее написанных произведений, а также дополнением и оформлением своего значительного труда «Приношение современному монашеству». Этот труд он считал своим духовным завещанием и в предисловии к нему писал: «Приближаясь к концу земного странствования, я счел долгом моим составить духовное завещание на духовные блага, которыми ущедрила меня десница Бога моего. Завещанием называю душеспасительное слово: исполнители этого слова вступают во владение духовным благами. Завещание приношу в дар возлюбленным отцам и братиям, современным инокам. Духовным благом, объемлющим и совмещающим в себе прочие блага, называю монашество…» [69] .