— Что за люди? — спросил знакомый голос.

— Пополнение, товарищ дивизионный комиссар, — ответил взволнованный дежурный. — Отдельный стрелковый батальон.

Это был Сергей Петрович Дубровин, я узнал его по голосу, четкому и сдержанному, с нотками нетерпения и тревоги.

— Батальон? — переспросил он дежурного, и я понял, что армии нужны сейчас соединения и что батальон — сила совершенно мизерная в создавшемся критическом положении. Дубровин поспешно спустился с крыльца, часовой распахнул перед ним скрипучую калитку, и комиссар подошел к нам.

Темнота уже посерела. За деревней небо отделилось от земли, обозначалась длинная световая полоса, постепенно расходясь все шире и все явственней. Она сверкала по-зимнему холодно и ясно и вызывала ознобную дрожь.

— Дима, это ты? — спросил Дубровин, подойдя, спросил тихо и просто, точно видел меня вчера или знал точно, что увидит именно здесь, именно в этот час, и готов был к этой встрече. — Здравствуй!

— Здравствуйте, Сергей Петрович!

Красноармейцы, медленно подступив, охватили нас плотным кольцом. Петя Куделин смотрел на Дубровина, чуть приподняв голову и по-детски полуоткрыв рот, уважительно и с некоторой боязнью.

Дубровин увидел стоящего рядом со мной Чертыханова, которого запомнил со времен прорыва из окружения, пожал ему руку.

— Как живем, ефрейтор?

Прокофий замер по стойке «смирно», с ладонью-лопатой за ухом.

— Так что хорошо, товарищ дивизионный комиссар! Служим… как по нотам!..

— Не уберег тогда своего командира… помнишь? — упрекнул Дубровин, скрывая добрую усмешку.

— Не уберег, товарищ дивизионный комиссар. Виноват.

— Он и себя не уберег, — сказал я. — Четыре раны получил сразу.

Дубровин согнутым пальцем тронул русые усы.

— Как себя чувствуешь?

— Отлично.

Сергей Петрович бросил взгляд через мое плечо, и в глазах его на секунду мелькнул испуг, он даже чуть отступил, не веря тому, что увидел.

— Нина?.. — Она стояла за моей спиной, притихшая от усталости, грустно улыбалась. Сергей Петрович отстранил меня. — Как ты здесь очутилась? Зачем? — Он взял ее лицо в ладони и долго всматривался в глаза. — Девочка моя… Зачем ты ее взял? — спросил он меня.

— Сама пошла, — ответил я.

В это время с высокого берега Оки прилетели и один за другим разорвались на южной окраине два снаряда, как бы возвещая о начале нового боевого дня, о новых сражениях и новых испытаниях. Глухой гул прокатился по городу, сминая тишину. И красноармейцы, как по команде, повернули головы в сторону рокочущих разрывов. Шум, стоявший над колонной, смолк. Все насторожились, ожидая…

Подошли Браслетов и Тропинин. Я представил их Дубровину.

Сергей Петрович, пожимая руку Браслетову, кивнул на простреленную фуражку.

— Немного промахнулись… Где это вас?..

— Пустяки, товарищ дивизионный комиссар. — Браслетов проговорил это небрежно, как будто получал такие дыры от вражеских пуль ежечасно. — В перестрелке с парашютистами.

Дубровин подозвал дежурного, распорядился, чтобы батальон разместили по избам — здесь и в ближайшей деревне. Затем пригласил меня и Браслетова.

— Пройдемте ко мне. Я представлю вас командующему…

В просторной избе перед огромной картой, висевшей на стене, стоял немолодой грузный человек в гимнастерке, перепоясанной широким ремнем, в брюках с яркими лампасами, на одной ноге — бурка, отделанная желтой кожей, вторая забинтована до колена. В руках он держал стакан чаю. Когда мы вошли, генерал как бы с усилием оторвал взгляд от карты и повернул к нам лицо, крупное, бугристое, с широким и мягким носом, с полными и добрыми губами; блеснули стекла большущих роговых очков.

— Доброе утро, Василий Никитич, — сказал Дубровин. — Поспал ли?

— Какое! Нога болела — мочи нет…

— Может, тебе в госпитале полежать?.. Как бы хуже не стало. — Дубровин снял шинель и повесил ее у двери на гвоздь в косяке.

Командующий улыбнулся.

— Ишь чего захотел… Я лягу в госпиталь, а в это время немцы навалятся всей силой и сцапают меня, тепленького, в больничном халате. И увезут в Германию как живой трофей. Прошу тебя, Сергей Петрович, не настраивай меня на крамольные мысли о госпитале — не до них… — И они мирно и добродушно рассмеялись…

Я с недоумением переглянулся с Браслетовым: мы были удивлены безмятежностью этих людей, как будто немцы не стояли в двадцати километрах отсюда, как будто не рвались к Серпухову, к Москве, и все у нас обстояло блестяще — опасаться было нечего…

Командующий сел к столу, отодвинул поднос с недоеденным завтраком и взглянул наконец на нас; круглые глаза под мохнатыми и серыми, точно воробьи, бровями светились по-детски наивным любопытством.

— Что за молодые люди?

— Командир и комиссар отдельного стрелкового батальона, — пояснил Сергей Петрович. — Только что прибыли…