В Чечне мы базировались на бывшем аэродроме ДОСААФ (наши СУ-25 разбомбили его ещё в конце 1994 года; полоса была разбита, все постройки – в руинах). Руководство полка и лётный состав разместились в бывшей технико-эксплуатационной части, где ранее выполнялись регламентные работы (правда, у здания этого не было крыши). Вокруг в обычных палатках ютился техсостав.

Я уже говорил, что с лётным и инженерно-техническим составом проблем у меня не было. Зато с местными солдатами, которые входили в состав авиационной комендатуры Северо-Кавказского военного округа, выполнявшей задачу по обеспечению боевых действий полка, проблема была очень большая. Они были совершенно неуправляемыми, поэтому приходилось их воспитывать. А так как в полку «губы» не было, приходилось идти на поклон в пехоту, а чтобы приняли одного такого нарушителя на гауптвахту, я должен был отдать определённое количество спирта, в зависимости от количества объявленных суток. Спирта нам было жалко. Снова пришлось вспомнить Афган. Придумали наказание для нарушителей, наше, так сказать, ноу-хау. Если солдат сильно злоупотребил алкоголем, то приходилось ему рыть яму. Пять суток ареста – яма глубиной пять метров, восемь суток – восемь метров. (Командир полка, по Уставу, мог дать до десяти суток. Поэтому самая глубокая яма у нас была в десять метров.)

Конечно, в такую яму нарушителя мы сажали только на сутки. Ведь внизу дышать абсолютно нечем, кислорода нет. И стол, и дом – всё в этой яме. Да и хватало этих суток – боец становился шёлковым… Конечно, это наказание было не по Уставу и не по закону. Зато мы на спирте экономили и употребляли его по назначению – для протирки «лип».

Но изредка попадались такие отъявленные бойцы, которым даже эти ямы не помогали. Один до того обнаглел, что пьяный пытался с автоматом на лётчиков кидаться, когда они ему что-то стали говорить. Поэтому однажды утром, когда в очередной раз полетел на разведку погоды, посадил я этого «героя» к себе в вертолёт. Подсел в Шатое. А до того с командиром полка тамошним я договорился: «У меня есть один урод, вообще неуправляемый. Давай, я его к тебе определю». Он мне: «Давай, только оформи документы, как положено. Оформишь – сразу привози».

Привожу я этого солдата. (А в полку как раз этой ночью был обстрел.) Мне командир полка говорит: «Алексеич, тут у меня есть и убитые, и раненые. Заберёшь?». – «Конечно, заберу». Подъезжает «санитарка» с ранеными, потом на броне подвозят перебинтованных бойцов. Вокруг запах йода, бинтов несвежих… А мой лихой боец с голубыми погонами… почти что лётчик… Он у нас был водителем топливозаправщика, на шее у него висела золотая цепь толстенная. Говорю ему: «Выходи, вот твой новый командир полка, гвардии полковник. И ты, может быть, гвардейцем станешь, если завтра не убьют. Но если что, ты не волнуйся, твой родной командир вертолётного полка за тобой прилетит и тебя заберёт».

Он же, увидев весь этот ужас – подвозят трупы, раненых, – бросился мне в ноги: «Товарищ командир, заберите меня отсюда!». И… обмочился прямо в вертолёте. Я: «Да что ты меня перед пехотой позоришь!». И начинаю его выпихивать из вертолёта. Но он в меня так вцепился, чуть комбез не порвал, сам плачет: «Товарищ командир, я всё понял, заберите меня обратно». Я тоже понял, что хватит с него. Видно, дошло всё-таки наконец.

И после этого случая с солдатами из подразделения обеспечения вообще не стало никаких проблем: за десять метров все они мне воинское приветствие стали отдавать, хотя, по Уставу, в полевых условиях вроде так и не положено. И даже товарищем командиром называть стали.

Справа от нас находился отряд одной бригады армейского спецназа, а слева – из другой бригады. Мы с ними были в очень хороших отношениях: часто ходили друг к другу в гости, чай пили и песни пели. Весь десантный песенный репертуар я до сих пор помню наизусть. Ещё и за то они нас уважали, что мы за всё время совместной работы ни разу никого из спецназовцев в бою не бросили. По первому их запросу сразу шла группа вертолётов: и боевых, и транспортных (боевые вертолёты «духов» отгоняли, а транспортные – бойцов забирали). Но не оставляли мы не только спецназовцев.

Как-то я с группой вертолётов должен был высадить десант в районе Алхазурово. Моя группа – шесть вертолётов МИ-8 с десантом на борту и четыре МИ-24 прикрытия – должна была обработать площадку перед высадкой и поддержать десант огнём.

Шли мы вдоль южной окраины Грозного низко, на высоте метров двести-триста. Вдруг слышим, как кто-то на нашей авиационной частоте зовёт нас: «Мужики, помогите! Нас зажали, «духи» совсем рядом. Боеприпасы заканчиваются, продержимся недолго, счёт идёт на минуты…». Я прошу: «Обозначьте себя». Они обозначили себя белым дымом. И тут я увидел, что именно по этому месту «духи» бьют трассёрами с нескольких сторон. (Обычно свои обозначают себя оранжевым дымом, но наши зажгли, скорее всего, какой у них был.) Офицер с земли: «Наблюдаете дым?». – «Наблюдаю». – «Помогите, нам не продержаться…». Отвечаю: «Сейчас запрошу ЦБУ».

Докладываю на ЦБУ: «На меня вышла «земля». Группа ведёт бой, боеприпасы заканчиваются, боевики их окружили, находятся совсем рядом. Разрешите оказать помощь: подсесть и забрать». Отвечают: «Ждите». А почему ждите – понятно. На ЦБУ сидит подполковник, у которого нет права принимать такие решения, и он будет докладывать командованию. А по опыту знаю: ждать можно и пять, и десять, и пятнадцать минут. Мы в ожидании встали в круг.

Тут через три-четыре минуты мне с ЦБУ говорят: «Посадку запрещаем. Следовать по заданию». Можно было, конечно, начать задавать им вопросы: а кто наших будет спасать?.. Но ответ тоже был известен заранее: сейчас мы отправим туда дополнительные силы… Но нам на месте было ясно, что если именно сейчас мы не заберём бойцов, то минут через пять-десять им наступит конец.

На такой случай у нас была домашняя заготовка. Когда в группе вертолётов надо было поговорить о том, чего не должны были слышать на ЦБУ, мы переходили на отдельный канал, который с ЦБУ прослушать не могли. Перешли на этот канал. Ставлю своим задачу: я своей парой захожу на посадку, пара такого-то меня прикрывает. Остальным встать в круг, ждать нас.

Когда мы начали заходить на посадку, «духи» стрелять перестали. Ясно дело, увидели четыре МИ-24, всякое желание воевать у них отпало само собой.