А в лску, в лску, на жовтом пску

Ой дай Боже!

Зростання деревце тонко, високо,

Тонко, високе, в корнь глибоке,

В корнь глибоке, листом широко;

На те деревце гуси, лебед,

Ой сидять, сидять, далеко бачать,

Ой бачать ж ува чисте поле,

Чисте поле, син море,

На синьому мор корабель пливе,

А в тм корабл кречна панна,

Кречна панночка тай й Маруненька...

Душевно у неё выходило, я аж заслушался. Когда она, наконец, увидела меня, то замерла с тряпкой в руках и уже собралась закричать, так что я быстро шагнул вперёд, зажимая ей рот ладонью. Не исключено, что сват Опанаса с сыном уже к хутору подъезжают, и крик может их насторожить.

– Тише, красавица, не шуми, иначе беда будет. Ты лучше скажи, куда пан Опанас наше оружие дел?

– Що з ним?
– спросила она, когда я убрал ладонь.

– Живой он и ещё вполне здоровый... пока.

Оба пистолета и нож лежали за занавеской прямо на подоконнике, видно, Опанас собирался перепрятать их более надёжно уже после разборок с нами. Посоветовав связанной на совесть Наталке не пытаться освободиться, я вернулся в хлев, где меня ожидали товарищи по несчастью. Один 'ТТ' я отдал Медынцеву, второй оставил себе, как и нож, с которым обращался всяко лучше майора НКВД.

– Петрович, - обратился я к пилоту, - ты с винтовкой оставайся Опанаса стеречь. Ежели рыпаться начёт - бей прикладом, не стесняйся. А мы с майором пойдём ждать гостей.

Засаду мы устроили во дворе, благо что темнота позволяла уже в нескольких шагах от хаты становиться практически невидимым. Предварительно я на глазах майора усыпил связанную Наталку, так и пытавшуюся освободиться от пут. Не разговоры же с ней вести! Сейчас совершенно ни к чему проводить разъяснительную работу среди населения, у которого мозги уже напрочь проедены ржой национализма и ненависти, как упомянул Опанас, к москалям, жидам и полякам. Поэтому я надавил у неё на шее на точку в районе сонной артерии, несколько секунд - и глаза её закатились, а веки прикрылись. Послушав ровное, чуть заметное дыхание и удостоверившись, что женщина жива и спит, мы с Медынцевым заняли позицию возле сарая рядом с воротами, стараясь спрятаться в тень от лунного света.

– Ефим Николаевич, - громко прошептал майор, - а как вы так сделали, что она уснула? Я слышал что-то такое, про какие-то точки, но вживую увидел впервые.

– Серьёзно? Я-то думал, вас в разведке и этому учат.

– Да я же не в 'поле' работаю, всё больше кабинетные дела да поездки по поручениям руководства. Эх, если бы и головную боль можно было вот так, раз - и не болит.

– А что, страдаете?

– Да после той наливочки всё ещё шум в голове. В затылке особенно.

– Тогда можно попробовать Су-Джок терапию.

– Су чего?

– Не парьтесь. Давайте сюда левую руку.

Точку на тыльной стороне пальца, выше корня ногтя, я массировал минут пять, после чего Медынцев не без удивления заявил, что боль отпустила.

– Ефим Николаевич, и что так, любой орган можно вылечить?

– Не вылечить, а избавить от болевых ощущений. Честно сказать, не всегда так получается, как в вашем случае. Если у человека, к примеру, рак в последней стадии - тут уже никакая Су-Джок терапия не поможет.

– И всё равно интересно. Научите меня этой методике?

– Научу как-нибудь, когда время будет.

– А почему вы так же не усыпили Опанаса?

– Да как-то не подумал сразу. Надеюсь, мы связали его надёжно... О, кажется, едут.

Мы сначала услышали, а затем и увидели, как к хутору по порядком заросшей колее приближалась запряжённая гнедой лошадкой повозка. Тут как раз и луна пробилась из-за набежавших тучек, заливая округу ровным серебристым светом. Поводья держал крепкий молодой человек лет тридцати с аккуратной бородкой, на коленях - винтовка, с виду как у Опанаса. Позади него, откинувшись на охапку сена, полулежал мужик примерно возраста Опанаса, только ещё шире и плотнее, и с более седой, окладистой бородой. И тоже в рядом винторез. Микола сидел, свесив с подводы ноги, обутые в маленькие сапожки. Когда подвода подъезжала к ограде, малец спрыгнул и побежал отворять ставни. Скрипя колёсами, транспортное средство вползло во двор.

– Тпруу, - осадил лошадь Петро, спрыгивая на притоптанную траву.
– Мыкола, де дд? Чому так тихо?

– Не знамо, дядьку.

Парнишка побежал в дом, взрослые, забросив винтовки за спину, двинулись следом, тут-то мы и вышли из сумрака.

– Оружие на землю! Медленно. И руки в гору. Кто дёрнется - получит пулю.

Немая сцена, точно по Гоголю, а затем оба положили винтари на траву и подняли руки. В этот момент с криком: 'Дядько Януш, там мамка пов'язана лежить!' на крыльцо выскочил Микола. Увидев происходящее во дворе, тоже на несколько секунд онемел, и пока он толком не оправился, я поманил его к себе:

– Иди-ка сюда, малец.

Когда надо, я могу подпускать в свой голос такие повелительные нотки, что первмы порывом человека, не обладающего стальной волей, является желание подчиниться. Вот и Микола медленно, словно сомнамбула, приблизился ко мне, глядя на меня снизу вверх. Я уже знакомым способом отправил его в сон, надавив на сонную артерию.

– Ти що твориш, нехрист?!
– прошипел Януш.
– Хлопця-то за що?

– Ничего вашему хлопцу не будет, скоро проснётся. Товарищ майор, будьте так добры, обыщите этих хуторян, а я пока подержу их на мушке.