Прибыли новые партии военнопленных. Особенно много их было из-под Харькова, где операция наших войск закончилась неудачей. Немцы говорили, что под Харьковом в плен попали двести пятьдесят тысяч человек…

Наш лагерь был пересыльным пунктом для последующей отправки пленных в Германию. Для каждого отправляющегося в Германию эшелона назначали медицинского работника. Скоро в блоке на четвёртом этаже я вообще остался один с двумя санитарами, продолжая оказывать медицинскую помощь тем, кто за ней обращался. В основном это были больные дизентерией. Но вскоре стали поступать сыпнотифозные, которых я отправлял в местный лазарет. Оттуда они уже не возвращались…

В промежутках между очередными отправками пленных использовали на работах вне лагеря. Некоторым посчастливилось попасть на работу в казино или на продсклады. Такие счастливчики были сыты и могли даже украсть что-то из продуктов, прихватив их с собой в лагерь на так называемый «базар» для продажи или обмена. Эти рабочие группы охранялись полицаями. Немцы на полицаев надеялись, а те их не подводили. Полицаи были со стажем, почти все были в плену с самого начала войны. Они неплохо приспособились к местным условиям: все были прилично одеты в наше обмундирование, в сапогах.

Полицаи жили в том же блоке Е. Но у них были отдельные камеры, оборудованные, по лагерным меркам, всем необходимым для жизни. Питались они, конечно, не баландой. Продукты и самогонку им поставляли пленные из привилегированных рабочих команд. Их полицаи сами и комплектовали.

Через какое-то время после нашего поражения под Харьковом, когда пленных стало много, и эшелоны в Германию отправлялись часто, наступило затишье – новых пленных почти не было. А тут пришло время формирования очередной партии для отправки в Германию. Стали собирать пленных во дворе. Построили колонны, в которые загнали всех, включая даже тех, кто находился в привилегированных командах. Забрали и моих санитаров. Меня пока оставили – к этому времени из врачей и фельдшеров на четвёртом этаже я остался один.

Неожиданно дают команду: «Всех полицаев – в строй!». А было таких человек тридцать-сорок. И полицаев стали грузить в эшелон вместе с пленными! Надо было видеть, как же полицаи ползали на коленях перед немцами, как умоляли не отправлять их в одних вагонах с пленными!.. Ведь они прекрасно понимали, что никуда они не доедут: наши их обязательно забьют. Никакой реакции на эти мольбы не последовало: немцы молча всех полицаев пинками загнали в вагоны вместе со всеми остальными, им нужно было выполнить план. Раз подготовлен эшелон и в нём определённое количество мест, надо эшелон заполнить, а пленных, сколько раньше их было, уже нет! Вот всех под метёлку и загребли. А мы, глядя на безумные от ужаса лица полицаев, про себя подумали: так им и надо. Не всё коту масленица…

В медицинском блоке остались я, тощий рыжий старший полицай и переводчик-фольксдойче. На меня они смотрели, как на пустое место. Сегодня я фельдшером, завтра другого пришлют…

Наконец очередь с отправкой дошла и до меня. Когда на нашем этаже не осталось вообще ни одного человека, в амбулаторию пришли немецкий офицер и старший нашего блока обер-ефрейтор Шульц. Разговор у них был серьёзный, даже на повышенных тонах. Шульц что-то офицеру по-немецки говорит-говорит… По их жестикуляции и кивкам в мою сторону я понял, что они решают: отправить меня с очередным эшелоном или оставить здесь для работы со следующим этапом военнопленных. Наконец оба ушли, никаких указаний не последовало. Я с облегчением вздохнул: на этот раз пронесло…

О Шульце я знал, что он из Австрии. Было ему примерно лет пятьдесят. Приходил он на четвёртый этаж редко. А когда придёт, то кричит, кричит – порядок наводит. Но я ни разу не видел, чтобы он кого-то ударил. Почему-то именно он защищал меня от отправки в Германию.

Через несколько дней снова ко мне пришли всё тот же немецкий офицер и Шульц. Говорили на этот раз они ещё резче. Я понял, что именно теперь моя судьба решается окончательно. Шульц опять офицеру что-то говорит-говорит-говорит… Офицер махнул рукой: ладно, оставляю. И ушёл. Но на этот раз всё оказалось страшнее и опаснее, чем раньше, тучи над моей головой сгустились донельзя…

Дело в том, что прямо перед приходом немцев произошёл совершенно невероятный случай. Тогда не только на этаже, но и во всём блоке стояла абсолютная тишина. На этаже я оказался вообще один. Тут в дверь постучали. Вошёл пожилой мужик, более или менее хорошо одетый. Вроде и наш военнопленный, но внешне и по одежде был скорее похож на полицая, чем на доходягу из лагеря. Но он почему-то сразу внушал необъяснимое доверие к себе. Непонятно было, каким образом после зачистки всего блока до последнего человека он вдруг оказался у меня на этаже. С порога говорит: «Вы мне должны помочь, я не должен попасть в Германию. Хочу быть у вас санитаром». – «Да что я могу для тебя сделать, когда у меня своих санитаров забрали?». Я знал, что за попытку укрывательства в лагере кара была одна – расстрел. Не успел ещё толком что-то сообразить и принять хоть какое-то решение, как в коридоре послышались шаги. Уйти пленному было некуда – выход из камеры был только в коридор. Шепчу ему: «Давай, спрячься куда-нибудь!». Ну а куда тут спрячешься? Вокруг только койки, на них доски. Он забирается под койку, я бросаю шинель сверху, чтобы его не видно было. Тут во второй раз и пришли за мной немцы.

Слава Богу, они его не увидели! Когда немцы ушли и всё стихло, он как ни в чём не бывало вылез из-под кровати: «Ты должен помочь ещё одному человеку. У тебя ведь двое санитаров было». – «Это кому же ещё надо помочь?». – «Парень из Москвы, он военным лётчиком был». А я ему даже толком ничего сказать не мог, пребывал в какой-то прострации. Он ушёл, а через несколько минут они вернулись уже вдвоём. Лётчика звали Николаем. Первый гость так мне и не представился, но я понял, что по званию он был – самое малое – полковником.