Командиры рот тоже согласились с предложением лейтенанта, и мы вскоре разошлись: надо было торопиться.

Мы продвигались спешным маршем, в тревожных шорохах, в настороженной темени, дорога и ночью шила лихорадочной жизнью, учащенно пульсируя… В опустевшем прифронтовом Подольске, как только выбрались на крутую гору, грянула еще раз лихая и отчаянная песня бойцов первой роты. Удивленные патрульные, забежав вперед колонны, осветили меня и Чигинцева фонариками, и один из них, полный и мордастый, проговорил с насмешкой:

— Помирать — так с песней, да?

— Почему же помирать? — спросил я, отстраняя их с пути.

За городом отчетливее стали заметны зарева пожаров. Они дрожали над землей, то затихая, то разгораясь вновь, накаляя небо до щемящей душу красноты.

На ночлег остановились неподалеку от небольшой деревушки, в лесу. Бойцы, наскоро наломав еловых веток на подстилку, валились и засыпали. Чертыханов откуда-то притащил брезент, шуршал им, расстилая.

— Ложитесь, товарищ капитан, — сказал он вполголоса. — А то не успеете отдохнуть. Дождь пойдет — не беда, есть чем укрыться.

— Ты ложись, спи, а я отлучусь ненадолго.

Прокофий тотчас вскочил и молча пошел впереди меня.

— Вы плутать будете в темноте, а я знаю, где они находятся, — сказал он, отгадав мое намерение. — Идите за мной.

Он вел меня по влажной пожухлой траве, огибая темные колючие ели, незаметные для глаза пни, спящих вповалку бойцов.

— Осторожно, елка, глаза выколоть может, — предупреждал он негромко. Здесь пень, не споткнитесь. А это сонное царство — храпят богатыри, как по нотам…

Два раза нас отрывисто и приглушенно окликали часовые:

— Кто идет?

— Свои, — так же отрывисто отзывался Чертыханов и, проходя мимо, напоминал: — Не усни смотри…

Приостановившись возле белого ствола березы, он указал в темноту.

— Видите повозку? — Я ничего не видел во тьме, как ни вглядывался. — А слышите, как лошадь сеном хрустит? Это их повозка. Я вас тут подожду…

Распряженная лошадь жевала, похрустывая, сено. В повозке, закрытые брезентом, спали Нина и дядя Никифор. Солдат, запрокинувшись, прерывисто всхрапывал. Нина спала тихо, голова ее была накрыта полой шинели. Я притронулся к выбившейся прядке волос, влажной от росы. Я хотел уйти, чтобы не потревожить ее, но Нина, не отнимая от лица шинели, спросила тихо:

— Дима, это ты?

— Да. Я тебя разбудил?

— Я сама проснулась, как только ты подошел. Сердце два раза стукнулось, точно в дверь… Мое сердце тебя узнает.

Я рассмеялся:

— Выдумщица ты!

— Правда же! Ты сегодня утром подходил к нам, к нашей подводе, еще там, на Бронной?

— Подходил.

Нина осторожно, чтобы не разбудить солдата, выбралась из-под брезента и спрыгнула на землю.

— Вот видишь! Сердце подсказало, что ты смотришь на меня. Я боялась обернуться, а вдруг тебя нет…

Солдат повернулся в повозке и сонным голосом предупредил:

— Нина, далеко не отходи — ночь…

— Я здесь, Никифор Иванович, — отозвалась Нина.

Мы отдалились от повозки на несколько шагов.

— Ты устала? — спросил я.

— Отчего мне уставать? — сказала она. — Захочется — иди пешком, надоест — садись на повозку… Раненых после налета перевязали, погрузили на попутные машины. Вот и все. А как ты, Дима?

— Все пока хорошо. О тебе думаю. Иногда жалею, что взял с собой.

— Что мне сделать такое, чтобы ты не думал обо мне, не беспокоился? Неужели тебе не хорошо оттого, что мы вместе? Война нас сблизила и обручила. Как же мы можем расстаться? Нас разлучит только смерть — твоя или моя!

Она все говорила, перескакивая с одного на другое, торопливо, точно старалась победить в себе не то смущение, не то отчаянное душевное смятение.

— Знаешь, теперь, когда прошлая жизнь осталась где-то позади, далеко-далеко, мне она стала казаться какой-то розовой, как весеннее утро без единого облачка. Обиды, которые тогда казались значительными и глубокими, теперь выглядят просто смешными и ничтожными.

Я смотрел на ее сверкавшие во тьме зубы, держал ее руки в своих и радовался тому, что мы вместе.

Нина спохватилась:

— А где Чертыханов?

— Где-то тут.

Я взмахнул рукой в темноту. Нина тихонько свистнула. Чертыханов таким же свистом ответил ей.

— Иди сюда! — позвала она.

Чертыханов выступил из темноты.

— Чего?

— Забирай своего командира и уводи. Ему отдохнуть надо.

Чертыханов тем же путем и с теми же односложными предупреждениями привел меня назад. Я лег на постель из еловых веток, от которых крепко пахло свежей смолой, хвоей. Чертыханов тотчас же уснул: дышал он глубоко, ровно и от усталости шумно, со сдержанным стоном. Я долго не мог заснуть, смотрел в черное небо с расплывавшимися красными лужами зарев и думал… Вспоминались солдаты и офицеры — герои книг, прочитанных мною совсем недавно, перед войной: Ремарк, Хемингуэй, Олдингтон… Они, те герои, называли себя потерянным поколением. Мне нравилась их грусть, их сомнения, страдания, они рассуждали о бессмысленности войны, о загубленных молодых жизнях. Но как не похожа судьба тех людей на наши судьбы! На нашу долю выпала высочайшая задача: отстоять Отечество во что бы то ни стало, ценою жизни. Иначе рабство на многие годы, на столетия…