Казнь за разглашение

Аннотация

Пролог В марте 1994 года московская пейджинговая станция Полежаевского района приняла весьма странное сообщение: «Любимая, когда ты вернешься из Варшавы, меня уже не будет в живых. Не пытайся выяснить обстоятельства моей гибели. Это очень опасно. Не вини никого в моей смерти. Во всем виноват только я. Знай, что я любил тебя по-настоящему и хотел на тебе жениться. Прости, что вышло так нелепо. Те десять минут, которые отпущены мне на раскаяние, я буду смотреть в твои глаза. Прощай! Твой Алексей». Мужчина, продиктовавший это сообщение, попросил оператора сбросить его на указанный пейджер ровно через неделю. Через неделю сообщение было сброшено. Однако на этом история не закончилась. Она продолжилась через шесть лет. 1 Это душное майское утро не предвещало ничего плохого. Все было буднично и обычно, как всегда по понедельникам. Все мысли тридцатипятилетнего журналиста Леонида Берестова, переступившего порог редакции, крутились исключительно вокруг его коллеги Лилечки Ивановой. Пожалуй, только она скрашивала эти тяжелые сонные понедельники, по которым Авекян производил «накачку» корреспондентов. Летучки по понедельникам журналисты переносили тяжело, но Берестов весь этот бред, который нес редактор по поводу вышедшего номера, пропускал мимо ушей, поскольку напротив него за столом грациозно восседала Лилечка. Но в это утро она запаздывала. От этого на душе было уныло. Собравшиеся в кабинете редактора корреспонденты молчали и ждали очередной взбучки. Однако, вопреки ожиданиям, у Авекяна было хорошее настроение. Номер ему понравился. Он бодро заметил, что по качеству газета уже обошла «Комсомолку», но ещё не дотягивает до «Московских новостей», хотя темы у журналистов по-прежнему хреновые, даже, можно сказать, «абсолютно не конают», а если и «конают», то в противоположную сторону от рейтинга. Словом, если так будет продолжаться, то он разгонит на хрен всю редакцию и наберет новый состав, который самостоятельно будет «надыбывать» и приносить ему в зубах на задних лапках исключительно только «жареное с клубничкой». Обычно на этих словах синий взор Ивановой встречался с насмешливым взглядом Берестова. Он улыбался, а она закатывала глазки. Но сегодня её не было, и Берестову ничего не оставалось, как скучно зевнуть. Авекяну это не понравилось. Он остановил на Берестове свой тяжелый шестнадцатиполосный взгляд и деловито произнес: — А ты, Берестов, лови фотографа и кати с ним на Большую Дорогомиловскую. Оттуда звонила женщина. У неё в квартире инопланетяне. Короче, мне нужен эксклюзив. — Эксклюзив с инопланетянами? — С женщиной. Берестов окинул взглядом коллег, которые едва удерживались, чтобы не лопнуть со смеху, и произнес иронично: — Это для первой полосы? — Посмотрим. Если будет суперзаметка, поместим на первую. — А если у неё не все дома? Я имею в виду инопланетян. — Тогда на тринадцатую. Авекян полоснул всех уничтожающим взглядом, словно Шварценеггер огнеметом наперевес, и пробасил: — Еще вопросы есть? — Молчание — знак согласия несогласных, — ответил за всех Берестов, выдержав томительную паузу. После чего журналисты стали молча подниматься со стульев и поспешно расходиться по своим местам, демонстрируя неистовую деловитость. Берестов задержался. — Послушай, Ашот! На этой неделе я хотел заняться гуманитарной помощью. Мы с тобой об этом в пятницу говорили. Тема любопытная и ещё нигде не поднималась. — Это никому не интересно. — За всех-то решать зачем? Народу тоже иной раз хочется узнать, с какой целью американцы оказывают нам гуманитарную помощь. А главное, чем это через двадцать лет аукнется. — Мне не нужны абстрактные размышления. Мне нужны факты. Суперфакты! Про инопланетян читают. А про гуманитарную читать не будут! — Не надо всех под свою гребенку, Ашот! Не так уж читатель и глуп, как его малюют редакторы бульварных газет. Это во-первых. А во-вторых, когда я сюда пришел, мы договаривались, что я буду обозревать экономику, а не мистику. А что в результате? Все мои темы по экономике ты рубишь на уровне заявок, а с меня требуешь всякую уфологическую дребедень. — Правильно требую. Потому что это читабельно. — То-то, я смотрю, тираж у нас от такой читабельности просто бешеный! Берестов развернулся на каблуках и молниеносно вылетел из кабинета, не дожидаясь, пока редактор разразится грубой бранью, поскольку задета его самая больная тема. Вообще, он бывает очень неинтелли гентным. И не только с мужчинами. Словом, чурка! Берестов подошел к секретарше, и та радостно протянула бумажку с номером телефона. — Везет же вам на инопланетян! Как вы их находите? — Это они меня находят. Берестов вышел на лестницу, где обычно курят журналисты, и наконец увидел Лилечку. Она сидела на перевернутом сейфе и смолила «Кэмел». — Опаздываем? — Приходится. Она изящно выпустила колечко дыма и хлопнула глазками. Сегодня она была необычайно красива. Темно-синие глаза очень гармонично сочетались с рыжими локонами, ниспадающими на белые плечи. Она всегда носила блузки с открытыми плечами, и Берестова удивляло, как удавалось ей среди лета сохранять свои прелести ослепительно белыми. — Фотографа здесь нет? — И не было, — ответила она, лукаво улыбнувшись. — Кстати, вас можно поздравить? — С чем? — С инопланетянами! Вам, как всегда, везет. Вы, наверное, никогда не испытываете муки с темами! Они сами к вам летят, как мухи на дихлофос. — Ошибаешься. Я буду писать аналитику о гуманитарной помощи. — Аналитику! — повела глазками Лилечка. — Авекян скорее удавится, чем опубликует аналитику. В это время на лестницу заглянул фотограф Стас. Глаза его дурацки лучились. — Катим на Дорогомиловскую к инопланетянам? Берестов в последний раз окинул Лилечку с ног до головы, со вздохом отметив, что легкая блузка в сочетании с розовыми штанишками, через которые просвечивают беленькие кружевные трусики, очень к лицу девушкам подобного рода, и в прескверном настроении покинул лестничную площадку. Через минуту он уже звонил по номеру, который дала секретарша. Ему ответила женщина с сиплым, уставшим голосом. Она подтвердила, что инопланетяне в её квартире появлялись дважды и что подробно об этом она расскажет при встрече. Кстати, всю эту неделю она будет находиться дома, а следовательно, готова в любую минуту рассказать о феномене, происшедшем в её квартире. — Я готов подъехать через час, — зевнул Берестов. — Жду, — произнесла она и продиктовала адрес. Журналист вставил в диктофон свежие батарейки, фотограф зарядил новую пленку, и друзья отправились. — Очередная шизофреничка? — спросил Стас. — Скорее всего, — ответил Леонид. 2 Однако женщина, открывшая дверь и отрекомендовавшаяся Зинаидой Петровной Климентьевой, не была похожа на шизофреничку. Выглядела она вполне благопристойно. Во всяком случае, её внешний вид не свидетельствовал, что она имеет нечто общее с теми, кто «контактирует с космосом» или «путешествует в безвоздушном пространстве на летающих тарелках». Таких Берестов различал по фосфорическому блеску в глазах и вытянутым от собственной значимости физиономиям. Подавляющая часть из них сумасшедшие. Остальные — шарлатаны. Эта женщина была полной противоположностью им всем. На вид ей было не более пятидесяти пяти. Благородная шишка на голове из копны пышных, хотя и обесцвеченных волос и светлые глаза. Взгляд её был умным. Лицо белое, с румянцем на скулах, что говорило об отсутствии вредных привычек. Улыбка обаятельная, сразу располагающая к общению. Тело несколько рыхловатое, но ещё сохранившее женские очертания. Вообще она была очень похожа на актрису Татьяну Доронину. — А я уже волнуюсь, — произнесла она, распахнув дверь. — У нас иногда не срабатывает домофон, вот я и переживала, что вы приедете и застрянете. — Пустяки. У меня с собой мобильный, — произнес Берестов, переступая порог прихожей. За ним, коротко поздоровавшись, вошел фотограф. Тесная прихожая была завалена всяким хламом. Кроме груды разбросанной по полу обуви, под ногами валялись пустые коробки, целлофановые пакеты, тряпки и ещё черт знает что. — Проходите в комнату. И, ради бога, не разувайтесь! У меня не убрано. Вы уж меня извините за беспорядок. Не успела! Гости проследовали в комнату и сели на диван. Хозяйка ушла на кухню. «Лучше бы прибралась, чем извиняться», — подумал Берестов и подмигнул фотографу. Тот скорчил зверскую гримасу, означавшую, что он очень сомневается насчет инопланетян. И действительно, обычная однокомнатная квартира на двенадцатом этаже. Метров двадцать комната. Кухня — десять. Прихожая — не развернешься. Туалет с ванной совмещенные. Где здесь приземлиться инопла — нетянину? Берестов поднялся с дивана и заглянул на лоджию. Она была завалена рухлядью. Леонид окинул взглядом комнату. Вдоль стены — темная мебель. Напротив мягкий диван и два кресла. Между креслами журнальный столик. В центре — квадратный стол. Не очень-то уютно для гостей из космоса. На стенах фотографии. Одна в черной рамке бросилась в глаза: черноволосый молодой человек лет двадцати пяти с тоскливым взглядом. Именно за разглядыванием этого портрета и застала журналиста хозяйка дома, бесшумно появившись в дверях с чайником и фарфоровой сахарницей. Она перехватила взгляд Берестова и потупилась. — Что будете пить: чай или кофе? — Все равно. Хозяйка достала из стенки три чашки, банку растворимого кофе «Пеле» и круглую пачку печенья. Затем, поставив все это на столик, ловко разлила кипяток и просила не церемониться. — Итак, Зинаида Петровна, давайте сразу к сути, — произнес Берестов, насыпая кофе. — Во-первых, о себе: кто вы, где работаете? Ваше отношение к религии? Сталкивались ли до этого с необычайными явлениями? И пару слов о том, как ваши члены семьи относятся к подобным штукам? Последний вопрос Берестов мог опустить. И при беглом взгляде было видно, что семьи у женщины нет. Об этом свидетельствовала безалаберность, царившая в квартире. — Ну что ж, — произнесла хозяйка, устраиваясь в кресле. — Работаю я иглотерапевтом. Сейчас — в поликлинике номер девять. А вообще, я всю жизнь проработала в летной больнице. Мужа нет. В Бога не верю. Сейчас мода ходить в церковь. Но я этой моды не придерживаюсь. Как ни приду в церковь поставить свечку, все меня раздражает: от продавцов, не сдающих сдачи за святую воду, до старух, пихающихся локтями. Словом, может, это и плохо, но, как себя ни настраиваю, не могу искренне проникнуться религией. Словом, в Бога не верю и не собираюсь. — А в инопланетян верите? — Как же мне не верить, когда я их видела собственными глазами. Прямо здесь. — Хозяйка указала рукой на середину комнаты. — Это было шесть лет назад. — Шесть? — удивился Берестов. — Да, шесть лет назад! В девяносто четвертом году. Четвертого февраля. — И об этом нигде не писали? — удивился Берестов. — Я никому не рассказывала. — А почему сейчас решили рассказать? — Видите ли, — заерзала в кресле хозяйка, — дело в том… что… Да, все очень просто: как-то все не было повода. Вернее сказать, руки до этого не доходили. А я смотрю, ваш еженедельник о таких явлениях пишет. Дай, думаю, позвоню. Может, мой случай тоже привлечет внимание. Кстати, ваше издание мне очень нравится. — Ясно, — натянул улыбку Берестов, с раздражением отмечая, что их полужелтая газетенка может нравиться только людям недалеким. Однако Зинаида Павловна не производила впечатления недалекого человека. Журналист включил диктофон и поставил его напротив хозяйки. Стас, отодвинув в сторону чашку, начал деловито расчехлять фотоаппарат. — Четвертого февраля, я запомнила это хорошо, потому что у моего сына четвертого февраля день рождения, — начала рассказывать женщина, — я пришла домой очень уставшая. В этот день я обслужила четырех клиентов. Причем на самых окраинах Москвы. А последней больной я ставила иголки в Одинцове. Приезжаю я из Одинцова, кидаю у порога сумку и валюсь на диван. Думаю, отдохну немного, а потом поставлю чайник. На часах около пяти часов. За окном уже довольно сумрачно. Лежу я вот на этом диване, на котором сейчас сидите вы, руки, ноги болят, а сна — ни в одном глазу. И вдруг во всем теле ощущаю какую-то необычную легкость. В ту же минуту вон из того угла (хозяйка указала на угол рядом с фотографией в черной рамке) брызнул свет. Ни с того ни с сего от угла до входной двери образовался световой коридор, метра два в высоту. Он завис между потолком и полом. И вдруг по этому коридору мимо меня проходит огромный человек атлетического телосложения в серебристом костюме космонавта. Я как лежала, так и лежу. Не подумайте, что была пьяной. — Стоп! — перебил Берестов, покрываясь потом, — этот человек был двухметрового роста? — Что вы! Метров пять, не меньше! — Как же он уместился в двухметровый коридор? — А кто вам сказал, что он уместился? Я не видела у него ни головы, ни ног. А видела только туловище от плеч до бедер. Да ещё руки. Руки, кстати, у него были очень длинные. Наверное, до колен. Потому что кисти его видны не были, а изгиб локтей был чуть ли не на уровне начала ног. Но фигура у него была великолепная, да ещё обтянута сверкающим комбинезоном. — И куда он потом делся? — Прошел и исчез. А затем исчез и световой коридор. — Вы испугались? — Нисколько. Я сама удивляюсь, что отнеслась к этому с полным равнодушием. То ли от усталости, то ли ещё от чего? Не могу объяснить! Фотограф пару раз щелкнул фотоаппаратом, а журналист спросил: — Вы можете зарисовать? — Да ради бога! Зинаида Петровна достала из шкафа альбомный лист и тут же синим фломастером начертила на нем две полосы и между ними наискосок спину могучего мужчины. Глаза Берестова округлились. — Почему вы его нарисовали в наклоне? Он шел под углом? — Совершенно верно! Он шел под углом в сорок пять градусов. Берестов даже побледнел от волнения. — Стас, сделай пару снимков рисунка, — попросил он. Фотограф щелкнул несколько раз со вспышкой и без вспышки, после чего скучно зевнул. — Итак, он прошел и исчез, — продолжал Берестов. — Ваша реакция, насколько я понял, была совершенно нулевой? — Совершенно верно! — Голову у вас потом ломило? — Голову? — удивилась хозяйка и крепко задумалась. — Честно говоря, не помню. Но после его исчезновения у меня сгорели все электроприборы. Где-то минут через пятнадцать после исчезновения инопланетянина поднимаюсь я с дивана, включаю в комнате свет, а он не включается. Иду я на кухню — там та же картина. Ну, думаю, отключили. Выхожу на лоджию — у соседей окна горят. Я начинаю естественно вкручивать в люстру новые лампочки. У меня всегда запас. Новые тоже не загораются. Так и легла спать, ничего не добившись. Утром встаю — холодильник разморожен. Он тоже не работает. Включаю телевизор — не работает. Радио — молчит. Хотела позвонить в ЖКО — в телефоне нет гудков. Короче, пригласила я соседа — электрика. Он с этой люстрой возился часа два. Потом плюнул и сказал, что ничего не понимает. Все провода прозваниваются, и контакты чистые, а лампочки не горят. Сунулся он в торшер, и его чуть не хватила кондрашка. В основании все расплавлено, как от короткого замыкания. Причем не от двухсот двадцати вольт, а вольт так от тысячи — не меньше. Так и ушел, ничего не сделав. А после его ухода, уже ближе к ночи, в люстре сама собой загорелась одна из пяти лампочек. Потом заработал телефон. Через полгода включилось радио. А через девять месяцев загорелись все остальные лампы и заработал холодильник. — А до этого девять месяцев вы жили без холодильника и с одной лампочкой на всю квартиру? — недоверчиво заерзал Берестов. — Так и жила. Я вызывала четырех мастеров. И ни один не смог починить. Кстати, забыла сказать, что одновременно с холодильником заработал и утюг. К этому времени я, конечно, приобрела новый, но старый не выкинула. И теперь себя за это хвалю. А вот телевизор пришлось выбросить. У него внутри все расплавилось. Вот такие странности происходили в моей квартире. Причем свои электротехнические несчастья я сначала не связывала с появлением инопланетянина. Ну прошел и прошел пятиметровый мужик через мою квартиру. Не жалко! На второй день я о нем забыла. А через месяц жарю я на кухне яичницу и вдруг вокруг моей сковородки вспыхивает пламя. Причем взвивается д о потолка. Я, естественно, отскакиваю, как-то непроизвольно оглядываюсь и вдруг вижу в полуметре от себя мальчика в скафандре с двумя антеннами над ним. Ростом он был не более чем с метр. А лицо шкодливое, точь-в-точь как у моего внука, когда он хулиганит. Не успела я испугаться, как он исчез. — А пламя куда делось? — Тоже исчезло. — И никаких следов на обоях и потолке? — Абсолютно. Зинаида Петровна перевела дух. Журналисты переглянулись. — Вы не можете показать то место, где появился этот мальчик? — Идемте! Они поднялись и направились в кухню. Кухня была захламлена: на плите грудами лежали кастрюли, сковородки и миски, холодильник был сплошь заставлен горшками из-под цветов, но самым удивительным было то, что посреди кухни совершенно нелепо громоздился огромный дубовый стол и на нем стоял старый телевизор, почему-то перевернутый. Стол преграждал путь к окну, и было удивительно, как хозяйка со своими габаритами умудрялась прорываться к подоконнику, на котором стояла батарея цветов. — Вот здесь он и находился, — произнесла Зинаида Петровна, указывая на противоположную от плиты стену. Расстояние между стеной и плитой было настолько узким, что Берестов так и не сообразил, каким образом она смогла отскочить от плиты и не вписаться в противоположную стену, а тем более не раздавить инопла нетянина. — Сфотографируй это место, — сказал он фотографу и уставился на огромную медную люстру из пяти лампочек, висящую над перевернутым телевизором. «Зачем столько света на кухне?» — подумал, а вслух спросил: — Как же вы девять месяцев готовили без света? — Я, можно сказать, почти не готовила, — засмеялась хозяйка. Питалась в кафе. Поэтому мне и холодильник не был нужен. После того как фотограф сделал несколько снимков на кухне, компания вернулась в комнату. Фотограф, отложив фотоаппарат, неожиданно энергично налег на печенье. А Берестов стал мучительно соображать, к чему привязать всю эту галиматью, чтобы состряпать приличную заметку. Фактов она накидала достаточно, но информационного повода как не было, так и нет. «За что бы такое уцепиться?» — думал он, в четвертый раз озирая комнату. Но женщина, неожиданно снизив голос до полушепота, сказала: — Однажды я ставила иглы одной ясновидящей. И эта ясновидящая мне говорит, что, когда поправится, непременно обследует мою ауру. Через три сеанса ей стало лучше. Поднялась она сама с кровати и начала водить над моей головой руками. Затем опустила руки и спросила: «Вы контактируете с космосом?» — «Нет», — отвечаю я. — «Напрасно, — говорит она. — Они вами очень интересуются. Более того, следят за каждым вашим шагом. Ничего страшного в этом нет. Большинству инопланетяне приносят успех и процветание, но некоторым они несут несчастье». Так вот, — вздохнула Зинаида Петровна, — после этого я поняла, что отношусь к меньшинству. Глаза хозяйки сделались грустными. — На вас посыпались несчастья? — осторожно спросил Берестов. — Посыпались и продолжают сыпаться. — Как это проявляется? — оживился журналист. — Об этом не стоит говорить, — отмахнулась Зинаида Петровна. — Это очень тяжело. — Хотя бы один пример! — Пример? — тяжело вздохнула хозяйка. — Ну, скажем, вылетела у меня пломба. По пути с работы домой захожу я в стоматологическую поликлинику дело одной минуты, — а выхожу оттуда через четыре часа с развороченной челюстью без пяти зубов. От такого примера даже Стас перестал жевать, а Берестов снова включил диктофон, который уже намеревался бросить в сумку. — Как же так получилось? — пробормотал он растерянно. — Так и получилось, что до сих пор я с ними сужусь. А за месяц до этого возвращаюсь я домой и нахожу своего сына мертвым. Он был весь в колотых ранах, а судебная экспертиза в своем заключении написала: «Умер от сердечной недостаточности». Прокуратура до сих пор не возбудила по этому факту уголовного дела. Печенье выпало из рук фотографа, а журналист потерял голос. Друзья переглянулись и покосились на фотографию в черной рамке. — Вот это ни черта… — прошептал Берестов. 3 — Ну что, шизофреничка? — спросил Стас, когда они спускались на лифте. — Вообще-то не похоже, — покачал головой Берестов. — Вполне умная баба, только, как мне показалось, хочет сойти за дуру. А вот зачем? Берестов ещё не отошел от смущения и был задумчив. «Может, нужно было плюнуть на всю эту инопланетную эпопею и подробно расспросить про сына?» подумал он. Только криминал — не его область. Хотя уфология тоже была когда-то не его областью. Но чем больше он погружался в нее, тем популярней становился среди желтых изданий. Среди читателей бульварной прессы он даже снискал некоторую славу. А вообще изначальная его журналистская специальность экономическая политика. Только об этом уже не помнит ни один редактор. — Не фига себе, — почесал затылок Стас. — У неё сына убили, а она нам туфту про инопланетян гонит. — Не совсем туфту, — почесал затылок Берестов. — Со светящимся коридором и гигантами с длинными руками я уже имел дело в пермском лесу. Скажу тебе по секрету: к инопланетянам это имеет весьма косвенное отношение. — А с мальчиком-инопланетянином, у которого шкодливое лицо, имел дело? — ухмыльнулся Стас. — А вот это полнейшая ерунда. Про мальчика она прочитала в «Мегаполисе». Я тоже про него читал. Вопрос в другом: зачем ей это надо? пожал плечами Берестов. После того как лифт остановился, Леонид внезапно стукнул себя по лбу и воскликнул: — Вспомнил! Подожди меня здесь. Я сейчас. Стас пожал плечами и вышел из лифта, а Леонид снова нажал на двенадцатый. Выйдя на последнем этаже, он прошел мимо квартиры Климентьевой, скосив глаза на дверной глазок, и проследовал дальше вверх по лестнице, которая вела на техэтаж. Однако на следующем пролете путь ему преградила железная решетка с навесным замком. Сквозь пыль и ржавую решетку, которая, по всей видимости, не открывалась уже несколько лет, было видно, что ведущая на чердак дверь тоже наглухо заперта. Прилегающие к ней ступени были сплошь усыпаны жестяными банками из-под пива, разного калибра окурками и толстым слоем пыли. Черные от копоти стены разрисованы масонскими и фашистскими знаками, а также надписями не литературного содержания. На потолке висели прилипшие к штукатурке обугленные спички. Должно быть, до кодовых замков это место было излюбленным у подростков. Но Берестова заинтересовала чердачная дверь. Во-первых, она была бронированной. Во-вторых, у неё было как минимум два внутренних замка и один висячий. В-третьих, по величине она в полтора раза превышала обычную дверь как по высоте, так и по ширине. — Так-так, — пробормотал себе под нос Берестов, ничего не понимая, для бульдозера вход расширяли, что ли? В чрезвычайной задумчивости спустился он на первый этаж, где его ждал фотограф, уже начинавший нервничать. — Ты чего-то оставил у нее? — Диктофон. Друзья вышли из подъезда и побрели в сторону Киевского вокзала. Настроение у обоих было тягостным. — Что-то мне не очень, — признался Стас. — Особенно фотография в черной рамке. — Ты её сфотографировал? — На черта она мне сдалась! Друзья миновали перекресток, милицейскую будку, затем рыночек с азербайджанскими продавцами, образовавшийся, судя по всему, стихийно, и Берестов снова хлопнул себя по лбу. — Вспомнил! Про эти световые коридоры и про гигантов с атлетическими фигурами я читал в египетской «Книге мертвых». Я даже, кажется, видел подобный барельеф на каком-то саркофаге, причем живьем, не с репродукции! Вот только где? Берестов достал из сумки рисунок Зинаиды Петровны и пристально в него всмотрелся. Он так увлекся, что едва не врезался в дерево. — Невероятно! Один к одному. Только в каком музее я видел эту гробницу? Вот черт! Разве вспомнишь? А может, я все-таки видел на репродукции? Да нет! Берестов остановился и задумчиво уставился на фотографа. — Слушай, а не прошвырнуться ли нам до Пушкинского музея? — Это ещё зачем? — Если гробница в Египетском зале, сфотографируешь! Дадим обе фотографии: египетский барельеф и рисунок московского терапевта. На полстраницы напишем заголовок: «Египетские монстры появляются в сумерках». Или: «Египетские титаны облюбовали Большую Дорогомиловскую». Это будет сенсация! Фотограф почесал затылок. — Честно говоря, меня это не вдохновляет. Опять гробницы, покойнички. У меня до сих пор кофе поперек горла стоит. Нет, если, конечно, родина прикажет, я сфотографирую. Но ведь ты даже не помнишь, где этот барельеф. Не хочется вхолостую гонять. — Ты прав, не помню, — признался Берестов с потухшим взором. Кажется, это не в Пушкинском музее, а в варшавском. А может, и в Британском. Точно, в Британском! Берестов потер лоб и медленно поплелся к метро. За ним, облегченно вздохнув, засеменил Стас. — Куда сейчас? Надеюсь, не в Пушкинский? — Я — в Пушкинский. А ты поезжай в редакцию. В случае чего, звякну! 4 Но журналист не нашел того, чего искал, в Египетском зале Пушкинского. Пришлось ехать домой и листать альбом Национального музея Варшавы. Однако в нем из египетских экспонатов были только мумия девочки и костяная статуэтка сфинкса из Мемфиса. Значит, этот барельеф он видел в Лондоне. Берестов посмотрел на часы. Было уже половина третьего. В Ленинскую библиотеку он не успевает, на Интернет времени нет, звонить жене в Лондон бесполезно. Ничего не остается, как лететь в редакцию и катать обычную желтую заметку под названием «Инопланетяне предпочитают последние этажи» или «Инопланетяне появляются к несчастью!». Вот это самое то, если без иллюстраций. Хотя, конечно, можно проиллюстрировать фотографиями Климентьевой и пустой стены. Последнюю можно снабдить надписью: «На этом месте стоял инопланетянин. Теперь тут повышенный радиационный фон». А правильней — сделать фотомонтаж. Поместить на стене какое-нибудь яркое пятно и пояснить жирным курсивом, что свечение обнаружилось при проявке фотографии. И то и другое халтура высшей пробы, но что делать, читатели это любят. Точнее, Авекян думает, что читатели это любят. Берестов завертел головой и закрыл лицо руками. «Боже мой! Какой ерундой приходится заниматься, лишь бы удовлетворить самодурство бесталанного редактора». Берестов торопливо проглотил два бутерброда, выпил стакан томатного сока и помчался в свою опостылевшую газету. По пути сломался автобус пришлось идти пешком, в метро на Кольцевой перекрыли переход — пришлось ехать обходной линией, в довершение — у самых дверей редакции он столкнулся с Авекяном. — Ну что, там действительно были инопланетяне? — спросил он, перекрыв своим мощным торсом проход из коридора. — Были! — коротко произнес Берестов, пытаясь проскользнуть между дверным косяком и внушительным животом редактора. — Фотография есть? — Хозяйки квартиры есть! — На сенсацию тянет? — Для сенсации материала маловато. Неплохо бы собрать еще! — Так собери! Только поторопись. К вечеру материал должен быть сдан. Авекян наконец убрал свой живот из прохода, и Берестов мышкой проскользнул в редакцию. «Когда же я успею: и материал собрать и статью написать?» — возмутился журналист и направился к интернетчику Славе. — Качаем новости из Интерфакса? — брякнул Бе рестов. — Качаем, — ответил интернетчик. — Слушай, у меня к тебе вот какая просьба, — Леонид достал из сумки художества Климентьевой, — залезь в Египетский зал Британского музея и скачай барельеф вот с таким рисунком. Вячеслав взглянул на листок и поморщился. — Барельеф на саркофаге, что ли? — Именно! — Адреса, конечно, нет? Ладно, старик. В четверг после обеда у меня будет час времени. Так и быть, полазаю. Но не обещаю, что найду. Сам знаешь, Интернет — это большая помойка и шансов найти в нем что-либо путное, тем более за час, практически нет. Берестов со вздохом покинул верстку и отправился на свое место. Включив компьютер, он написал жирными буквами заголовок «Инопланетяне появляются к несчастью» и задумался. Если начать с появления инопланетян в квартире Климентьевой, а завершить убийством её сына — получится чудовищно. Ничего себе несчастьице. Да это должна быть трагедия всей её жизни! Кстати, забыл спросить: это единственный её сын? Если единственный, то про инопланетян вообще лучше не упоминать. Журналист услышал, как в секретариате засвистел чайник. Он сыпанул заварки в чашку и отправился за кипятком. Нет, про сына надо писать отдельно и в другом ракурсе. Про зубы можно. Это пойдет на ура, если добавить иронии. Но одних зубов мало. А больше фактов о своих несчастьях она не накидала. Значит, несчастья отпадают! Берестов вернулся, отхлебнул чаю и стер заголовок. Немного подумав, написал другой: «Инопланетян раздражают электроприборы». Не то! «Раздражают» нужно заменить на слово «портят». «Инопланетяне портят электроприборы». Хотя лучше написать так — Леонид поскреб макушку «Инопланетяне наводят порчу», а ниже мелким курсивом — «на электроприборы». Действительно, учитывая специфику газеты и нехватку фактов, о несчастьях лучше забыть и упор сделать на перегоревшие приборы. В этом случае неплохо было бы найти того электрика, который чинил проводку. Ну а к нему не помешала бы иллюстрация с расплавленными внутренностями телевизора. Вот это было бы классно! А то со слов женщины-терапевта все эти электротехнические побасенки будут звучать неубедительно. Берестов опять задумался. Позвонить сейчас Климентьевой и спросить номер телефона соседа-электрика. Но вряд ли он сейчас дома. А если и дома, то вряд ли вспомнит электротехнические нюансы шестилетней давности. Словом, звонить — только терять время. В эту минуту в кабинет влетела секретарша Оля и радостно сообщила, что шеф завтра отбывает в командировку. Причем на целую неделю. Весть вызвала оживление в отделе. Коллеги оторвались от компьютеров и стали расспрашивать: куда и с какой целью катит шеф? Не в горячую ли точку, где похищают людей и требуют большие выкупы? Очень жаль, что всего лишь в Питер. Но все равно приятно. Берестов, послушав болтовню сотрудников, внезапно поднялся с места и направился к заместителю редактора Топорову. — Володя, шеф отчаливает. Ты за него, насколько я понял! Так вот, хочу с тобой посоветоваться. И Берестов коротко пересказал рассказ Климентьевой о появлявшихся в её квартире инопланетянах, похожих на тех, которые изображены на египетских гробницах, о перегоревших приборах и убийстве её сына, на которое до сих пор не заведено уголовное дело, несмотря на то что она писала в Генеральную прокуратуру. — Этого не может быть, — покачал головой Топоров. — Если это действительно убийство, уголовное дело должно быть заведено автоматически, без всяких заявлений. По-моему, ты что-то напутал. — Сам ты напутал! Что слышал, то и передаю! — Ты уточни. Если действительно так, это будет сенсация. — То есть ты даешь добро на раскручивание убийства, а про инопланетян, значит, забыть? — С этим вопросом к Авекяну. — Старик, а нельзя ли без него? Он прикажет раскручивать перегоревшие приборы и разыскивать электрика. Честно говоря, мне эта трехомудия из цикла «ну и ну» настоиграла. Я хочу заниматься серьезной журналистикой, а не развлекать домохозяек. — Занимайся! Но в свободное от работы время. — У меня нет свободного времени. Я день и ночь на работе. — Это похвально! — улыбнулся Топоров. — Сердце радуется, когда слышишь такие слова. — Зам снизил голос до полушепота. — Сколько тебе надо на раскрутку убийства? — Думаю, до пятницы уложусь! — А что сдашь в остальные дни? — Хрен с маслом! 5 Берестов вышел из кабинета Топорова и кинулся к телефону. Он набрал номер Климентьевой: — Зинаида Петровна, ещё раз здравствуйте! Это Леонид Берестов. Я хотел уточнить вот что: вы сказали, что вашего сына убили и до сих пор не завели уголовного дела. Я правильно понял или что-то путаю? — Ничего вы не путаете! Вы все поняли правильно. Я шесть лет добивалась возбуждения уголовного дела по факту убийства моего сына, но так и не добилась. Писала в районную прокуратуру, затем в городскую, наконец в Генеральную — и всегда один и тот же ответ: «В возбуждении уголовного дела отказано за отсутствием состава преступления». Согласно заключению экспертизы, Алексей Климентьев умер своей смертью. — У вас есть официальный ответ из Генеральной прокуратуры? — У меня есть все ответы. И даже от депутата Мосгордумы Алексея Гонеева. Я и туда писала. — Зинаида Петровна, о вашем деле сообщали какие-нибудь газеты? — Ни одна! Брался журналист из «Версии», но у него не получилось. — Странно, — пробормотал Берестов, соображая, что если профессиональный журналист по криминалу не смог раскрутить это дело, то стоит ли соваться ему — дилетанту. — А если я возьмусь раскрутить это убийство, вы не будете возражать? На том конце провода возникла пауза. — Не знаю, — пробормотала женщина. — Я, конечно, не возражаю, если вы об этом напишете. Но могут возникнуть проблемы с вашим редактором. Публико вать такой материл — значит ссориться с милицией и прокуратурой. — Это уже мои проблемы. Итак, если вы не возражаете, давайте встретимся завтра утром и вы мне подробно расскажете обо всей этой истории с убийством. А главное, покажете ответы из прокуратуры. — Хорошо. Подъезжайте завтра к десяти, — сказала Климентьева и положила трубку. Берестов схватился за сердце. Что это с ним происходит? С самого начала разговора в груди как-то тоскливо защемило. Может, что-то случилось с женой и сыном? Он принялся набирать лондонский телефон жены. — В Англию звоним? — произнесла ехидно секретарша, не отрываясь от компьютера. — Как ты видишь спиной? — Все, что связано с заграницей, я чувствую сердцем. — Какое непатриотичное у тебя сердце. — Зато горячее… На том конце провода оборвались позывные гудки и послышался знакомый до боли голос. — Привет, это я! — выдохнул Берестов. — Говори по-русски. Твой классический нижегородский я прощу! — Наконец-то! — воскликнула жена. — А я думаю, куда ты пропал? — В России ничего не пропадает. Как у тебя дела, в твоем Лондоне? Хотя какие у тебя дела? Как Алешка? Учится, или дурака валяет? — Так ведь каникулы! Совсем стал плохой. Мы живы-здоровы, у нас все хорошо, только с квартиры выгоняют… — Намек понят! Через неделю зарплата. Перечислю в тот же день! Еще что скажешь неприятного? Ничего не случилось? — Ну что здесь может случиться с их вековыми традициями? Не Россия же, в конце концов! — Россию попрошу не трогать. Это святое. Возвращаться собираешься? — Пока не выдворят из Лондона, добровольно не вернусь. По английскому закону, я имею право ещё на два года. — Закон законом, а ностальгия не мучает? — Мучает только безденежье! — рассмеялась жена. — Кстати, ты в отпуск к нам собираешься? Мы соскучились. Хотя не надо, не приезжай. Это дорого. Лучше эти деньги пришли нам. — Так и сделаю. Послушай, у меня к тебе вот какая просьба. Сходи в Египетский зал Британского музея и сфотографируй все барельефы на саркофагах. Фотографии кинь в мой электронный ящик. — Все барельефы? Да ты с ума сошел! Это сколько же нужно пленки. — На пленку я тебе вышлю. — Не в этом дело. Ты хочешь, чтобы я свалилась посреди Египетского зала? Это же адская работа! — Не свалишься! Джентльмены поддержат. Все! Пока! Целую! Алешке огромный привет! Берестов положил трубку, и секретарша не замедлила вставить: — Разговор я вычту у вас из зарплаты! — Я тебе вычту! — рявкнул Берестов и отправился взглянуть на Лилечку. 6 На следующий день Леонид с утра поехал на Большую Дорогомиловскую. На этот раз, переступив порог квартиры Зинаиды Петровны, он с удивлением отметил, что в ней чистота и порядок. Полы в прихожей блестят, и ноги не спотыкаются о сапоги, коробки и целлофановые пакеты. Туфли и тапочки аккуратно сложены в ящик из-под обуви. И сама Климентьева сияет как начищенный самовар. — Проходите в комнату и, ради бога, не снимайте обувь, — произнесла она и отправилась на кухню, из которой доносился аромат печеной курицы. Берестов не нашел тапочек, в носках прошел к комнату и присел на краешек дивана. На журнальном столике стояли хрустальная ваза с фруктами и два высоких бокала. Он осмотрелся и не нашел ни малейших признаков вчерашнего бардака. Все было вычищено, выскоблено и протерто благоухающей полиролью. «Просто метаморфоза», — мелькнуло в голове у Берестова, и он, покосившись на портрет парня в черной рамке, начал рассматривать развешенные на стене фотографии. Самая большая бросалась в глаза: праздничный банкетный стол, а вокруг него известные актеры: Тихонов, Броневой, Куравлев, Плятт, Доронина. Среди актерской братии Берестов узнал и космонавтов: Коваленко и Берегового. «Странная, однако, компания», — мелькнуло в голове журналиста. Он даже поднялся с дивана чтобы лучше рассмотреть явно любительское фото. Но в ту же секунду услышал за спиной голос Зинаиды Петровны: — Это презентация фильма «Семнадцать мгновений весны». Проходила она у нас в Звездном городке. Видите, там все, кто снимался в этом фильме: Рина Зеленая, Тихонов, Визбор. Климентьева в одной руке держала огромную миску с салатом, в другой плетеную корзиночку с хлебом. «Это ещё зачем?» — неприятно чиркнуло в мозгах у Берестова, однако вслух он произнес: — А какое отношение к этому фильму имеет Татьяна Доронина? Хозяйка мило улыбнулась. — Это не Доронина. Это я! Берестов не нашелся, что ответить. Он присел на диван и полез в сумку за диктофоном. — А как вы попали в Звездный городок? — Я же вам говорила, что работала в летной больнице. — Вы имеете в виду больницу космонавтов? — Верно! Берестов присвистнул и наконец извлек из сумки свой обшарпанный, но всегда безотказный диктофон. — Приступим? — Подождите, буквально через пять минут будет готова курица. Сейчас мы с вами закусим. А пока вот, открывайте! Зинаида Петровна достала из шкафа бутылку армянского коньяка и, поставив перед Леонидом, мгновенно исчезла. — Вообще-то я сыт! — крикнул он вслед, но она не ответила. Нельзя сказать, что Берестов не любил халявы. Но в данном случае она показалась ему несколько неуместной. Он поднялся с дивана и направился в кухню. Она была ослепительно чиста и просторна, не то что вчера — ни пройти, ни проехать. У плиты хлопотала хозяйка, а посередине не было никакого стола с перевернутым телевизором. Он посмотрел на потолок и вместо медной, громоздкой с пятью рогами люстры узрел круглый легкий плафон под матовым стеклом. «Чудеса», — подумал он и спросил: — Скажите, у вас есть ещё дети? Улыбка моментально сошла с лица Зинаиды Петровны. Она выключила духовку и, кашлянув, произнесла: — Он был у меня единственным. Берестов немного помолчал, после чего спросил, неловко переступив с ноги на ногу: — Убийство произошло в этой квартире? — У сына была своя квартира, — ответила Зинаида Петровна. — Она находится на этой же улице через три дома. — И тоже на двенадцатом этаже? Зинаида Петровна метнула в журналиста удивленный взгляд и снова склонилась над духовкой. — Да, на двенадцатом. Откуда вы знаете? — Я не знаю. Просто так ляпнул… Она открыла духовку, и оттуда повалили ароматные клубы пара. Лик хозяйки просветлел. — Ну вот и курица готова. Мойте руки и садитесь за стол. Берестов не стал перечить, догадываясь, что это только отнимет время. Все равно эта баба заставит сесть за стол и съесть половину курицы. Он покорно вошел в ванную, после чего не в очень хорошем настроении сел на диван у журнального столика и сразу же, по настоянию хозяйки, принялся откупоривать бутылку коньяка. Ее радушное гостеприимство журналисту не нравилось. Тем не менее, когда коньяк был разлит по бокалам, салат разложен по тарелкам, а курица после некоторой суеты разорвана на две части, Берестов, проглотив слюну и незаметно включив диктофон, сказал: — Ну давайте начнем по порядку. Как же все это случилось с вашим сыном? — Сначала давайте выпьем. Выпьем и закусим. А потом… Потом все остальное. Зинаида Петровна маленькими глоточками брезгливо опустошила содержимое своего бокала, перевела дух и, ничем не закусив, начала рассказывать, да так быстро и гладко, будто заранее заучила наизусть: — Почти весь день шестого марта девяносто четвертого года я провела с сыном. А седьмого марта вечером он был убит. Накануне я ушла от него в первом часу ночи. Я последняя, кто видел его живым. Он был весел, здоров, спокоен. Словом, все, как всегда. Я могла у него заночевать, но седьмого числа должна была прилететь его сожительница из Польши… — То есть официально он женат не был? — Со своей женой он был в разводе. А в это время жил с одной восемнадцатилетней челночницей из Нижнего Тагила. Ну из тех: молодых, да хватких. — А сколько лет было вашему сыну? — Ему было тридцать два года. Так вот, его сожительница должна была на следующий день прилететь из Польши. Она туда ездила за товаром. Но почему-то в назначенный день не прилетела! Такое случилось в первый раз. В первый и последний. До этого она всегда в половине шестого уже подъезжала к дому. Судите сами: самолет из Варшавы прилетает в шестнадцать. В аэропорту её всегда встречал друг, кавказец. Он помогал ей разгружать товар, а потом вез домой. В половине седьмого она садилась в лифт, а в этот раз… Она не приехала. — Почему? — Ну якобы в Польше бастовали авиалинии и она из-за этого вместо седьмого марта прилетела четырнадцатого. Ну, бастовали — не бастовали, не знаю… — Извините, а что это за друг, кавказец? — Этого сказать я тоже не могу. Знаю только одно, что он её всегда забирал из аэропорта и что они обтяпывали какие-то делишки. Еще до знакомства с моим сыном. Так вот, на следующий день я звоню сыну в три часа — телефон занят. Звоню в четыре — телефон занят. Звоню в половине шестого длинные гудки, трубку никто не берет. Ну, думаю, может, он вышел к подъезду её встретить. Звоню в шесть — опять длинные гудки. Часов до девяти больше не звонила. И вдруг меня охватывает тревога. Я опять звоню и снова слышу длинные гудки. Тут сердце мое почему-то обрывается, я — к нему, хотя у меня нет никакого желания встречаться с его сожительницей. Подхожу к дому и вижу, что в спальне горит свет. Поднимаюсь на лифте, звоню в квартиру никто не открывает. Отпираю дверь (ключи у меня были), толкаю вторую дверь, и она падает на пол. Оказывается, дверь была снята с петель, перевернута и прислонена к косяку. Включаю свет и вижу на полу кровь, которая тянется из кухни в спальню. Вбегаю в спальню и вижу сына, бледного, неподвижно лежащего на разобранной кровати. На лбу две резаные раны. Как потом выяснилось, он уже был мертвым около двух часов. Самое потрясающее то, что он был переодет в новое белоснежное белье, а старое — брошено в ванной. Кровать была также застелена комплектом нового постельного белья. Как будто он предчувствовал свою смерть и приготовился её встретить во всем чистом. На кухонном столе стояла недопитая бутылка коньяка и рядом — три рюмки. Под столом — пустая бутылка водки. Очевидно, что они пили втро ем. Я тут же вызвала «скорую помощь» и милицию. Милиция подъехала раньше. Они пригласили понятых и составили протокол. Что это убийство — ни у кого сомнения не было. Когда эксперты закончили работу, они ушли на кухню и долго о чем-то шептались. Я не придала этому значения. Мне было не до того. После чего они ушли. Но минут через пятнадцать возвращается один из них и говорит: «Во что бы то ни стало добейтесь возбуждения уголовного дела». — Разве уголовное дело об убийстве не возбуждается автоматически? спросил Берестов, думая о своем. — И я так думала. Поэтому не совсем поняла, что он имеет в виду. Я была в состоянии шока. Смысл его слов дошел до меня через несколько дней, когда медицинская экспертиза вынесла заключение: «Умер от сердечной недостаточности». — Как это может быть, если составлен протокол с понятыми, в котором зафиксировано, что у погибшего резаные раны? — нахмурился журналист. — Сама поражаюсь! По поводу же резаных ран мне в милиции сказали: «Мало ли кто чем по пьянке режется. Не раны причина его смерти». Ну а смерть от сердечной недостаточности — это полный бред! Я читала заключение. Там нелепица на нелепице. — Я не понял: вы писали заявление в милицию с требованием возбудить уголовное дело по факту убийства? — Первые полгода не писала. Наивно думала, что дело возбудят автоматически. Как вы сказали…. Потом написала на имя начальника нашего отделения милиции и хотела вручить ему это письмо лично в руки. Мы с ним созвонились и договорились встретиться. Но каждый раз, когда я собиралась к нему приехать, у него либо находились какие-то срочные дела, либо он улетал в командировку. Словом, встретились мы с ним только через восемь месяцев. Пришла я к нему в кабинет, изложила все факты: и то, что на столе было три рюмки, и что дверь с петель была снята, и что, как врач, я вижу противоречия в заключении экспертизы. Потратила на это часа полтора, а он мне вдруг говорит, что не может принять моего заявления. Убийство не в их компетенции. И тут неожиданно поворачивается кресло, которое стояло ко мне спиной, и в нем я вижу мужчину. Мужчина представляется мне районным прокурором. Он, оказывается, все полтора часа внимательно слушал наш разговор. И он мне говорит: «Ну если вы так настаиваете, Зинаида Петровна, напишите заявление о возбуждении уголовного дела по факту убийства в районную прокуратуру и принесите его мне. И поскольку все уже в прошлом сделайте это через месяц. Мне так удобнее». То ли он уезжал на какое-то совещание в Петербург, то ли ещё куда-то. Словом, в тот момент ему было не до меня. — Но через месяц вы с ним встретились? — Нет, — вздохнула Зинаида Петровна. — Говорила же я вам, что на меня сыплются несчастье за несчастьем. Через три дня я попала в аварию и загремела в больницу с трещиной в позвоночнике. Провалялась десять месяцев. Потом, когда выписали, полгода была на больничном. Из дома почти не выходила. Словом, мне было не до заявления. Когда я, наконец, поправилась и написала в районную прокуратуру, мне ответили, что возбудить уголовное дело не представляется возможным, поскольку материалы по этому делу утеряны. — Как это утеряны? — поднял брови Берестов. — А вот так: утеряны, и все! Я, конечно, после этого писала в городскую прокуратуру, затем в Генеральную, наконец, депутату Мосгордумы Владимиру Гонееву — всегда получала один и тот же ответ: все утеряно, люди — наказаны, а возбудить уголовное дело не представляется возможным. — Просто детектив какой-то! Ответы из прокуратуры у вас есть? Зинаида Петровна достала из шкафчика четыре казенных конверта без марок и подала журналисту. — С них можно снять ксерокопию? — Ради бога! Берестов торопливо спрятал конверты в сумку, виновато улыбнулся и выключил диктофон. — Заключение экспертизы тоже утрачено? — спросил он деловито, но Зинаида Петровна ответить не успела. У журналиста зазвонил сотовый. — Леня, ты где? — услышал Берестов голос Топорова, поднеся телефон к уху. — Раскручиваю криминал. Мы вчера с тобой говорили. — Срочно в редакцию! Ты нужен. Берестов сунул телефон в карман и стал вылезать из-за столика. — Вы уже уходите? — забеспокоилась Зинаида Петровна. — Мне пора! Я вам ещё позвоню. — Ну вы же ничего не съели. Выпейте хотя бы рюмку коньяку! 7 — Ну что ещё стряслось? — недовольно проворчал Берестов, вваливаясь в кабинет к заместителю редактора. Топоров в это время ошалело смотрел в монитор, и глаза у него были в куче. — Есть бомба для первой полосы. Дворняга, защищая хозяйку, загрызла бультерьера. Причем насмерть! Бери фотографа и поезжай на Беговую. Точный адрес возьмешь у секретарши. — Ты считаешь это сенсацией? Топоров поднял стеклянные глаза на Берестова. — А по-твоему, нет? Собака, которую специально выводили для собачьих боев, не смогла справиться с простой дворнягой. Причем этот бультерьер, которого загрызла дворняга, неоднократный чемпион. Я точно не знаю, но ты это выясни! У неё одних медалей штук восемь. Медали сфотографируй все, на подушке. Это получит широкий общественный резонанс и среди русских вызовет национальный подъем. Берестов расхохотался. — Ну ты, Топоров, юморист! Ради этой ерунды оторвать меня от такого серьезного дела? Топоров нервно завозился на стуле. — Если ты не берешься, я поручу другому. Я тебе хотел сделать как лучше! Это бомба. Это точно пойдет! А то, что менты где-то на кого-то не завели уголовного дела, в Москве это сплошь и рядом. Читателю уже надоело! А вот с собаками — это супер! — Но я журналист по экономике, а не по собаководству… — То есть ты отказываешься? — Безусловно. — Смотри! Тебе публиковаться, не мне. Позови тогда Иванову. А насчет убийства посоветуйся с нашим юристом. Покажи ему ответ из прокуратуры, и он точно скажет, стоит ли копать дальше. На мой взгляд, это дело гиблое. Я на твоем месте раскрутил бы из всей этой истории только про то, как вырубилось электричество. А что? Пусть расскажет, как она жила девять месяцев с одной лампочкой на всю квартиру. Если пользовалась свечами — это сенсация! Представляешь, на первой странице крупными буквами: «В Москве живут при свечах!» А ниже мелкими: «Свет отключили инопланетяне!» Берестов махнул рукой и вышел вон. Ничтожная желтая газетенка! С этим надо либо мириться, либо искать другую работу. Словом, бежать! Только куда? Да хотя бы в ту же «Комсомолку». Нельзя сказать, что она серьезней «Московских вестей», но там, по крайней мере, редактор не армянин. Здесь же единственный луч света — только Лилечка Иванова. Ее он нашел на лестнице восседающей на перевернутом сейфе с сигаретой в руках. Она была в коротеньком желтом платьице, в легких босоножках, с двумя кокетливыми косичками, струящимися фонтанчиками. Сегодня глаза её были темно-синими, что говорило о том, что в данный момент она не в духе и к ней без надобности лучше не подходить. И точно, повернув голову и мило тряхнув косичками, Лилечка с доса дой выдохнула дым. И при этом не только не улыбнулась, но даже не поздоровалась. — У тебя здесь рабочее место? — усмехнулся Берестов. Она тяжело вздохнула и отвернулась к окну. — Опять зарубили тему? — догадался Леонид. — Не расстраивайся! Тем много, а нас мало. Нас мало, и нас все меньше. Лилечка нервно стряхнула пепел на пол и брызнула глазками: — Не могу же я, как вы, писать про летающие тарелки. Я все-таки закончила юридический. Топоров сам не знает, чего хочет! В Московской думе создается фракция «Единство». Это первая партия в Мосгордуме, да ещё партия власти. Прикиньте! Причем во главе встали самые преданные лужковцы. Догадываетесь, что это значит? Московская дума ложится под Путина! Разве это не тема? А Топоров говорит: «Это никому не интересно. Ищи бомбу!» — Правильно сказал, — улыбнулся Берестов. — Потому что ты ни черта не рубишь в политике. Правда, и Топоров в ней не рубит, но у него хотя бы интуиция. Тебе же как уфолог юристу могу сказать: эта партия в Мосгордуме создается как уступка Путину взамен того, чтобы за Лужковым осталась третья кнопка. Словом, идет элементарный торг. Даже не торг, а игра. Уже по одному тому, что во главе встали преданные лужковцы, можно сказать, что сценарий к этому фарсу написал сам Лужков. Лилечка ехидно улыбнулась и погрозила пальчиком. — Откуда вы все знаете? От инопланетян информация? Только сведения у вас, Леонид Александрович, неточные. С ТВЦ вопрос уже решен. Конкурс выиграет «ВИД». Берестов снисходительно покачал головой. — И охота тебе вникать во всю эту ерунду? Там, наверху, начинается новый раздел собственности. Высокопоставленные чины знают, за что борются, но тебе-то это к чему? Нам все равно ничего не достанется. Так что журналисту заниматься политикой бесплатно — по меньшей мере глупо. — А инопланетянами? — прищурила глазки Лилечка. — Общаясь с инопланетянами, можно, по крайней мере, наработать что-то для себя. Я имею в виду знания, а не материальные ценности. — И много вы наработали? — Не жалуюсь. Я теперь мыслю в масштабе Вселенной, а не в рамках одной авекяновской газетенки. Глаза Лилечки потеплели. Она стряхнула пепел на подоконник и, взмахнув косичками, поинтересовалась: — Это отражается как-нибудь на материальном благосостоянии? — Абсолютно не отражается. Лилечка скривила губки и швырнула сигарету в урну. Затем зыркнула на коллегу и тяжело вздохнула. Рука Берестова сама собой потянулась к её головке. Он провел ладонью по её волосам, но она возмущенно вскрикнула: — Почему вы всегда гладите меня по голове?! — Извини, привычка, — смутился Берестов, пряча руку в карман. — Привычка гладить девушек? — Да нет! Ты просто очень похожа на мою кошку Мурку. Вот если взять её мордочку и твою — то просто будет одно лицо. Кстати, ты как относишься к кошкам? Лилечка неопределенно пожала плечами. — А к собакам? Не боишься? Тебе Топоров нашел бомбу на первую полосу: на Беговой дворняга загрызла бультерьера. — Вы это серьезно? — оживилась Лилечка. — С этого нужно было начинать! Она бабочкой вспорхнула с сейфа и полетела к замредактора, обдав Берестова запахом каких-то немыслимых духов. Леонид посмотрел ей вслед. Ее попка была обворожительно круглой, а ноги просто ослепительными. После её исчезновения сделалось серо и скучно. Берестов обвел глазами лестничную площадку и отметил, что это не самое лучшее место в этом старом обшарпанном здании «Союза российской молодежи». Желтые потолки, пыльные ступени, запаутиненные окна. К тому же запах в этом месте без Лилечкиных духов совершенно невыносим. Леонид покинул прокуренную лестницу и отправился искать юриста. Его он нашел в компьютерном цехе. Геннадий Александрович вылавливал из Интернета очередное постановление Московского правительства. — Гена, взгляни на документ, — попросил Берестов, кладя перед ним письмо с подписью районного прокурора. — Если можно, твое краткое резюме. Пойдет этот материал для нашей газеты или не стоит браться? — Что это? — пробормотал юрист, рассеянно пробегая по листу. — Убийство, по которому не завели уголовного дела. Брови юриста взметнулись вверх. — Ни черта себе… Есть ещё письма? — Есть ответ из Московской прокуратуры и из Генеральной. Но все они спущены в районную прокуратуру прокурору Веревкину. Ото всюду один и тот же ответ: «Возбудить уголовное дело не представляется возможным, поскольку материалы утрачены». — Утрачены? — вытаращил глаза юрист. — Бред какой-то! Но если ещё и результаты вскрытия исчезли, то это самое загадочное дело, с какими я сталкивался. Ситуация анекдотическая: убийством занималась какая-то оперативная группа отделения милиции, хотя убийство — прерогатива прокуратуры. — То есть дело стоящее? — заключил Берестов. — Раскрутить этот клубок было бы любопытно, но прошло много лет. Боюсь, ты только потеряешь время. Так что если возьмешься, первым делом выясни, сколько лет хранятся в архиве материалы по убийству. Затем найди московскую сводку происшествий за седьмое марта девяносто четвертого года и посмотри, есть ли это убийство в сводке происшествий. Если его нет, ищи заключение о вскрытии. Его, конечно, тебе никто не покажет, но если вдруг случайно оно окажется у тебя на руках, считай, полдела сделано. 8 На следующий день, придя на работу пораньше, Берестов позвонил в «Коммерсант» своему другу Анатолию Калмыкову. Толик работал в отделе происшествий и на криминале «съел собаку». — Привет, старик! Буду краток: скажи, как человек опытный: в каких случаях прокуратура не возбуждает уголовного дела по убийству? — Вопрос сформулирован глупо, но я понял, о чем речь! — ухмыльнулся Калмыков. — Случаев таких нет, но причин не возбуждать уголовного дела до черта. Самая главная: плохая раскрываемость убийств. Чем больше у прокуратуры нераскрытых дел, тем больше они получают втык от вышестоящих инстанций, ну и, естественно, как везде, работников лишают премии, должностей, званий и прочего в том же духе. Поэтому, если у прокуроров появляется возможность не возбуждать уголовного дела, они его не возбуждают. И при этом не испытывают никаких угрызений совести. Так что не переживай. — За прокуратуру я не переживаю. Я переживаю за милицию. Какой ей резон скрывать факт убийства? — Совместно с прокуратурой бьются за самый низкий показатель преступности в их районе. Но это маловероятно. Кто сейчас борется за показатель? Сейчас борются только за собственный карман. Вот так. А ты никак занялся криминалом? — В свободное от инопланетян время. — В таком случае, желаю удачи. До связи! Не кладя трубку, Берестов следом позвонил Климентьевой. — Добрый день, Зинаида Петровна! Извините, если разбудил. Я к вам с единственным вопросом. Почему милиция не захотела зафиксировать факт убийства вашего сына? — Возиться не захотела, — вздохнула Зинаида Петровна. — Тем более видят: женщина одинокая, беспомощная, вдобавок убитая горем. Такая ничего не добьется. Вот и решили все списать на сердечный приступ. Но прежде чем делать такие заключения, поинтересовались хотя бы здоровьем моего сына. Сердечники с детства стоят на учете в поликлинике. Мой же никогда не стоял. В его амбулаторной карте нет ни одной жалобы на сердце. Разве это не странно? На этих словах Берестов увидел входящую в комнату Лилечку, и трубка как-то сама собой начала клониться к аппарату. — Спасибо. Я вам позвоню, — скороговоркой пролепетал журналист и потерял дар речи. Лилечка была в воздушном шелковом платье с царским декольте и маленьким золотым крестиком на тонкой цепочке, который уютно располагался между двумя пышными персями нездешней белизны. Ее кудри красиво лежали на белых плечах, глаза сияли, щеки рдели. — Ты сегодня как фрейлина Екатерины, — шепнул ей на ухо Леонид. Она улыбнулась. И, вероятно, хотела спросить: «А почему не как сама Екатерина?» — но тут позвали на летучку. Берестов последовал за Лилечкой и сел рядом с ней, локоток к локотку. Журналюги с утра были веселы и разговорчивы, поскольку Авекяна не было. — Что будем ставить на первую полосу? — подал голос ответственный секретарь. — Насколько я понял, собак? — Их, козлов! Топоров покосился на Лилечкино декольте и сделался чрезвычайно серьезным. — Что у нас с бультерьером, Иванова? — Все отлично! — улыбнулась Лилечка. — Вчера вечером сдох. — Что с ним? — Перекушен позвоночник и разорвано горло. — Сфотографировать удалось? — Бультерьера не удалось! Хозяин не позволил. А дворнягу сфотографировали. Топоров нервно завозился на стуле. — Медали тоже не сфотографировали? — Сказала же: хозяин отказался общаться с журналистами. И понятно почему, — сверкнула глазками Лилечка. Глаза Топорова сделались стеклянными. Ему это было не понятно. Помолчав и кинув быстрый взгляд на Лилечкин крестик, он повернул голову к ответственному секретарю: — Фотографию бультерьера найдешь? — О чем речь! Они все на одну морду. — А медали? — И медали найдем! «За отвагу…» Топоров снова взглянул на Лилечку, стараясь принципиально смотреть в глаза, а не на декольте. — Рассказывай, чего ты раскопала. — Я поговорила с хозяйкой дворняги и ещё с несколькими собачниками во дворе, — начала Лилечка. — Пес у неё — редчайшей доброты. А этого типа с его бультерьером во дворе не любят. Он как выводит свою собаку обязательно драка. Он сам науськивал бультерьера на собак. — Зачем? — удивился Топоров. — А он поддерживал её бойцовский дух. — Ну ты выяснила, из-за чего началась драка? Он действительно напал на женщину? — Хозяин спустил его с поводка, и пес кинулся на хозяйку дворняги. Та, естественно, в крик. Дворняга услышала и кинулась на бультерьера. — Дворняга пострадала? — Почти нет: пара клочков шерсти и пе рекушенная лапа. — Это бомба! — воскликнул Топоров. — На первую! На этом летучка закончилась, и журналисты потянулись за Лилечкой на лестницу. По всей видимости, декольте произвело впечатление не только на Берестова. «Такой оравой ещё никогда не курили», — отметил про себя Леонид и включил компьютер. Но к черту декольте! Сегодня нужно составить стратегический план расследования. «Итак, какие мы имеем факты по разоблачению ментов поганых? — почесал затылок Берестов. — Да практически никаких, кроме рассказа Климентьевой. Но она — лицо заинтересованное. Она могла их умышленно исказить, что, вероятно, и сделала. Милиция тоже не заинтересована выносить сор из избы. Единственные, кто может хоть что-то прояснить по этому делу, — понятые. Да ещё соседи. Точно! С соседями нужно обязательно поговорить. Каждый из них наверняка имеет собственное мнение по этому делу». Перекур закончился. Народ повалил с лестницы обратно в редакцию и стал рассаживаться по местам. Через пару минут в отдел вплыла Лилечка. Покрутившись у стола ответственного секретаря, она прямиком направилась к Берестову. «Работать не сядет, пока не продемонстрирует свои прелести всей редакции», — усмехнулся Берестов и догадался, что сейчас черед некурящих. Лилечка грациозно опустилась на стул, блеснув всем, чем можно и чем не можно, выставив на первый план то, что затуманит любую здравую голову, и невинно уставилась коллеге в глаза. Леонид скользнул взглядом по её бюсту и потупился. Сквозь нежную кожу проступали синие прожилки вен. — Вы вчера читали в «Коммерсанте» про ТВЦ? — Читал! — вздохнул Берестов, переводя взгляд с её губ на тоненький крестик и снова на ослепительные прелести в шелковом декольте. — Ну как? — улыбнулась она, перехватывая его взгляд. Берестов, снизив голос до полушепота, наклонился к её уху и с жаром произнес: — Могу сказать только одно: у тебя не бюст, а чистое произведение искусства. — Я спрашиваю про заметку! — ужаснулась она, сделав круглые глазки и прикрыв ладонью декольте. — Всякие заметки меркнут перед истинным искусством. А тем более «коммерсантовские». 9 Можно сказать, что эта утренняя перепалка с Лилечкой была самым приятным моментом за весь бесцветный день. Во всем остальном Берестова преследовали неудача за неудачей. Сначала он позвонил Климентьевой, и та дала ему телефон патологоанатома, который делал вскрытие. Затем она дала телефон соседки-инвалида, квартира которой находилась прямо под квартирой её сына и которая якобы что-то слышала в день убийства Алексея. Наконец, очень неохотно, но все-таки Зинаида Петровна дала телефон одного из понятых. Это тоже был сосед убитого, с той же лестничной площадки, что и он. О втором понятом, точнее, понятой, подписавшей протокол, Климентьева отозвалась очень плохо, сказав, что это известная на весь дом стерва и пьяница и что с ней говорить не только не рекомендуется, а наоборот категорически возбраняется. К тому же Зинаида Петровна понятия не имеет, где она сейчас живет. Но этого пока было достаточно. Не теряя времени, Берестов позвонил инвалидке. Та, сразу же врубившись в суть вопроса, стала охотно рассказывать, удивляя журналиста скрупулезными подробностями. — В тот день где-то часов в шесть я услышала, что к соседу над нами пришли двое мужчин. — Как вы услышали? — По шагам! Знаете, я уже сорок лет не выхожу из квартиры. От этого слух у меня очень обострился. Я по шагам за стеной могу описать человека. А в тот вечер муж был на работе. Он дежурил в ночную смену. Когда его нет дома, я не включаю телевизор. А если телевизор не включен, то я могу слышать через две стены. Так вот, когда я услышала, что к верхним звонят, то подумала, что это приехала Алешина невеста из Польши. Посмотрела на часы — без пятнадцати шесть. Я удивилась. Обычно она раньше половины седьмого не приезжала. Это меня насторожило. — Почему насторожило? — Да потому, что к Алеше никто не ходил. А тут я слышу, он отпирает двери и впускает кого-то. Судя по шагам, один был тучный. У другого шаги были легкие, как у женщины. Но это была не женщина. Тот, который тучный, был в туфлях с твердыми каблуками, другой — в кроссовках. Ну они здороваются, разуваются и проходят на кухню. Где-то с часик сидели бесшумно и о чем-то разговаривали. Было так тихо, что я даже про них забыла. И вдруг слышу, на кухне падает на пол что-то тяжелое, даже, кажется, вместе с табуреткой. И тишина. Минут десять тишины, потом начинается какая-то возня и пьяная болтовня. После чего, слышу, возня перемещается в прихожую. Такое ощущение, что мебель двигают. «Ну мне какое дело», — думаю я. На этом все и затихло. Я услышала, как хлопнула железная дверь и как загудел лифт. И больше ничего не слышала. Я посмотрела в окно: из подъезда вышли двое. Один — маленький и толстый кавказец, другой белобрысый — русский. Они сели в белую «Волгу» и уехали. А ночью неожиданно приехала милиция. Стали ходить по подъезду, звонить в квартиры. Они и ко мне звонили, но я не открыла. — Почему не открыли? — А ну их всех к черту! Не открыла, и все. Легла спать. Утром является с дежурства муж и говорит, что над нами убили соседа. Я конечно испугалась. Рассказала все, что слышала и видела. А он мне говорит: «Если будет про это расспрашивать милиция, скажи, что спа ла и ничего не слышала. А то потом затаскают по судам». Так я ничего милиции и не рассказала. Может быть, зря… — Скажите, а вы уверены, что двое, которые вышли из подъезда, были именно те, кто приходил к Алексею? — А кто же еще? Больше некому. Больше никто не выходил из подъезда, кроме них. И уехали они как-то подозрительно быстро. — И еще: ваш муж сказал, что это убийство. От кого он это услышал? — От милиционеров, конечно! Когда они опрашивали подъезд, так и говорили, что, мол, расследуем убийство на двенадцатом этаже. Никто и не сомневался, что Алешу убили. Когда потом подтасовали заключение, весь дом был в шоке. — А зачем милиции подтасовывать заключение? — Как зачем? Чтобы не заниматься этим делом. Охота им, что ли, бесплатно искать убийцу? Они лучше за это время пошмонают приезжих. Все польза для семейного бюджета. — Ну что ж, спасибо за информацию. Возможно, я позвоню еще. До свидания! Берестов водворил трубку на рычаг и задумался. Что-то в этой истории не вязалось. Особенно такой факт: женщина утаила свои наблюдения от милиции, но с готовностью рассказала о них первому встречному журналисту. Причем не очно, а по телефону. Все это очень подозрительно. Хотя, с другой стороны, за сорок лет сидения в четырех стенах так намолчишься, что заговоришь хоть с чертом. Что касается ментов, то они сами виноваты, что население к ним относится с ещё большим недоверием, чем к бульварным писакам. Берестов поскреб ногтем висок и позвонил одному из понятых. — Алексей Леонидович Горкин, — прочитал он в записной книжке под только что набранным номером. — Пенсионер, восемьдесят шесть лет, коммунист… «Боже мой! Да, столько не живут!» — усмехнулся про себя Берестов и услышал на другом конце провода старческий кашель пенсионера Горкина, коммуниста, восьмидесяти шести лет… Однако, в отличие от предыдущего свидетеля, Алексей Леонидович долго и скрупулезно выспрашивал фамилию, имя, отчество и должность звонившего. Также он задал ряд вопросов о газете, в частности чей это орган, и кто его финансирует, и почему, собственно, он, этот орган, заинтересовался гибелью его соседа, который уже шесть лет как покоится в могиле. Берестов терпеливо отвечал на его бессмысленные вопросы, едва сдерживая раздражение. — Скажите, на ваш взгляд, это было убийство или смерть от болезни? не выдержав, спросил Берестов. После минутной паузы Горкин неохотно ответил: — Какое же это убийство, если вскрытие показало, что Алеша умер из-за сердца. — Вскрытие вскрытием, но что вы подумали, когда вошли в квартиру? Не показалось ли вам это замаскированным убийством? На другом конце провода снова образовалась ти шина, которая журналисту показалась умопомрачительной вечностью. — При чем здесь я? — закашлял голос. — Экспертиза определила смерть от сердца — значит, умер от сердца. А что мне подумалось или не подумалось в ту минуту, это никому не интересно, да я и не помню. Дали нам с Аней подписать бумажку, мы и подписали. Больше мы ничего не знаем и знать не желаем. «Вот старый хрыч, никак не разговоришь!» — подумал Берестов, а вслух произнес: — Извините, а Аня это кто? Тоже понятая? — Соседка наша. Она живет этажом ниже. — Это которая пьет? Недоуменная пауза снова воцарилась в телефонной трубке. Затем молчание сменилось кашлем и старческий голос медленно произнес: — Извините, мне сейчас надо принимать таблетки. Так что разговаривать больше не могу. Извините. — Подождите, Алексей Леонидович! Можно я вам позвоню после того, как вы примете таблетки? — Нет, я после уезжаю на дачу, — прокашлял голос. — Тогда последний вопрос, — затараторил Берестов. — Вы случайно не знаете, куда переехала Аня, ваша соседка, с которой вы были понятыми? — Почему переехала? Никуда она не переехала. Где жила, там и живет. — А вы не могли бы дать её номер телефона? Но вместо ответа раздались короткие гудки. «Козел! — вырвалось у Берестова. — А ещё коммунист…» Потом в течение дня сколько бы журналист ни набирал номер Горкина, всегда нарывался на те же короткие гудки. Интересное получается кино: инвалид, который ничего не видел, дал информации больше, чем живой свидетель. Точнее сказать, живой свидетель вообще не дал никакой информации. «Вот каковы они, свидетели! Только мозги могут парить!» Единственная ценная информация, полученная из разговора, это что понятую зовут Анной и что она никуда не переехала. Климентьева здесь что-то перепутала. А было бы любопытно поговорить с этой «стервой и пьяницей». Но это планы на перспективу, а сейчас надо узнать, в каком виде это убийство вписано в московскую сводку происшествий за 7 марта 1994 года. Потом неплохо бы выяснить: кто конкретно несет ответственность за утерю документов? Однако ни того, ни другого Берестову выяснить не удалось. В первом случае журналиста около часа гоняли по различным инстанциям, начиная от отделения милиции и кончая Министерством внутренних дел, после чего начальник пресс-службы ГУВД с металлом в голосе отчеканил, что такие сведения он давать не уполномочен. Во втором случае работники архива ГУВД, после невнятных мычаний и бессмысленных расспросов типа: «Зачем это нужно вашей газете? Писать, что ли, больше не о чем?» — честно признались, что даже приблизительно не имеют понятия о том, что случилось с документами. Более того, они затрудняются сказать, кто из вышестоящих ментов может внятно ответить на столь щекотливый вопрос. Осталось только позвонить судмедэксперту. Теоретически здесь никаких сложностей не было, поскольку телефон Института судебной медицины и фамилия патологоанатома, вскрывавшего Климентьева, журналисту были известны. Их дала сама Климентьева. Однако и здесь вышла незадача. По данному номеру дважды переспросили, кто звонит, с какой целью и из какой газеты. Наконец после двухминутной тишины из института бодро сообщили, что такой здесь не работает. — Он уволился? — удивился Берестов. — Почему уволился? Таких здесь отродясь не было. 10 «Какая все-таки рутина, эти российские правоохранительные органы, досадовал Леонид. — Свяжешься с ними — и пропадешь. Это тебе не милые простодушные инопланетяне, из которых можно выудить информацию на все случаи жизни для любой московской газеты. Из органов — можно выудить только геморрой! Словом, этот день можно вычеркивать из жизни. Хотя не совсем так! — улыбнулся Берестов. — Созерцание бюста Лилечки стоит полжизни. Пойти разве что взглянуть на него еще, чтобы на пенсии не сожалеть о бесцельно прожитых годах». Однако и здесь журналиста ждала неудача. Лилечка отправилась на интервью — показывать бюст остальному миру. Осталось последнее средство: спуститься в переход и засосать бутылочку «Афанасия». Берестов посмотрел на часы: до обеда час. Это уже неплохо. Послеобеденная жизнь иногда предстает в более радужном свете. И точно, через два часа возвратившись в редакцию слегка подшофе — на большее четыре бутылки пива не располагают, — Леонид почувствовал, что небесный свод наконец сдвинулся со своей мертвой точки. Первым делом секретарша Оля радостно сообщила, что ему звонила жена из Лондона, которая очень возмущалась тем, что его нет на работе в рабочее время. Она велела передать, что барельефы сфотографированы и сброшены ему в электронный ящик. После жены звонила Зинаида Петровна, вспомнившая важные подробности, которые проливают свет на эту темную историю. И наконец, самая важная и значительная новость, свидетельствующая о том, что звезды поменяли свое высокомерное отношение к Берестову, — вернулась Лилечка. Когда Берестов заглянул в отдел, то с изумлением увидел, что она сосредоточенно набивает какой-то текст. По всей видимости, дело серьезное, претендующее на бомбу. Он приблизился чуть ли не на цыпочках. Она доверчиво подняла глаза. На её плечики была наброшена джинсовая куртка, связанная рукавами на груди. — Ты замерзла? — спросил Берестов, догадываясь, что доступ к созерцанию произведения искусства на сегодня прекращен. (И это правильно. В наслаждении красотой тоже должна быть мера. От общедоступности её ценность снижается.) — Меня знобит. Я была в собачьем морге. — Уже есть собачьи морги? — И даже собачьи кладбища с надгробиями и склепами. — М-да. «Новым русским» не откажешь в фантазии, чего не скажешь о нас, журналистах. Кстати, мы уже второй день работаем без редактора и никто не помыслил это дело отметить. Это упущение. Предлагаю закатить банкет. — Прямо в редакции? — улыбнулась она. — Лично я «за»! Организуйте коллектив. — Сегодня? — Сегодня я занята. Мне нужно писать про собачий морг. В пятницу! — В пятницу сдача номера. Давай завтра! Она кивнула и опять уткнулась в компьютер. Берестов прошелся по редакции, но коллеги к предстоящей пьянке отнеслись без энтузиазма. «Ну и черт с вами, — усмехнулся Берестов. — Главное, Лилечка согласна». Он вернулся в отдел и принялся звонить Климентьевой. Но почему-то не дозвонился. Это уже как признак хорошего тона — просят позвонить и исчезают. «Ладно. Залезем в почтовый ящик и просмотрим барельефы, которые прислала жена. Дело занудное, но необходимое. — Слайдов оказалось около двухсот. — Поработала на совесть, — отметил Берестов, — но, кажется, напрасно». Нужного барельефа среди присланных не оказалось. Берестов подпер подбородок и уставился в окно. Он видел этот барельеф на египетском саркофаге. Только где? Где ещё есть египетские залы? Леонид перебрал в голове все музеи, в которых когда-либо бывал, и пришел к выводу, что этот барельеф он мог видеть только в Британском музее, когда они три года назад ездили в Англию определять сына в университет. Хотя, возможно, и в Варшаве. Но это вряд ли, поскольку в Польше Леонид был в восемьдесят девятом году. Даже если бы Леонид увидел его в Польше, в восемьдесят девятом рисунок вряд ли бы отложился в памяти. Ведь световой коридор он увидел годом позже. Это было в Пермской аномальной зоне. Как не запомнить февраль девяностого? Тогда пермский треугольник будоражил передовые умы во всех уголках тогда ещё советской державы. Берестов работал внештатным корреспондентом в «Известиях». Собственно, редакция «Известий» и предложила ему организовать экспедицию в Пермскую аномальную зону. Он организовал. Их поехало пятеро. Все они были членами уфоло гического клуба ДК «Первое мая». Андрей Шмелев — поэт, Владимир Кузнецов — лесоруб, Коля Зайцев — пожарный, Сеня Дольский — эколог. Компания подобралась веселая. Главное, никто всерьез не верил, что эта зона — действительно перевалочный пункт инопланетян, как об этом писали газеты. Но каждый был убежден, что кому-кому, а уж им улыбнется удача. Уж кто-кто, а они непременно встретят там такое — ещё неизвестно какое, но это будет нечто! — какое ещё никому не встречалось. Это станет мировой сенсацией. Уверенности добавляла карта Сени Дольского с какими-то супераномальными местами. Откуда Дольский выкопал такую карту, Берестов не помнил. Но это не важно. Однако, как только они зашли в этот пермский аномальный лес, иллюзии встретить что-нибудь эдакое, претендующее на мировое открытие, как-то быстро испарились. Лес был исхожен вдоль и поперек и загажен исследователями так, что у эколога Сени Дольского чуть не выпали последние волосы. Экспедиция сразу же пошла по компасу к какому-то болоту, к одному из самых жутких мест в этой зоне, где, по словам очевидцев, происходит дикий отсос энергии. Болото нашли к двенадцати ночи. Разожгли костер, поставили палатку. Никакого отсоса не ощутили. Напротив, когда Кузнецов извлек из рюкзака четыре бутылки водки, ощутили буйный присос и шальную российскую радость. Вот тут надо признаться, что в тот вечер они набрались здорово. Даже удивительно, как это их угораздило с четырех бутылок. После чего стали носиться по лесу с криком: «Инопланетяне, выходите! Хватит морочить голову человечеству!» Наутро у всех раскалывались головы. Экспедиции пришлось сняться с места и пойти на поиски пивного ларька. Как тут не отметить зверскую целеустремленность всех участников? Пивной ларек не нашли, но в каком-то селе нашли бабку, торговавшую самогоном. Он продала три литра. Там-то и выяснилось, что орлы провели ночь совсем на другом болоте. Оказывается, экспедиция ушла вообще в противоположную сторону от того места, где обычно ходят исследователи. — А много вообще ходит исследователей? — поинтересовался Берестов. — Жуть! — Что-нибудь новенькое исследуют? — В основном пьют! После разговора с местными жителями выяснилось, что экспедиция Берестова особой оригинальностью не отличается. Это несколько омрачило праздничное настроение, которое поднялось от первой удачной находки экспедиции. — Пока не дойдем до места, пить не будем! — сурово произнес Леня. И все понуро поплелись за командиром, искренне недоумевая, о каком месте заикнулся Берестов. К этому времени уже выяснилось, что эколог Сеня владеет азимутом так же, как мартышка очками. Эту неприятность через пару часов пути решили залить огненной водой, а заодно приготовить обед. Во время беспечной суеты у костра Берестова мучила совесть. В «Известиях» ждут обстоятельной статьи, раскрывающий тайну феномена Пермской зоны. Редакция выделила деньги на экспедицию, целиком доверившись порядочности внештатного корреспондента, наивно приняв его за серьезного человека. А они даже не могут сориентироваться по компасу. Пока исследователи возились с дровами, Леонид решил прогуляться. Пройдя с полкилометра, он уткнулся в какое-то болото. «Уж не оно ли, где этот жуткий отсос энергии?» — подумал Леонид. Постояв немного под деревом, почувствовал слабость, в голову пришло, что сейчас нужно срочно похмелиться. Берестов внял зову внутреннего голоса и вернулся в лагерь. — Я нашел это болото! — весело объявил он. — Сейчас по стакану перед обедом — и хватит! Ночью выступаем. И ночью выступили. Зарядили фотоаппараты, достали счетчики, приготовили рамки. До того болота не дошли. Заблудились. Зато набрели на какую-то поляну, где Сеня испуганно прошептал: — Счетчик зашкаливает! Что будем делать? — Будем мысленно приглашать их к контакту, — произнес торжественно Берестов и сам вздрогнул от собственного голоса. Две минуты держалась напряженная тишина, и вдруг Кузнецов прошептал дрожащим голосом: — Вижу! Инопланетянина вижу! Компания вздрогнула и попятилась. Коля Зайцев интенсивно защелкал фотоаппаратом. Берестов, как ни всматривался в темные стволы деревьев на противоположном конце поляны, все равно не видел ни черта. И вдруг ему показалось, что от черных деревьев отделяется белое облако и плывет к ним. — Братья! — заорал истошно Кузнецов. — Возьмите меня с собо-ой! Он кинулся к ним навстречу, однако, не добежав и до середины поляны, рухнул лицом в снег и затих. Орлы переглянулись. — На черта вы ему налили! — произнес Зайцев. — Козел! Инопланетян распугал… Ребята подняли Кузнецова и вернулись в лагерь. Добавили ещё по полстакана и начали ржать. — Ты чего нафоткал, Зайцев? — Черт его знает? Проявим, посмотрим! — А ты куда понесся, идиот? Только Берестову было не до смеха. Он мучился все тем же гамлетовским вопросом: быть или не быть его статье в «Известиях»? Что он напишет в газету, которая доверчиво профинансировала эту экспедицию? На следующий день ребята стали собираться домой. Вот тут-то и прошли мимо них шестеро туристов из Иркутска. Взглянув на помятые физиономии берестовской команды, они понимающе заулыбались и потопали дальше. И только один из них сбавил шаг. — Вы разве не знаете, что здесь останавливаться нельзя? — Это ещё почему? — Опасно! Парень широко улыбнулся, но не стал вдаваться в подробности. Только кивнул на восток и сказал: — В двух километрах отсюда есть такая поляна, с которой многие не возвращаются. Там щель в иное измерение. Никого, кроме Берестова, его слова не заинтересовали. Головы раскалывались, а похмелиться было нечем. Парень понимающе оглядел компанию и вдруг сказал: — А вы пробовали медитировать по кругу? Ложитесь на землю по знакам зодиака, беритесь за руки и начинайте гонять энергию слева направо. Через пять минут вам откроется космос. — Какой к черту космос, когда башка гудит, — произнес Кузнецов и стал разводить костер. Парень снова улыбнулся и ушел. Команда принялась суетиться у костра. А Бе рестов поднялся и отправился на восток, на ту самую поляну, где щель в иное измерение и откуда многие не возвращаются. — Лучше вообще не вернуться, чем явиться с позором, — произнес он сквозь зубы. 11 Это не было сном и не было похмельным бредом. В этом Берестов мог поклясться. Он всегда имел трезвый рассудок и никогда не сомневался в том, что видел своими глазами, будь то явление сиюминутное или уже наполовину стершееся из памяти. Ему сроду никогда ничего не казалось, не мерещилось, не чудилось даже по пьяни, и он удивлялся тем, кто не верит собственным глазам. В отличие от них, Берестов глазам верил всегда. В то хмурое февральское утро, пройдя в пермском лесу два километра на восток, Берестов уткнулся в железобетонный забор. «Понятно, почему отсюда можно не вернуться», — усмехнулся он и поплелся вдоль забора. Было ли это тайным местом заключения политических узников или секретным военным объектом, Берестов не знал, однако через несколько минут ощутил необычайную легкость. «Что это со мной?» — удивился он, чувствуя, что рассудок его по-прежнему ясен, хотя состояние близко к обморочному. В обморок Берестов падал дважды. Однажды в детстве, когда у него из вены брали кровь, и в уже достаточно зрелом возрасте, когда он, поскользнувшись на льду, ударился затылком об асфальт. В первом случае он видел сказочное синее море и себя, бегущего по песчаному берегу, необычайно веселого и беззаботного, во второй раз он не видел ничего, и когда пришел в себя при помощи прохожего, отхлеставшего его по щекам, то первой мыслью было, что того света нет! Там сплошная ночная мгла и полное небытие. На этот раз состояние бредущего вдоль забора Леонида отдаленно напоминало состояние того, первого, обморока. Неожиданно его «я» стало медленно подниматься над ним все выше и выше. Наконец оно оторвалось от плоти и перепрыгнуло через забор, а его тело продолжало автоматически двигаться вдоль забора, как будто ничего не случилось. «Что за хренота?» — произнес он мысленно и услышал свой собственный голос откуда-то со стороны. В трехстах метрах от забора был ещё один забор, более мощный, обнесенный колючей проволокой и сигнализацией. Над ним каждые двести метров возвышались будки с черными стеклами. «Меня, наверно, видят», — мелькнуло в голове. Тем не менее он легко и быстро перемахнул через второй забор, за которым его взору открылся огромный аэродром с диковинными полупрозрачными вертолетами. За ними купола прозрачных зданий и каких-то нерусских сигарообразных башен. Но самым удивительным было то, что за этим забором было лето. Зеленые лужайки с фруктовыми деревьями, серебристые фонтаны и около них какие-то люди в военной форме пепельно-зеленого цвета. Но почему какие-то? Обыкновенные люди в обыкновенной военной форме российского образца. Двое даже покуривали, облокотившись на пластиковую скамейку, и непринужденно о чем-то беседовали. Они-то и видели непрошеного гостя. Берестов инстинктивно рванул обратно, чувствуя, как его тело у забора поспешно меняет направление и ускоренными темпами направляется в лагерь. Он прыгает сначала через один забор, потом через другой, одновременно видя, что те двое поспешно садятся в вертолет и бесшумно стартуют с площадки. Берестов догоняет свое бегущее по лесу тело, вливается в него и оглядывается. Вертолет снижается. Вот он приблизился настолько, что почти задевает верхушки деревьев. Берестов видит смеющиеся лица летчиков. Один из них зачем-то направляет на него маленький серебристый телевизор. Именно телевизор, не фонарик и не подзорную трубу, как показалось беглецу поначалу. Он отчетливо видит серый экран, а затем и себя на нем бегущим по перевернутому лесу вверх ногами. И в ту же секунду от телевизора до него развернулся широкий светящийся коридор. Леонид на секунду зажмурился, чтобы не ослепнуть, а когда открыл глаза, то с ужасом увидел как на него, наклонившись вперед подбородком, надвигается огромный монстр в сверкающем серебристом костюме. Он был настолько громаден, что не вмещался в светящуюся параллель. Берестов видел только его мощные плечи и торс да ещё этот ужасный квадратный подбородок. Не дойдя каких-то пары метров до Леонида, монстр так же внезапно исчез, как и появился. Следом исчез и свет. А вертолет остался на месте. Только из прозрачного он превратился в обыкновенный. В простой российский вертолет военного образца, грязно-зеленого цвета. В ту же секунду Берестов услышал его громкий рокот, будто ему вытащили из ушей вату. Железная стрекоза, пролетев над его головой, вскоре исчезла за верхушками деревьев, и, когда её рокот стих, Берестов медленно поднялся с земли, стряхнул с себя снег и поплелся в лагерь… В лагере его ждали ещё более удивительные вещи. Ребята смирно сидели на рюкзаках и подозрительно терпеливо ждали своего патрона. Никаких упреков по поводу долгого отсутствия начальника Берестов от них не услышал. Только Коля Зайцев как-то странно посмотрел сквозь него круглыми глазами и пролепетал еле слышно: — У тебя аура розового цвета. Как потом выяснилось, орлы, навернув перловой каши с говядиной и рассовав по рюкзакам спальники с котлами, все-таки решили помедитировать по совету товарища из Иркутска. Как они потом объясняли, исключительно для того, чтобы убить время. Странно, как с такого бодуна эта мысль вообще пришла им в голову. Они легли по знакам зодиака, взялись за руки и начали гонять энергию. Через пять минут выяснилось, что таковой у них почти нет, а то, что в них ещё оставалось, — почему-то гоняется в противоположную сторону. После того как они переориентировались, небо над ними сразу же просветлело, причем Дольский с Кузнецовым увидели только солнце, а Шмелев с Зайцевым ещё и луну, но, главное, все четверо на просветленном небе узрели два громадных человеческих силуэта — мужской и женский. — Что вы хотите? — спросил мужчина мысленно. Все растерялись, кроме Зайцева, который мысленно сказал, что мечтает увидеть больше, чем позволяют глаза. Мужчина не ответил. Силуэты растворились. После этого небо медленно заволокло тучами и стало снова как было. Медитаторы медленно поднялись с земли. И вдруг Зайцев начал растерянно озираться. — Ребя-ата, — прошептал он. — Что я вижу… Вы все марионетки… Оказывается у Зайцева открылось духовное зрение, так называемый «третий глаз». Им-то он и узрел, что вокруг роятся орды светящихся шаров, а также куча всякой непонятной ерунды. У каждого из присутствующих, по его словам, оказалась аура, у кого-то больше, у кого-то меньше, а у Кузнецова вообще с гулькин нос. Но больше всего беднягу поразило, что у всех из темени тянутся в небо белые гибкие шланги… Впоследствии, вспоминая эту экспедицию, Берестову иногда не верилось, что все это происходило наяву. Однако светящийся коридор и идущего по нему монстра он запомнил очень ясно. Что касается статьи, она вышла в срок. Конечно, пришлось сочинить всякую ахинею типа того, что независимые исследователи «Известий» обнаружили в пермском лесу повышенный радиационный фон, а также электромагнитные отклонения, влияющие на центральную нервную систему и вызывающие галлюцинации, и все прочее в том же духе. Словом, написал то, что хотел редактор, серьезным языком, с научными терминами, без какой-либо мистики и всего того, что вызывает недоверие читателя. Кстати, фотографии проявились. На них оказался обыкновенный зимний лес Предуралья. Ничего особенного. Так что заметка пошла без иллюстраций, но редактор остался доволен. А вот ребята, которые были в этой экспедиции, почти все пропали ни за грош. Володю Кузнецова пришлось сдать в психбольницу ещё в Казани, поскольку он в поезде начал заговариваться и устраивать истерики по поводу того, что братья по разуму не признали его за своего. Теперь он спился, хотя по-прежнему еще, кажется, пилит деревья. Шмелев занялся бизнесом, и через год его труп выловили из Москвы-реки. У пожарного Коли дар ясновидения продержался ровно неделю. После чего пропал. Рассказывали, что с пожарной деятельностью он завязал и теперь сутками медитирует, месяцами постясь и голода я. Единственный Иван проработал четыре года в городской думе Калуги, после чего исчез. «Оказывается, не так уж все это и забавно, — думал Берестов, глядя мимо экрана компьютера. — Кто серьезно занимается потусторонними мирами, тот рано или поздно заканчивает плохо». Это Берестов заметил давно. Еще пять лет назад. Топоров подошел к Берестову и тряхнул его за плечо: — О чем думаем? — Да все о том же… где бы ни появлялись инопланетяне, для человека это всегда заканчивается плачевно. — А если это добрый инопланетянин? — Не имеет значения! Любое вмешательство инопланетных цивилизаций в человеческую эволюцию с благими или иными намерениями сказывается на человечестве пагубно. — Почему? Может, они принесут такие знания, которые продвинут нас на миллион лет вперед. Берестов поморщился. — Ты рассуждаешь, Топоров, как средней дебильности американец. Только они могут думать, что высший разум не нынче завтра спустится к ним в Америку и за красивые глазки воздарит такую технику, что они станут хозяевами не только всей земли, но и Вселенной. На меньшее их национальная мечта не согласна. Но все дело в том, что технику подарить ещё можно, а вот разум, который создал эту технику, подарить нельзя! Его можно только приобрести титаническим трудом в многомиллионолетней эволюции, шаг за шагом, ступень за ступенью… — Тогда чего они здесь разлетались на своих тарелках? — А ты уверен, что это инопланетяне? — Берестов! Не морочь голову. Скажи лучше, чего ты сегодня сдашь в номер? Берестов возмущенно сверкнул глазами и, сорвав с аппарата трубку, начал остервенело накручивать номер. Топоров, сообразив, что от этого спецкора он сегодня не добьется ничего, тяжело вздохнул и отправился восвояси. А Леониду повезло. На том конце провода оборвались длинные гудки и послышалось тихое старческое покашливание. — Извините, это опять я, журналист «Вестей»! — воскликнул Берестов, узнав кашель Горкина. — Мы утром не договорили. У меня к вам только один вопрос: вы видели на полу кровь, когда были понятым? На том конце провода долго собирались с мыслями, Берестов, затаив дыхание, молил только об одном: лишь бы не положил трубку. Пусть наорет или обматерит, но только не короткие гудки. — Чего вы от меня хотите? — произнес немощный голос. — Прошло много лет. Я уже ничего не помню. Все, что я помнил, я рассказал вам утром. — Про кровь на полу вы не рассказывали! — напирал Берестов. — Да крови-то было — кот наплакал, — произнес еле слышно Горкин, затем, прокашлявшись, добавил: — И та не убитого, а его собутыльника. Палец он порезал, собутыльник, когда консервы открывал. — Так его все-таки убили, Алексея? — Ну… когда мы вошли в квартиру, следователь сказал, что убили. Но, знать, ошибся. Алешка умер от сердца. — Но у него на лбу были резаные раны. — У Алешки, что ли? Какие это раны! Царапины. Две царапины от лезвия у него были на лбу. А ран никаких не было. — Почему вы решили, что от лезвия? — А это не я решил. Это следователи так решили. И лезвие на полу нашли. Сам себе он лоб порезал. — Зачем? — А это спросите у него. Может, у него такая привычка была: с похмелья лоб резать. Чтобы голова меньше болела. Это такое кровопускание из мозгов. Говорят, в Средневековье очень распространено было. — Так он что же, часто поддавал? — Кто его знает? Наверно, поддавал. — С друзьями? — Нет. Если пил, то один. Друзья к нему не ходили. Единственный раз пришли к нему два товарища, да сразу же его и порешили. — Как порешили? Вы же сказали, что он умер от сердца. — Это не я сказал. Это медэкспертиза сказала. А что она сказала, то и сказала. А я больше ничего не знаю… Вы уж извините! Будьте здоровы! прокашлял голос. — Подождите, не кладите трубку! — воскликнул Берестов, почувствовав, что большего из него не выудить. — Умоляю, дайте телефон Анны, вашей соседки, которая была понятой… ну… «пьяница и стерва». На том конце провода долго стояла недоуменная тишина. Наконец раздался кашель, после которого дремучий голос произнес: — У неё нет телефона. Есть только номер квартиры. Квартира у неё девяносто шестая. — А дом, какой у вас дом? — напирал Берестов, догадываясь, что если у неё нет телефона, то, значит, допилась до ручки. — Семьдесят третий, — кашлянул Горкин и опустил трубку. Это была удача! Да какая! Берестов даже замурлыкал что-то в стиле городского романса. Он тут же до стал записную книжку и записал в ней на букву «А»: «Понятая Анна (стерва и пьяница) Большая Дорогомиловская, дом 73, кв. 96». Затем набрал номер телефона Зинаиды Петровны. На этот раз она была дома. — Мне сказали, что вы звонили, — произнес Берестов. — О да! — воскликнула она взволнованно. — Я подумала, что вам будет интересно узнать вот что: когда велось следствие, меня ни разу не вызывали на допрос. То есть с самого начала не хотели, чтобы это дело проходило как убийство, поэтому ограничились показаниями сожительницы сына, которая объявилась только через неделю после убийства. Все её показания свелись к тому, что Алеша пил и был неуравновешенным человеком. Но это вранье! Ей было выгодно его оклеветать, чтобы самой выкрутиться. — Выкрутиться? — Конечно. Она проворачивала какие-то темные делишки со своим кавказцем. Еще неизвестно, что она привозила из Польши, маскируя под товар. За товар такие деньги не обернешь, какие имела она. Может, наркотики. Не знаю! Я думаю так: в тот день этот кавказец, их друг семьи, не дождавшись её в аэропорту, поехал к Алеше. Видимо, в тот день она должна была привезти ему что-то очень важное. Подъехали они к знакомому дому, как положено, поднялись с водителем на двенадцатый этаж, и Алеша наивно открыл им дверь, думая, что они от нее. Что там дальше произошло, можно только догадываться. Но об одном можно сказать с уверенностью: они последние, кто видел Алешу живым. — Пожалуйста, по порядку! Что это за кавказец и чем он занимался? — Не знаю, чем он занимался. Знаю только, что Алешина сожительница привозила ему чего-то из Польши, поэтому каждый раз, как она прилетала, он встречал её в аэропорту и на своей машине доставлял с товаром до подъезда. — Вы его видели? — Ни разу. — Откуда же вы про него знаете? — Алеша рассказывал. Он ревновал страшно. — А откуда вы знаете, что в тот вечер он приехал к Алеше? — Соседи с первого этажа видели его белую «Волгу». Они эту «Волгу» знают как облупленную. И шофера его белобрысого знают. Он часто заезжал за ней. — И что, соседи, может, и номер этой «Волги» помнят? — Думаю, что да! — Милиция в курсе? — Как она может быть в курсе, если её это не интересует. Если бы интересовало, допросили бы соседей. — Так вы думаете, что вашего сына убил это кавказец? — Об этом говорят факты. — Но зачем ему нужно убивать вашего сына? — Он думал, что эта свиристелка прописана у Алеши. Наверное, рассчитывал жениться на ней и таким образом прописаться в московской квартире. Но он сильно просчитался. Алеша не такой дурак, чтобы прописывать к себе первую встречную. — Вы это рассказали следователю? — Как я могла рассказать это следователю, когда меня ни разу не вызвали на допрос? — А в заявлении прокурору? — А прокурор заявлений не принимает. Я же вам рассказывала. — Да-да, я помню. Извините! — пробормотал Берестов. — И ещё такой вопрос: как они убили вашего сына? — Сделали в руку укол… 12 Остатки дня Берестов провел в раздумье. Здесь было над чем поразмыслить. Снова кавказец на белой «Волге», которого видели в день убийства не только инвалидка, но и соседи с первого этажа. Это, пожалуй, самый весомый козырь. Правда, маловероятно, что кавказец, имеющий личного шофера, будет убивать из-за прописки. Хотя в наше гнусное время человеческая жизнь не стоит ничего. Странность в другом: почему столь простое дело не захотела раскручивать милиция? Именно не захотела! Все-таки нужно узнать, включено ли это убийство в сводку происшествий за 7 марта 1994 года. Берестов задумчиво поскреб ногтем висок и набрал номер телефона Толика Калмыкова. По счастью, тот оказался на месте. — Привет, это я, — подал голос Берестов. — Ты, как всегда, занят? Тогд а буду краток: мне позарез нужно знать, включено ли в сводку происшествий за седьмое марта девяносто четвертого года убийство некоего Алексея Климентьева. — На кой черт он тебе сдался? — Долго рассказывать. — Тогда будь на месте. Позвоню через пятнадцать минут. Но Калмыков позвонил уже через семь. — Такого в сводке происшествий за седьмое марта девяносто четвертого нет ни в Москве, ни по Федерации. Так что не падай духом, старик! Жив твой Климентьев! Берестов вздрогнул. — Скажи: сводки по убийствам поступают в тот же день? — Сразу же, после обнаружения трупа. — А после вскрытия узнанного могут вычеркнуть из списка? — Это ещё за каким чертом? Нет, старик, что попало в список, то умерло навсегда, даже если оное воскреснет, смертью смерть поправ. Хотя нет, есть еще, кажется, сводка по оперативным данным. Но в них тоже нет твоего друга. Однако странный у тебя покойник. Просто неуловимый Джо. «Что же получается, — размышлял Берестов, — оперативная группа установила факт убийства, но уголовного дела по факту не завела и в сводку происшествий не занесла». В голове Берестова тут же сформировался будущий остов материала, разоблачающий преступную бездеятельность правоохранительных органов. Если хорошо подать, да с конкретными фамилиями соседей, понятых и свидетелей, а гвоздем, конечно, сделать кавказца и при этом привести статистику преступлений, которые совершаются лицами кавказской национальности, то будет очень даже впечатляюще. В конце можно растечься по полосе желчью или разразиться бранью по поводу того, что московская милиция, вместо того чтобы искать убийц, ловит бедных приезжих, не успевших в силу обстоятельств пройти регистрацию. Теоретически получается неплохо! На бомбу, конечно, не тянет в связи с банальностью темы, но аромат скандала присутствует. Однако без объяснений правоохранительных органов — это будет игра в одни ворота. Хоть с кем-то из них, но поговорить придется. Хорошо бы разыскать того оперативника, который вернулся сказать Кли ментьевой, чтобы она добивалась возбуждения уголовного дела. Но Зинаида Петровна не помнит ни одной фамилии. Даже странно. А она должна их помнить. Берестов позвонил в ОВД «Полежаевское» и, напоровшись на секретаршу, вежливо попросил записать на прием. — Я передам начальнику. И позвоню вам завтра в десять, — ответила секретарша. Однако на следующий день в десять Лилечка выкинула такой фокус, что Берестов начисто забыл о полковнике Григорьеве. Она впорхнула в редакцию в короткой клетчатой юбочке-разлетайке и прозрачных черных чулочках. Черная блузка без единой складочки обтягивала её тонкую талию и описывала соблазнительный изгиб её пухлой груди. Волосы были убраны в греческом стиле под высокую шишку, но один локон у виска как бы невзначай ниспадал на розовую щечку, подчеркивая изящную линию шейки. Берестов подошел ближе и увидел, что сегодня Лилечка во всеоружии: ресницы наведены чем-то синим, губы обрамлены чем-то сиреневым, на скулах блеск, в глазах огонь. А запах совершенно божественный. Черт! Вчера она была как нимфа, а сегодня как пантера. Да, она хочет помутить рассудок всей редакции! — Ты не забыла, что мы сегодня пьем? — произнес Берестов. — Я принесла шампанское! — улыбнулась она. Ну какая после этого может быть работа. На летучке Топоров пытался на манер Авекяна учинить журналистам разнос за то, что они задерживают материалы, а сам косился на Лилечку. И чем больше он на неё косился, тем менее убедительно звучала его речь. В конце концов он дошел до того, что стал взывать к совести, чем вызвал саркастические ухмылки. — Сегодня уже нужно верстать шестую полосу! А из чего верстать? Где материал? Где ваша совесть, господа? Вот скажи, Берестов, что ты сегодня сдашь? — Почему сегодня? — пожал плечами Берестов. — Мы договорились на пятницу! Разве уже пятница? Вот завтра для тринадцатой полосы я что-нибудь раскопаю. А сегодня меня лучше не трогать. Как-никак я раскручиваю убийство. — Сколько ты ещё будешь раскручивать?! — вскричал Топоров. — Такие дела распутывают годами, а ты хочешь, чтобы я за три дня раскрутил, да ещё написал булгаковским языком. Сегодня берестовскому красноречию мог позавидовать Демосфен. Однако Топорова это почему-то раздражало. — А что помещать на твои полосы? — не унимался он. — Пустые места с надписью: «Извините, дорогие читатели, журналист Берестов раскручивает материал». Так, что ли? Совесть у тебя есть, Берестов? Скажи, есть? — Есть! Но она у меня не обладает решающим голосом. На этом разошлись. До обеда было уныло и скучно. Берестов снова звонил в Управление внутренних дел, пытаясь выяснить, кто все же такой растетеха. Но там либо сами не знали, либо прикидывались шлангами, посоветовав просто-напросто меньше волноваться. Позвонил Берестов и в Институт судебной медицины, снова попросив позвать патологоанатома Евгения Мелихова, представился корреспондентом «Коммерсанта» и назвался Анатолием Калмыковым. После минутной паузы девушка попросила оставить номер телефона и сказала, что перезвонит в течение часа. Берестов продиктовал номер своего сотового, но она потребовала рабочий. Ничего не оставалась, как дать телефон «Московских вестей». Однако в течение часа так никто и не перезвонил. Когда Берестов перезвонил сам, также представившись Калмыковым, девушка с раздражением ответила: — Но ведь мы ещё вчера вам сказали, что таких у нас нет и никогда не было. «Четко разоблачили», — подумал Берестов и позвонил Климентьевой. Зинаида Петровна долго удивлялась наглости работников морга, дважды сверяла телефон и буквально по буквам выверила фамилию с именем и отчеством патологоанатома, который делал вскрытие. Телефон оказался тот же, и фамилия совпала. — Пусть не обманывают! — воскликнула она. — Мелехов всю жизнь работал там и, я уверена, работает до сих пор. Я выясню по своим каналам и позвоню. «Если у неё есть свои каналы, какого черта она обратилась к дилетанту», — удивился Берестов и тяжело вздохнул. Если сегодня после работы не удастся напиться с Лилечкой, то этот день тоже можно будет вычеркнуть из жизни. Берестов посмотрел на часы и начал обход коллег. В результате выяснилось, что вечерняя пьянка под угрозой. Все, как один, задерживают статьи. «Сегодня последний срок сдачи материалов и вряд ли что получится», — с тоской отвечали коллеги. И это отнюдь не радовало организатора. «Какие все-таки разболтанные люди — эти журналисты! — возмущался Берестов. Ничего не осталось человеческого. Когда материалы задерживают — это понять можно, но когда забывают о банкетах — это уже ни в какие ворота не лезет. Пренебрегать попойкой ради каких-то супервшивых заметок — черствость высшей меры. Одна Лилечка не забыла. Подошла к этому делу добросовестно! Даже шампанское принесла!» На этих мыслях Берестова охватил стыд. Сам-то он тоже запамятовал о банкете. Эх, чья бы корова мычала… Где обещанный коньяк, идиот? Но лучше вспомнить поздно, чем вообще не вспомнить. Берестов вскочил с места и помчался на выход. — Ты куда?! — крикнул Топоров. — За коньяком! 13 — Так куда, куда ты бегал? — сощурил глаза Топоров, когда Берестов час спустя появился на пороге редакции. — На обед! — не моргнув ответил Леонид, прикрывая руками пояс, из-за которого живописно выпирало что-то инородное. — Мне послышалось: «За коньяком!» — Это от пониженного давления, — пояснил Берестов. — Что-то мне не верится, что я ослышался, — усмехнулся заместитель редактора, косясь на вздутую рубашку Берестова, под которой явно что-то булькало. — Каковы верующие, таков и бог! — развел руками Берестов и мышкой проскользнул мимо патрона. — Вечером жду материал! — крикнул Топоров. Берестов вытащил из-за пояса две бутылки коньяка и спрятал их в столе. После чего сделал выразительный жест руками, означающий «фиг дождешься!». И только после этого обратился к сотрудникам с обличительной речью по поводу банкета. — Не до банкета, ей-богу! Материалы горят! — закачали головами товарищи. В это время в отдел вошел интернетчик Слава и протянул Берестову отпечатанный на принтере лист. — Этот барельеф тебя интересовал? Берестов взглянул и весело рассмеялся. — Ты откуда это выудил? — Из Интернета! Не из унитаза же! — Я спрашиваю, из какого музея! — Из Британского. — Черт! Берестов протер глаза. Барельеф один к одному совпадал с рисунком Климентьевой. Две полосы — между ними атлетический торс мужчины в наклоне. Что ж, супруга стала невнимательной! Надо сделать втык! — Распечатай мне в натуральную величину и в цвете! — приказал Берестов. — А если есть какая-нибудь аннотация, скачай и её. Через пять минут Вячеслав принес репродукцию и пояснение к ней на английском языке. Берестов чуть не потерял дар речи. — Что-то не так? — забеспокоился Слава. — Бывают же такие совпадения, — пробормотал журналист, чувствуя, как лоб покрывается испариной. — Вот полюбуйся! Берестов достал из стола рисунок Климентьевой. Он был идентичен репродукции египетского барельефа даже по цвету: египетский барельеф в оригинале тоже был синим. — Ну и фиг ли? — пожал плечами Слава. — Взяла да срисовала! Берестов засмеялся. — Съездила в Лондон и срисовала? Действительно, чем ещё заняться скромному российскому терапевту? — Ну почему в Лондон? Залезай в Интернет и срисовывай! — Да у неё не то что Интернета, холодильника нет. — А кроме Интернета, старичок, этого барельефа больше нигде не увидишь, даже в Лондоне. Саркофаг вернули в Мемфис. Два года назад. — Откуда ты знаешь? — Почитай аннотацию! Так вот почему жена не смогла сфотографировать этот барельеф! Оказывается, гробницы уже нет. Но Берестов успел-таки увидеть саркофаг живьем. Прекрасно! Втык отменяется! Пойти обрадовать Топорова, что сегодня материалу быть. Впрочем, обойдется! Пусть для него это будет подарком. Скромным, но от души! Берестов включил компьютер, который уже покрылся пылью, и крупными буквами написал: «Египетские ночи на Большой Дорогомиловской». Затем углубился в аннотацию. «Этот барельеф, — начал читать он, на лету переводя на русский, символизировал мистическую силу фараона. Это знак государства, обладающего абсолютной властью над миром. Обозначает он наполовину высвобожденных из преисподней титанов, физическая сила которых подчиняется мировым диктаторам, но не душа и разум. Ноги и голова у титанов обрезаны, что символизирует движение мысли и прогресса, не подвластное смертным. Наклон означает готовность тита нов выполнять волю человека. Однако полное их освобождение может повлечь за собой гибель всего человечества. После завоевания Египта Персией этот тайный знак был высечен на саркофаге фараона Псаметиха с надеждой, что Египет вновь обретет былую мощь». — М-да! — шумно выдохнул Берестов. — Все перепутали эти чертовы англичане! — Что перепутали? — заинтересовался Дима. Берестов взволнованно поднялся и стал метаться по отделу, точно кошка по раскаленной крыше. Коллеги удивленно подняли головы. — Да не расстраивайся ты так! — осторожно произнес Дима. — Перенесем банкет на завтра. — Банкет-то перенести можно, но когда чаша пуста, чокаться поздно! воскликнул Берестов и бросился к компьютеру. Он зачеркнул прежний заголовок и написал: «России дан знак мирового господства», а под ним мелким курсивом: «Египетских монстров видели на Большой Дорогомиловской». После чего лень и уныние сняло как рукой. Берестов просто провалился. Он с упоением описал все государства, которые владели тайной этого странного знака. После Египта мировое господство перешло к Ассирии, затем — к Риму. И у всех у них в священных тайниках служители культов хранили этот знак. Видели его и в одном из тайных бункеров Третьего рейха. И вот простой российский терапевт видит этот знак у себя в квартире. Он появился в виде сгустка какой-то неведомой энергии, от которой сгорели все электроприборы. Случайность исключается. Хозяйка квартиры, никогда не интересовавшаяся оккультной стороной истории, на глазах у журналиста нарисовала на простом листке бумаги то, что увидела собственными глазами, — знак мирового господства, который всегда держался в тайне магами и жрецами. Самое удивительное, что изображение, сделанное обыкновенным фломастером, по цвету полностью совпало с оригиналом, который высечен на гробнице фараона Псаметиха. И это не простая случайность. Далее Берестов решил вплести немного собственного интеллекта в свою откровенно желтую заметку. «Что это, как не частично высвобожденная энергия других миров? — уверенно сделал он вывод. — Допустим, что монстр — это символ неведомой энергии. Так вот, по древнему преданию, если этого монстра высвободить частично, то он готов послушно служить простому смертному. Не отсюда ли истоки восточной сказки о всемогущем джинне, живущем в бутылке?» И Леонида понесло. Не раздумывая, он заключил, что тот, кто вновь станет обладать этим знаком, будет мировым лидером. Этот знак был у англоязычных народов до 1998 года, пока в Лондонском музее стоял саркофаг фараона Псаметиха. Но потом гробницу вывезли в Мемфис, где она бесследно исчезла. Не говорит ли это о том, что время англоязычной цивилизации кончилось? И сейчас начинается время России, поскольку ей дан такой знак… Закончив, Берестов жадно вдохнул воздух, как пловец, вынырнувший из глубины, и устало опустил руки. Сенсация есть. Правда, с несколько желтоватым оттенком, но такова газета. Для «Комсомолки» он написал бы ещё менее связным языком, а для журнала «Власть» — вообще строго научным. Берестов настолько обмяк, что не нашел сил доплестись до Топорова. Он просто набрал его номер и попросил зайти. — В чем дело?! — возмущенно воскликнул Топоров, энергично влетая в отдел. Берестов, закатив глаза и высунув язык, кивнул на компьютер. Топоров сразу почувствовал, что пахнет «бомбой». Он подошел к столу и впился глазами в экран. По мере чтения его глаза то разгорались, то тухли, то становились совсем стеклянными. Наконец они перестали двигаться и зам выдохнул: — Не поверят! — Нам главное, чтобы газету раскупали, — пробормотал Берестов. Топоров закусил ус и, немного подумав, скомандовал: — Верстать! — Затем опомнился: — Где иллюстрации? — Да вот же, у тебя перед носом! Ну как, Топор, долг перед родиной я исполнил? Вглядевшись в репродукцию и в рисунок Климентьевой, Топоров опять засомневался: — Нет, все-таки не поверят. Нужно дать фотографию этой тетки. — Нет проблем! — ответил Берестов. 14 Теперь, когда «долг перед родиной» был исполнен, можно было подумать и о вечном. То есть о Лилечке. Берестов посмотрел на часы. Половина седьмого. Ни черта себе, как летит время! Он нашел её на лестнице сидящей на перевернутом сейфе и смолившей «Кэмел». Вид у неё был грустный. — Ты не забыла, что у нас мероприятие? — улыбнулся Берестов, отмечая, что его ещё слегка покачивает от только что завершенного труда, как моряка, сошедшего на сушу. — Я-то нет. А вот коллектив весь в работе, — произнесла она, одарив коллегу теплым взглядом. — Работа не помеха! Главное, начать. А коллектив подтянется. — Вы уверены? — Еще бы! Халява для журналюг столь же притягательна, как свет для мотыльков. Лилечка швырнула сигарету на подоконник и улыбнулась. — Где будем пить? — Начнем с корректорской. В корректорской Инга с Юлей сосредоточенно вчитывались в свежеотпечатанные полосы, деловито шевеля губами и поминутно заглядывая в словарь Ожегова. — «Под ними чай другой мужчина пьет», — задумчиво пробормотала Юля, подняв голову на неожиданных гостей. — Это эпиграф из песни Визбора. Скажите, «чай» нужно выделять запятыми? — Смотря какой чай! — ответил с умным лицом Берестов. — Если Рязанской чаеразвесочной фабрики, то его можно взять и в скобки, и даже в кавычки. Но лучше приготовить стаканы. Девчонки переглянулись и пожали плечами. Когда же увидели внезапно вынырнувшую из пакета бутылку шампанского, понимающе заулыбались. — По какому поводу пьем? — А без всякого повода! За мир, за родину, за урожай! Лилечка развернула шоколадку, корректорши достали из стола стаканы и печенье. Берестов откупорил коньяк и принялся откручивать пробку от шампанского. — Коллектив звать? — спросила Лилечка. — Сами придут, — ответил Берестов. И точно, не успел он хлопнуть пробкой и разлить по стаканам шампанское, как в к орректорскую начали заглядывать коллеги с одним и тем же вопросом: «Что происходит?» Берестов каждому терпеливо отвечал, что вчера всех предупреждал о предстоящей гулянке и намекал открытым текстом, чтобы каждый был не только готов морально, но и имел при себе что-нибудь существенное, лучше армянского разлива. — Ах да! — били себя по лбу коллеги и, вздохнув, отправлялись за стаканами. Лилечка изящно восседала на стуле нога на ногу, а Берестов напротив неё на столе, вальяжно облокотившись на книжную полку. Она потягивала шампанское, а он коньяк. Можно было наслаждаться и вкусом коньяка, и видом Лилечки, и той специфической легкостью, которая наступает после сваленного с плеч материала. Расслабуха! Коллеги прибывали. Все входили, и никто не выходил. Берестов взял на себя обязанность Диониса: наливал вновь прибывшим коньяк и шампанское. Некоторым даже и то и другое в один стакан. Коллеги не замечали, озабоченные незаконченными заметками, а Лилечка едва сдерживала смех. Ее глазки блестели, губки горели, щечки все более розовели. К тому же запах, исходивший от нее, все более заполнял эту тесную корректорскую. Гул по мере опустошения бутылок возрастал, привлекая внимание уже не только братьев репортеров, но и бухгалтеров с компьютерщиками. — Тише! — прикладывала палец к губам Юля. — Топоров услышит. А нам ещё столько вычитывать. Боже мой! Куда вы пишете? Коллеги на минуту переходили на полушепот, затем опять начинали галдеть. Было уютно и приятно находиться среди журналистской братии, слушать галиматью про их материалы и встречаться глазами с Лилечкой. «Сегодня она просто необыкновенна, — отмечал про себя Берестов. — Пантера чистой воды! Интересно, согласится она пойти в ресторан?» Наконец в корректорскую заглянул Топоров. Все стаканы с бутылками молниеносно исчезли куда-то под столы. — Что здесь происходит? — задал он тот же бессмысленный вопрос, что и все, не блеснув остротой мысли. — Обсуждаем, что давать на первую полосу! — произнес Берестов, оглушенный внезапно наступившей тишиной. — И при этом пьем вино? — Почему вино? Коньяк! — улыбнулся журналист, поднимая свой стакан на высоту бокала пьющего за дам гусара. — Тебе налить? Топоров отпрянул от двери. Отрицательно мотнул головой и исчез. Журналюги тут же вспомнили о своих недописанных материалах и стали расходиться по местам. Через пять минут в корректорской остались те, кто начинал: Берестов с Лилечкой и Юля с Ингой. Последние снова уткнулись в отпечатанные полосы, а Берестов с Лилечкой встретились глазами. — Вы должны вынести из редакции бутылки, — сказала она. — Через окно? — переспросил Берестов. Юля с Ингой тревожно подняли головы и посмотре ли в окно. Внизу по Солянке несся поток машин и между ними сновали пешеходы. — Лучше Авекяну под стол. Лилечка стрельнула своими синими глазками и покинула корректорскую. Берестов сложил бутылки в полиэтиленовый пакет и отнес их в мусорку на второй этаж. Когда он поднялся в редакцию, Лилечки уже не было ни на лестнице, ни в отделе. — Иванова ушла домой, — сказала секретарша Оля. Берестов схватил сумку и кинулся на выход. Нагнав Лилечку в переходе, сказал, что пустые бутылки, по её желанию, поставил под стол редактору. Лилечка рассмеялась, и они пошли вместе. Несмотря на девятый час, было несколько душновато, однако не смертельно. Парочка направилась в сторону Красной площади. — Вы сдали что-нибудь сегодня? — спросила она. — Суперматериал! Подозреваю, что он наделает большой переполох. — Среди домохозяек? — Нет. Он привлечет внимание совсем иных кругов. Более узких и менее болтливых. А ты сегодня чем порадовала Топорова? Новым прогнозом по ТВЦ? — Разве это не интересно? — Абсолютно! Вся это конкурсная возня среди телекомпаний затеяна для того, чтобы показать Лужкову его место в нынешнем раскладе. Власть Путина не может быть полноценной без абсолютной власти над Лужковым. Я даже подозреваю, что с этой целью Россию и поделили на семь частей. Ослабление влияния московского мэра того стоит. Поставить над известным политиком никому не известного полковника КГБ — до этого нужно додуматься. — Для Лужкова это унизительно? — При чем здесь унизительно? Я же тебе говорил, что идет новый передел собственности. В руках столичного мэра сосредоточено более четверти всей российской промышленности. Одна только Москва дает в российский бюджет сорок процентов налогов. Ты понимаешь, какая финансовая сила сосредоточена в руках Лужкова? А ты говоришь — унизительно. Цель кремлевских деятелей не унизить Лужкова, а перехватить финансовые потоки столицы! Только ради этого и поставили над московским мэром Полтавченко. — А при чем здесь ТВЦ? — Видимо, при том, что процесс передела проходит не столь блестяще, как ожидали в Кремле. Лужков ещё достаточно силен и может позволить себе взбрыкнуть. — Вы имеете в виду инцидент с Куликовым? — Хотя бы и с Куликовым. Заступиться за него вопреки воле президента, поверь мне, — это ход далеко не слабого человека. Так что за ТВЦ не переживай. Это игра. Попугают немного мэра, и все вернется на круги своя. — Вы уверены? — На сто пудов! Путину нет никакого резона уничтожать Лужкова. Ослабить влияние — другое дело, но уничтожить — упаси боже! Ведь, как юрист, ты должна знать, что восемьдесят процентов всех инвестиций, которые идут в Россию, даются под Лужкова. Для западного финансового мира — он единственный гарант. Берестову было любопытно наблюдать за тем, как глазки Лилечки в процессе разговора становились серьезней, лицо умным, походка деловой. По всей видимости, этот аспект жизни её очень интересовал. Леонида всегда удивляло, когда красивых девушек интересовало что-то, кроме любви. Их предназначение — очаровывать, завораживать, разбивать сердца, вдохновлять на подвиги, так нет — лезут в какую-то низменную политику. — Кстати, я заметил, Иванова, что тебя в политике интересует только мелкая закулисная возня. На кой черт она тебе сдалась? Все это преходяще. — А что вы можете предложить из вечного? Инопланетян? — сверкнула глазками Лилечка. В это время Берестов заметил неподалеку маленький ресторанчик «Тибет». — Намек понят! — подмигнул он. — Хочу предложить тебе самую лучшую кухню Востока в Москве. Ты была в «Тибете»? Не дожидаясь ответа, Берестов взял её под локоток и повернул лицом к ресторанчику. Она расширила глаза, но упираться не стала. — Только недолго, — произнесла она перед входом и целомудренно потупила взор. 15 В ресторанчике было уютно и прохладно. После душной улицы он казался райским уголком. Ресторанчик был небольшим, но, благодаря особому освещению, за каждым столиком создавалась иллюзия интима. В нем всегда было немноголюдно, а в этот вечер за столиком у окна сидела ещё какая-то тихая пара, кажется немцы, а это — считай что никого. К вновь вошедшим сразу же с любезной улыбкой бросилась индианка в розовом сари и с бордовой точкой на лбу. Она проводила в самый дальний угол, посадила за столик и зажгла благовоние. — Так ты была здесь? — снова спросил Леонид. — Нет? Тогда я сам закажу. Они здесь очень классно готовят баклажаны. И ещё у них изумительная баранина под соусом. От свинины тоже не откажемся. На гарнир возьмем бобы. Салат из помидоров. Зелень — само собой! На десерт землянику. Можно ещё груши. Шоколад обязательно! Пить что будем? — А что тут можно? — Тут можно все! — Тогда шампанское! Играла тихая индийская музыка, и дымились благовония. Но даже эта приторная мерзость не перебивала милого запаха Лилечки. Полумрак и черная блузка подчеркивали белизну её плеч и грациозную линию шеи. А ниспадающий локон, в сочетании с тонкой кистью под её подбородком, был очень ей к лицу. Она маленькими глоточками потягивала шампанское, а он пил коньяк. Разговор протекал без всякого напряга. — Приятное место, не правда ли? Тихо, прохладно. Мухи не кусают. Хочется думать о вечном. Да и сам сидел бы здесь вечно. — Вы можете сидеть, а мне скоро домой, — произнесла Лилечка, посмотрев на часы. — Тебя ждут родители? — Нет. — Муж? — С мужем я разошлась. — Так кто же тебя ждет? — Никто. Просто нужно отоспаться. — Отсыпаться будем на там свете. Кстати, почему ты разошлась с мужем? — Я не могу жить в браке. — А без брака? — Пока жили без брака, все было нормально. Поженились — через три месяца я его выгнала. — Так вот какая ты… — Да, я такая. — Ты вредная и склочная? — К тому же и рыжая. — Ах вот оно что, — сощурился Берестов. — Как я сразу не догадался. Я тебе на день рождения подарю новую метлу. Хотя нет! На ведьму ты не похожа. У ведьмы взгляд другой. У ведьмы взгляд пронизывает до самых позвонков. У тебя он обволакивает. — Как у сирены? — Ни в коем случае! Сирены приносят несчастье. — Я и есть та сирена, которая приносит несчастье. Где бы я ни работала, там сразу все разваливалось и разорялось. Друзья мои спивались, мужей я выгоняла, сожители умирали… — Боже, какой ужас! В это время у Лилечки зазвонил сотовый. — Да, — сказала она, поднеся телефон к ушку. — Узнала! Когда? Хорошо… Я? Почему я?.. Ну что ж, надо так надо. Где нахожусь?.. Ресторан «Тибет». Она сложила телефон и сделалась пунцовой. — Это кто? — поинтересовался Берестов. — Неважно, — ответила она. — Я человек конченый. Обо мне говорить не стоит. А от вас сбегали жены? — Но у меня не так уж много было жен, чтобы говорить о них во множественном числе. Можно сказать, что опыт многоженца у меня небогатый. Точнее… его нет совсем. — Но хоть одна жена у вас есть? — Одна, конечно, есть. Но она в Лондоне. Уж три года… — Что она там делает? — Пасет сына. Он учится в университете. — И долго она будет его пасти? — По английскому закону, имеет право ещё на два года. — А почему вы не живете в Лондоне? — Потому что люблю Москву! Лилечка несколько окосела. Взгляд её сделался теплей, улыбка обворожительней. — Значит, вы любите Москву? А Лондон, значит, не любите? — Плевал я на Лондон! — Это не гигиенично. А я в Лондоне никогда не была. Была в Варшаве, в Афинах и Стамбуле. А в Лондоне — нет! Скажите, зачем вы меня напоили? Как я поеду домой? — Я вас провожу! — Нет, провожать меня не надо. Я сама! Кажется, завтра я не встану! Лилечка взглянула на часики и поднялась с места. — Не спеши, Лиля. Мы ещё не выпили тибетского вина. Его пьют в самом конце. Выпиваешь чашку и становишься абсолютно трезвым. Я уже заказал. Берестов поймал Лилечку за руку и усадил на место. Ее рука пылала. И сама она излучала такой волнующий жар, что у Берестова застучали зубы. Она подперла кулачком свое милое личико и уставилась Берестову прямо в глаза. — Если я не отрезвею, пеняйте на себя! Мне завтра нужно встать со свежей головой. Завтра пятница — поиск текущей информации. Ненавижу пятницу! — А мне завтра опять звонить Климентьевой. — А кто она? — Я раскручиваю одно темное дельце. У Климентьевой шесть лет назад был убит сын, но до сих пор не завели уголовного дела. Причем медэкспертиза дала заключение, что он умер от сердечной недостаточности. Впрочем, это долгая история. Я потом тебя расскажу. Уже несут тибетское вино. Индианка в розовом балахоне с сияющей улыбкой поставила перед ними поднос с двумя чашками мутного пойла и лукаво подмигнула третьим глазом. — Это хлебается ложкой! — пояснил Берестов. — Я не буду! — коротко бросила Лилечка, брезгливо покосившись на чашку, и вдруг выскочила из-за стола. — Подожди, ты куда? — удивился Берестов, пытаясь ухватить её за руку, но Лилечка не далась. — Я дойду сама! — бросила она через плечо и выбежа ла из ресторана. Пока Леонид рассчитывался, Лилечки и след простыл… Ее внезапная перемена настроения повергла Берестова в транс. Ведь он рассчитывал проводить её до дома. Может быть, даже побродить по ночным улочкам под звездами и мутными фонарями, слегка поддерживая её под тонкий локоток… Черт! Это кислое тибетское пойло испортило весь вечер. Куда же она так быстро могла испариться? На противоположной стороне стоял белый «опель» с темными стеклами. Немного погодя он тронулся. За рулем сидел стриженный под ежик парень в черных очках. 16 На следующий день Лилечка весь день просидела в отделе. До обеда обзванивала различные пресс-службы, после обеда не отрывала голову от компьютера. Курить не выходила ни разу. Берестов хотел отловить её во время обеда, но она ускользнула незамеченной. Он трижды заходил в Лилечкин отдел по различным поводам, но она не поднимала головы и ни разу не посмотрела в его сторону. Так бездарно прошла пятница. В страшной тоске прошли выходные, а в понедельник вышел номер. Статья Берестова, занявшая всю шестую полосу с иллюстрациями обоих барельефов и фотографией Климентьевой производила нехилое впечатление. Удачным шрифтом был набран заголовок и очень выигрышно смотрелись иллюстрации. При подобном сочетании подачи и содержания статья не могла остаться незамеченной. — Возможно, мне сегодня позвонят! — предупредил Берестов секретаршу Олю. — Будь начеку! — Всегда начеку! — отсалютовала она и принялась за свой утренний кофе. Прилетевший из командировки Авекян устроил на летучке очередной разнос. Единственное, что, по его словам, в номере «катило в кипеш» — это заметка Ивановой о собаках. «Это людям нравится, когда русские дворняги загрызают немецких бультерьеров. Все остальное — на хрен никуда не годится». Точно бульдозер прошелся он и по берестовским инопланетянам, назвав все это бредом сумасшедшего, а главную героиню — «сбрендившей без мужика». — В общем, так, — стукнул он по столу. — Темы я буду смотреть лично. Кто не въезжает, какие должны быть темы в нашей газете, с теми будем расставаться. На этих словах Берестов по привычке взглянул Лилечке в глаза, но она отвернулась. Сердце Леонида заныло. Если сегодня он не восстановит с ней прежних отношений, то завтра улетит в Лондон. Там он устроится на Би-би-си, прославится, разбогатеет, возглавит отдел «Экономическая политика в России» и… пригласит Лилечку корреспонденткой. — Алеу! — позвонит он из Англии. — На досуге я вспомнил, что ты никогда не была в Лондоне. Что ж, я тебе предоставляю такую возможность. Мне нужен корреспондент, пишущий на экономические темы. Пять тысяч баксов для начала тебя устроят? — Мне нужно подумать, — растерянно ответит Лилечка. — Подумай, Иванова, — небрежно скажет Берестов. — Пятнадцать минут тебе хватит?.. После летучки Берестова ждал сюрприз. — Вам звонили! — радостно сообщила секретарша Оля. — Просили перезвонить. По телефонному номеру Леонид чутко определил, что это не тот звонок, которого он ждал. «Виктор Львович Петров, — прочел он на листочке и задумался. — Нет! Никогда не слышал». И позвонил. Ответил сиплый несолидный голос с рязанским говором. — Леонид Берестов? Доброе утро! Я прочитал вашу статью «России дан знак на мировое господство». Вы написали все очень правильно, — похвалил неизвестный Виктор Львович. — Особенно точно вы определили связь между мощью государства и этими монстрами в световых коридорах. Так вот, эти монстры существуют не только на барельефах. Они реальны, уверяю вас. Я думал, что я единственный человек, который знает об этой тайне. Оказывается, нет. Ваша статья меня очень взволновала. — Извините! А вы кто? — перебил Леонид. — Ах да, — вспомнил Петров. — Ну, мою фамилию вы уже знаете. Работаю инженером на ТЭЦ. В начале восьмидесятых я имел счастье посещать лекции одного московского физика, фамилия которого вам ничего не скажет. Лекции были платными. Пять рублей за лекцию. Проходили они на разных квартирах. Можно сказать, лекции были подпольными. Благодаря им я и познакомился с эзотерическим толкованием мира. Потом все это я нашел в теософской литературе. Но есть такая информация, которую я слышал только от него. Он говорил, что если она уплывет на Запад, то Запад возьмет над нами верх. — А как фамилия физика? — Фамилия вряд ли вам чего скажет. Минаев его фамилия. — Что? — подпрыгнул Берестов. — Николай Минаев? Вы ученик Николая Минаева? — Да! — подтвердил голос. — Можно сказать, что ученик! Хотя нас было несколько человек. Из наиболее известных людей, вернее, из тех, которые стали потом известными, к нему ходили Юра Николаев, ныне профессор, автор книги «Лечение голоданием»; затем — Володя Черкасов, ныне писатель, ученик и последователь Порфирия Иванова; Игорек Хващевский — ныне кандидат технических наук, и так далее. Так вот, я — единственный, кто записывал его лекции на магнитофон. Мне часто звонят старые товарищи, ну из тех, кто слушал лекции, и просят дать переписать лекции Минаева, но я никому не даю. — Боитесь, что уплывут на Запад? — Да нет! — засмеялся Петров. — Боюсь, что записи могут испортить. Ведь я записывал на старый катушечный магнитофон «Романтика». Пленка на катушках сыплется. У меня все никак не доходят руки перенести эти лекции на дискеты. Но тут уже нужен хороший компьютерщик, специалист. Сами понимаете. — Я понял, — нетерпеливо перебил Берестов. — Где и когда мы с вами встретимся? Минаев меня очень интересует. Я о нем много слышал. Кстати, он рассказывал вам о своих опытах по материализации тонких миров? — Да, кое-что рассказывал, — произнес Виктор Львович задумчиво. — Что ж, я готов с вами встретиться… — Давайте через час. На платформе «Измайловский парк». Я в светлых джинсах и темной бейсболке. В руках у меня будет диктофон. Получив «добро», Берестов кинулся к столу, сгреб в сумку блокноты, ручки, вставил в диктофон свежие батарейки и помчался к выходу. — Ты куда? — крикнул Топоров. — На опохмел! 17 Петрова журналист узнал сразу. Он стоял на платформе с томом «Кабалистики» под мышкой и внимательно всматривался в выходящих из поезда людей. На вид ему было лет шестьдесят. Несколько тучноват, лысоват, одет в мрачные тона, зато лицо его было светлым, что говорило об отсутствии вредных привычек. — Виктор Львович? — улыбнулся Берестов. — Леонид? — произнес тот с серьезным видом и протянул руку. Они не спеша побрели по аллее Измайловского парка искать свободную скамейку. И Виктор Львович на ходу начал рассказывать о том, кого считал своим учителем. — Честно говоря, о нем мне известно не так уж и много, — признался Виктор Львович. — Я знаю только то, что он работал в центре имени Курчатова, а кем и над чем, — сказать затрудняюсь. Если это важно, можно выяснить у его жены, Светланы Павловны. С ней я поддерживаю связь. — Пока это неважно, но телефон на всякий случай дайте! — Так вот, — продолжал Виктор Львович, преодолев первую неловкость от встречи с незнакомым человеком, — учеными его степенями я не интересовался. Возможно, что их и не было. Но знал, что у него был доступ в Ленинскую библиотеку, в спецхран. Ну, наверное, сами понимаете, что получить доступ в этот отдел было практически невозможно. Его разрешали посещать только избранным. Так что если он и обладал какими-то учеными степенями, то негласно. Сам же он говорил, что в Ленинской библиотеке провел восемнадцать лет. После чего начал читать свои знаменитые лекции, которые у простых людей вызывали шок. В это время новые знакомые увидели пустую скамейку и направились к ней. Виктор Львович достал из кармана газету, а Леонид вытащил из сумки диктофон. Подстелив газету, они уютно расположились, и Петров продолжил: — Так вот, лекции его запрещались. Мы маскировали свои занятия под дни рождения. Время, как вы помните, было глухое. Теософской литературой в то время не торговали даже на черном рынке. Из философии стояли только тома Маркса и Энгельса да выхолощенный Гегель. Это потом уже стала появляться эзотерическая литература, и многое из того, о чем рассказывал Минаев, я потом находил в ней. Но кое-чего так и не нашел. И вот почему: дело в том, что Минаев обо всем имел свое личное мнение. Он сам был мыслителем. Даже историю толковал по-своему. Виктор Петрович сел поудобней, закинув ногу на ногу, — видимо, приготовился к длинному рассказу. Берестов украдкой посмотрел на часы. — Николай Викторович ухитрился сплести в одно целое науку, религию и историю. Так вот, по его убеждению, до потопа, а это где-то двенадцать тысяч лет назад, главенствующей расой на земле были атланты. Наука и магия в Атлантиде были развиты настолько, что любой земледелец мог считывать мысли живых и вызывать души умерших. Земля тогда вращалась по круговой орбите, а не по эллипсу, как сейчас. Она была значительно ближе к солнцу, поэтому до потопа зимы не знали. Сейчас, конечно, о Всемирном потопе написано много научных трудов. Я прочел почти все, но не все меня убедили. Были предположения, что атмосфера Земли была окружена водяной подушкой, которая создавала на Земле благоприятный климат и задерживала вредные ультрафиолетовые лучи. Именно поэтому люди жили по восемьсот лет — медленно старели. А потом подушка прохудилась и залила землю. Видите, один к одному по Библии. Интересно, но не убедительно. Потому что далеко от жизни. Петров раскрыл «Кабалистику» и показал иллюстрацию, где на головы нагих беззащитных людей льются потоки воды, а Бог сверху потрясает тяжелым жезлом. — Это все отсюда. А у Минаева вот откуда, — Виктор Львович ткнул пальцем себе в лоб. — У него была другая версия потопа. Двенадцать тысяч лет назад на Земле от мощного взрыва произошел толчок. Земля остановилась и сошла с орбиты, а движущийся по инерции океан накрыл Атлантиду и Европу. Причем Атлантиду он смыл полностью, а Европу накрыл частично. На востоке Европы глубина воды была с высоту дерева, а на юге, в Египте, не более чем с человеческий рост. Минаев показывал нам карту Земли — какие части суши больше всего пострадали от потопа, а какие меньше. Были даже такие земли, которые совсем не пострадали. — Где сейчас эта карта? — Наверное, в бумагах у Минаева. Он ведь сам её составил. Так вот, по словам Николая Викторовича, из атлантов спаслись только трое. Двое из них сыновья правителя Атлантиды. Одного звали Гермесом, другого Кецалькоатлем. Третьего звали Ноем. После потопа Гермес высадился на берегах Нила и положил основу египетской цивилизации. Кецалькоатль высадился на американском континенте. Он положил основу культуре ацтеков. Ной застрял на горе Арарат. В его задачу входило сохранить животный мир. Петров победно взглянул на журналиста, ожидая ошеломленной реакции. И тот, догадавшись об этом, театрально поднял брови, хотя ничего особо нового не услышал. — Про первых двух вообще не сказано в Библии, — пробормотал он, разыгрывая удивление. — И не должно быть сказано! — поднял палец Петров. — И вот почему… Виктор Львович задумчиво пожевал верхнюю губу. — Видите ли, Леонид… Минаев был убежден, что ни одна из существующих сейчас в мире религий не имеет такой силы, какой обладала религия атлантов. Священные писания выхолощены, и в них нет истины. В них начисто отсутствует самое главное — практическая магия. Берестов насторожился. — Но религия запрещает магию. — Христианская — да! И вот почему: как я вам уже говорил, атланты владели магией в совершенстве. Она была доступна не только жрецам. Любой пастух мог прибегнуть к помощи потусторонних сил и вызвать землетрясение или бурю на море. Разумеется, при помощи магии они поработили все народы земли, не давая им развиваться. Сами же пребывали в праздности и разврате. Как говорил Николай Викторович на своих лекциях, «их сила позволяла им попирать мораль». Словом, нравственность не совершенствовалась, а развитие черной магии шло полным ходом. Это грозило гибелью всему живому на земле, потому что атланты умели извлекать колоссальную энергию из тонких миров, но ещё не умели ею управлять. Да ведь вы сами написали об этом в статье, что титаны готовы подчиняться, будучи высвобожденными наполовину. Так вот, Атлантида двенадцать тысяч лет назад была на грани высвобождения этих титанов. Вот тогда верховные жрецы Атлантиды и приняли решение о гибели красной расы. Минаев был убежден, что взрыв на земле, от которого планета сошла с орбиты, сделали сами атланты. — Откуда такая уверенность? — улыбнулся Берестов. — От логики, — ответил Петров. — Минаев не раз подчеркивал, видно, считал это важным, что сыновьям и племяннику Посейдона было поручено донести до будущих цивилизаций накопленные человечеством знания, но ни в коем случае — не опыт магии. Вы меня поняли? Виктор Львович перевел дух, а Берестов, выйдя из оцепенения, энергично затряс головой. — С трудом! У меня уже мозги кипят от напряжения. Самое время остудить их пивком. Вы как? — Можно, — ответил Петров. — После чего продолжим. 18 Они поднялись с лавочки и направились к ближайшему ларьку, опустошили два «Афанасия», затем взяли ещё по бутылочке и вернулись на прежнее место. — То, что вы рассказываете, очень интересно. Но это не совсем газетный материал. Можете вы, как рядовой читатель, сделать отклик на мой материал? Объяснить, к примеру, научно явление монстра в световом коридоре. Ведь вы сказали по телефону, что они существуют в реальности. — Да, существуют! Но в тонких мирах. Вы в своей статье их дважды назвали титанами. Это неправильно. Титаны давно уже снялись с Земли и находятся за пределами Солнечной системы и даже в другом измерении. Те, кто появляется в световых коридорах, это люди первой расы, которые жили до нас. Так называемая синяя раса, или лунная. Последний человек с синим цветом кожи, которого помнит история, был Кришна. Это имя так и переводится синий. И по сей день Кришну рисуют синим. Всего же рас на земле было четыре. Черная — лемурийская, красная — атлан тическая и наша — белая. Так вот, Минаев доказал в цифрах, что живущий в материальном теле смертный может своей силой воли воздействовать на более тонкую материю, а значит, и подчинять её. Николай Викторович показывал нам формулу, которая доказывала, что рядом с нами находятся миры с более высокой частотой вибрации. Глаз, разумеется, эти миры не видит, поскольку глаз настроен на более низкую частоту. А вот математические расчеты Николая Викторовича говорят, что эфирный мир более материален, чем наш. Наш мир по сравнению с ним — решето. Материя параллельного мира настолько плотная, что не пропускает даже нейтрино. А энергия тонкого мира в миллиарды раз превышает ядерную. Если её высвободить, она уничтожит Вселенную. — Это очень заумно! Читатель не поймет! — Так вот Минаев, — продолжал Виктор Львович, не обращая внимания на замечание Берестова, — не только путем математических расчетов доказал реальность загробного мира, но и расшифровал священный ключ Гермеса. Имеете представление, из каких знаков он состоит? Треугольник, квадрат и шестиконечная звезда Давида. Так вот, треугольник символизирует эфирный мир, из которого мы пришли. Квадрат — наш электромагнитный мир. А звезда Давида — мир, в который мы потом уйдем, пройдя свою земную эволюцию. Петров отдышался и с чувством выполненного долга приложился к бутылке. Отхлебнув солидную порцию, он икнул и подмигнул Берестову. — Вот такие дела. — Но я слышал, что Минаев занимался какими-то практическими опытами. Даже извлекал существа из потусторонних миров. — Совершенно верно! — засмеялся Петров. — Он о некоторых своих опытах нам рассказывал. — Виктор Львович хлебнул ещё пива, и в глазах его появился блеск. — Ну вы, наверное, имеете представление, что с тем миром можно контактировать при помощи магии. Сила заклинания воздействует на электромагнитное поле нашего мира, изменяет частоту вибраций, и мы можем некоторое время воочию лицезреть параллельный мир. Однако египтяне для этих целей использовали электромагнитные аппараты. — Не может быть! — воскликнул Берестов. — Может. Потому что они описаны историками. Вот что писал Гесиод: в египетских храмах были такие зеркала, в которых отражался не сам человек, а его двойник из загробного мира. При помощи этого зеркала можно было определить, чем человек болен. Больное место у него в отражении давало затемнение. Также при помощи такого зеркала разоблачали воров. У воров руки в зеркале были черными. — Впервые об этом слышу. — Так вот, высчитав, что рядом с нами находятся миры с иной вибрационной частотой, Минаев сконструировал электронный генератор, изменяющий частоту вибрации нашего мира в радиусе пяти метров. Николай Викторович подсчитал в своих формулах, что обитатели тонких миров могут частично материализоваться в нашем электромагнитном мире. Самым идеальным местом для эксперимента оказался атомный реактор в Серпухове. Так вот, как он рассказывал, прежде чем запустить генератор, они, четыре физика центра Курчатова, сначала окурили помещение какими-то благовониями, а затем уже врубили свою машину на всю мощь. После чего в четыре голоса начали требовать, чтобы к ним явилась Блаватская. И вот, как рассказывал потом со смехом Николай Викторович, неожиданно из бетонной стены выплыл бесформенный силуэт мертвеца. Двое физиков тут же бросились наутек, а Минаев со своим коллегой вступили с ним в разговор. «Кто ты такой и где, собственно, Блаватская?» — спросили они. Призрак, не открывая глаз, прошамкал, что Блаватская высоко, а он был поблизости, поэтому и откликнулся. Затем рассказал, что сто лет назад убил свою жену и детей, а следом порешил и себя. Поэтому его не берут ни в горний мир, ни в тот, что поближе. Словом, убийца попросил Минаева помолиться за него и поставить в церкви свечку, после чего, влетев в ту же бетонную стену, исчез. — А где этот аппарат сейчас? — поинтересовался Берестов. — Этого я сказать не могу. — Но где-то хранятся чертежи? — Наверняка где-то хранятся. Возможно, что у него в бумагах. Это уже надо спрашивать у Светланы Павловны, его жены. — Любопытно было бы отыскать этот аппарат, — задумчиво произнес Берестов. — Так вы думаете, он у него один? То был самый первый его аппарат, примитивный, малой мощности. Потом он наверняка усовершенствовал конструкцию и, думаю, сильно увеличил мощность. Я слышал, что в одной горной обсерватории на Кавказе ему удалось побеседовать с существом из высшей иерархии. Мой товарищ по лекциям рассказывал: не успел он с каким-то астрономом врубить генератор, как в помещение обсерватории влетел светящийся шар. Он телепатически передал им, что разумен и его дом находится в созвездии Лебедь. Их цивилизация более развита, чем земная. Земляне ещё не понимают смысла своего существования. Это оттого, что не видят истинного космоса. Когда земные корабли облетят солнечную орбиту с самыми мощными перископами, тогда взору землян откроется такое, что не видно с земли. Перед исчезновением существо начертило формулу универсального закона Вселенной. Вот заполучив эту формулу, Николай Викторович вскоре и умер. — А официально от чего? — спросил Берестов. — От острой сердечной недостаточности. Журналист вздрогнул и притих. Немного помолчав, он взглянул на часы и подумал, что его в редакции сейчас убьют. С одной стороны, нужно было сломя башку нестись на работу, с другой — он так и не понял: что же это за человек был, Николай Викторович Минаев? — Скажите, а каково его мировоззрение? Петров задумался. — Ну, может, он был и партийным, скорее всего, был, иначе у него не было бы доступа к секретным архивам, но кондовым материалистом его назвать нельзя. Особой религиозности в нем не наблюдалось. По его мнению, ни одна планета в нашей Солнечной системе не пустует. Везде существует разумная жизнь в эфирной субстанции. Да! Также забыл сказать, что Минаев ещё до академика Северного высказал мысль, что на Солнце нет ядерной реакции. Это пульсирующий шар. Зафиксировать частоту его пульсаций современная наука пока не в состоянии. Что касается звезд, то человек видит не их свет, а что-то иное. Звезды находятся на таком расстоянии, что теоретически их свет до нас ещё не дошел. Но скорость света в тонких мирах в тысячи раз превышает скорость света в зримом мире. Он предполагал, что, скорее всего, мы видим не сами звезды, а отблески тонких миров. 19 Берестов спешил в редакцию, и мысли его неслись вскачь. От информации, вылитой ему на голову, ум заходил за разум. Чтобы переварить все это, двух бутылок пива мало. Нужен ящик! «Какие все-таки странные сюрпризы преподносит жизнь, — думал журналист, трясясь в душном вагоне метро, — ждал от своей статьи одной реакции, получил другую, ждал отзывы от одних, отозвались совсем другие. Причем случайно получил такую информацию, на которую не рассчитывал и в бреду». Когда Берестов влетел в редакцию, его качало от переизбытка ощущений. — Видать, не закусил, — покачал головой Топоров. — Что ты намерен сдать сегодня? Берестов задумался. — Пожалуй… напишу-ка я об опытах Минаева в области спиритизма. Вызов духов при помощи электромагнитного аппарата в атомном реакторе. Слышал когда-нибудь о таком? — Минаев? Это ещё кто такой? — брезгливо поморщился Топоров. Поэт-сатирик, что ли? — В первую очередь — ученый. А уж сатирик, наверное, — во вторую. — А в третью? — А в третью, думаю, кагэбэшник! Топоров почесал затылок. — Ну, это повседневные новости. А какая твоя главная тема недели? — Убийство, разумеется! — Вот как раз с убийством ты можешь завязать. Авекян запретил. Зайди к нему, он ждет! Берестов тут же направился к Авекяну. — Ты меня звал? — Да. Ты нужен. Чем сейчас занимаешься? — Журналистским расследованием. У одной женщины шесть лет назад убили сына, а уголовного дела да сих пор не завели… — Это не надо, — перебил Авекян. — Ты не дослушал. Пахнет крупным скандалом… — Не надо! Мы не та газета! Ментов пусть разоблачают «Московский комсомолец» или «Версия». Это их хлеб, — поморщился Авекян. — У нас другая задача. Сам знаешь какая. Звонил один мужик по поводу тво ей заметки. Говорил, что он председатель какой-то ассоциации, которая официально занимается всей этой мистикой и летающими тарелками. Он сказал, что у него по этой хреноте много материала, в том числе и из архивов КГБ. Ты посмотри, может найдешь чего-нибудь супер, особенно если это из секретных материалов. Читатель такое любит. «Ну вот и первая рыбка клюнула», — отметил про себя Берестов, ещё несколько обескураженный тем, что редактор наложил табу на расследование убийства. — С этим я понял. С убийством — нет. Мне никогда им больше не заниматься или закончить, когда будет время? — Забудь про него! «Черта с два я забуду, — подумал Берестов, выходя из кабинета. — Еще как закончу и опубликую в „Версии“. Пусть все увидят, какой Авекян дурак!» Леонид подошел к секретарше Оле, и та, лучась от счастья, протянула ему бумажку с телефоном и фамилией главного уфолога Москвы. — Инопланетяне пошли косяком? — блеснула она глазками. — Ордами! — произнес Берестов и тут же позвонил. — Владимир Трофимович? Здравствуйте! Это журналист Леонид Берестов. Мне дали ваш телефон… — Да-да, я звонил вам утром. Мне сказали, что вы на интервью, услышал Берестов голос типичного кагэбэшника. — В общем-то, Леонид, я вижу, что ваша газета серьезно занимается проблемами НЛО. Я возглавляю научно-исследовательский центр «Аквариус». Это, можно сказать, единственная в стране организация, официально занимающаяся проблемами уфологии. ФСБ открестилась от летающих тарелок ещё в девяносто третьем году и передала все секретные материалы космонавту Павлу Поповичу. Он тогда возглавлял Российскую ассоциацию уфологов. Затем, когда эта ассоциация стала международной, Попович весь архив по этим явлениям передал мне. — Вы работали в космонавтике? — Я и по сей день служу в ВВС. Звание — подполковник, кандидат технических наук. Фамилию знаете: Заруднев. Владимир Трофимович. Моя должность председателя научно-исследовательского центра — общественная. В данный момент наш центр располагает уникальными документами о различных явлениях, происходивших на территории страны, которые никогда не публиковались. «Знает, мерзавец, чем взять», — усмехнулся Берестов, догадываясь, что, несмотря на то что его хотят направить в определенное русло, интересной информации у него действительно много. — К примеру, собрано много материала по загробной жизни. Причем из первых уст, от очевидцев. Российские больные, пережившие клиническую смерть, описывают тот свет совсем по-другому, чем герои доктора Моуди. «Ага! Никак хотят низвергнуть в желтизну, — мелькнуло в голове у Берестова. — Пристроить поближе к тому свету. Ну уж дудки». И вдруг вспомнил: — Это вы организовали в девяносто третьем году приезд в Россию Джорджио Бонджовани? — Совершенно верно. Есть на счету нашего центра такое мероприятие. Это был второй приезд Джорджио в Россию. Первый тоже организовали мы. Так вот что любопытно: когда он приезжал в первый раз, в девяносто первом году, у него раны кровоточили только в области ступней и ладоней. Когда же он приехал двумя годами позже, кровь уже текла из того места, куда Христа ткнули копьем. В том же году у Бонджовани начал кровоточить лоб. Сейчас, должно быть, кровоточит след от тернового венка. — Любопытно… — пробормотал Берестов задумчиво. — Извините за мою неосведомленность, но я слышал, что в какой-то из своих приездов он очень хотел встретиться с российскими космонавтами, и особенно с Коваленком. — Это во время второго приезда. Я и организовал их встречу в Звездном городке. — И сами присутствовали? — удивился Берестов. — И присутствовал, и стенографировал их разговор. — У вас есть стенограмма разговора Бонджовани с Коваленком? — Есть. — И можно посмотреть? — Можно. — И даже сфотографировать? — Нет проблем. Сердце Берестова замерло, как у рыси, унюхавшей добычу. — Можно подъехать сейчас? — Подъезжайте, — невозмутимо разрешил подполковник. Берестов записал адрес (почему-то домашний) и, схватив фотоаппарат, рванул на метро до Ленинского проспекта. Буквально через двадцать минут он набирал код подъезда подполковника, а ещё через минуту звонил в квартиру на четвертом этаже. Дверь открыл мужчина, невысокого роста с тонкими бесцветными губами и пытливым взглядом. Во всем его облике чувствовалась военная собранность. — Леонид? — произнес он сдержанно и распахнул дверь. В комнате, куда проследовал журналист, одна стена состояла из высоких, до самого потолка, шкафов, а у противоположной — стояли диван и пианино. На журнальном столике лежало несколько картонных папок. По столу были разбросаны любительские фотографии Джорджио Бонджовани. «Подготовился серьезно», — подумал Берестов и сразу уставился на фотографии. — Присаживайтесь, — коротко произнес подполковник, жестом указывая на диван. — Кофе или чай? — Без разницы! Чашки, сахарница и банка растворимого «Нескафе-Голд» тоже были неподалеку — на подоконнике. Все это мигом перекочевало на столик, а журналист все не мог оторваться от фотографий. На них Бонджовани выглядел удивительно домашним. Вот с задранной майкой — охотно демонстрирует любопытным свои кровоподтеки в области сердца. Вот он в постели на белоснежном белье с расплывшимся взором, а в это время его голову гладят тонкие женские руки. Вот он смеющийся в кругу таких же веселых и явно подвыпивших людей. Вот Бонджовани музицирует на пианино, причем на том самом, которое сейчас стоит в комнате. Берестов поднял голову и убедился, что Бонджовани играл на пианино именно в этих стенах. — Кто это снимал? — спросил Леонид. — Я, — коротко ответил Заруднев. — Классно, — похвалил журналист. — Он что же, играет на музыкальных инструментах? — Только когда на подключке, — кивнул на потолок Заруднев. — Музыке он никогда не учился. И играть в общем-то не умеет. Но когда на него снисходит, он садится за пианино и играет весьма профессионально. Вернее, не он играет, а за него играют. — И что за музыка у него получается? — поинтересовался Берестов. — Такой я никогда не слышал, — ответил Заруднев. — Явно что-то неземное. Это словами не передашь. — Записи нет? — К сожалению, нет. С записью я как-то не сообразил, — улыбнулся виновато подполковник. — Видите ли, в России к Бонджовани все относились как к святому. Каждый хотел до него дотронуться. А он себя считает обыкновенным человеком. Только с особенностями. Я думаю, что он сам не понимает, почему ему выпали эти испытания. Когда к нему обращались как к полубогу, у него в лице появлялась растерянность. Кстати, кофе сыпьте сами. Берестов бросил себе ложку кофе, Заруднев налил кипятку. — По поводу Коваленка, — продолжал Владимир Трофимович, деловито помешивая в чашке, — Бонджовани сразу же, с первого дня приезда стал просить меня организовать с ним встречу. Он встречался со многими, в первую очередь — с религиозными и общественными деятелями, с депутатами, простыми людьми, художниками, музыкантами, даже с Горбачевым. Но он так настойчиво просил организовать встречу с Коваленком, что я заподозрил: он знает нечто такое, чего не знаем мы, а именно что произошло на околоземной орбите в о время полета «Союза» в семьдесят шестом году. И точно, когда они встретились, первый вопрос Бонджовани к Коваленка был таким: «Что за инородный объект вы видели на орбите во время полета?» Коваленок подумал немного и ответил, что не знает, что это был за объект. Вот, кстати, стенограмма их разговора. Заруднев развязал верхнюю папку и извлек два скрепленных листочка со стенограммой, отпечатанной на простой машинке. «Даже если документ выхолощен, все равно в нем содержится прямая речь космонавта, признающегося, что, кроме них, на орбите присутствовал ещё кто-то», подумал Берестов и углубился в чтение. — Видели ли вы что-нибудь во время полета «Союза», кроме стыковочного корабля? — прямо спросил Бонджовани, и Коваленок не менее прямо ответил: — Да, видел объект, летящий за нашим кораблем. Видел недолго. Буквально несколько минут, но собственным глазам я доверяю. — Этот объект производил впечатление управляемого тела? поинтересовался Джорджио. — Вполне! — твердо ответил космонавт. — Неуправляемое тело не смогло бы столько времени дублировать скорость «Союза». — Мог ли это быть объект высшего разума? — спросил далее Бонджовани. — Я не отрицаю такую возможность, — ответил космонавт без тени иронии. Берестов поднял глаза на Заруднева. — Это, насколько я понял, первое признание Коваленка после восьми лет молчания? — Первое и последнее, — подтвердил Заруднев. — Он больше никогда ни с кем не откровенничал на эту тему? Только с Бонджовани? — спросил Берестов. — Совершенно верно. Об этом он рассказал только ему и даже зарисовал на бумаге предмет, который видел на орбите. Сейчас я вам покажу. Заруднев достал из шкафа большой иллюстрированный журнал на итальянском языке и раскрыл на середине. Взору Берестова предстала большая черно-белая фотография Коваленка с Бонджовани. Вокруг них сидели люди с серьезными лицами и внимательно слушали их беседу. На этой же фотографии в отдалении среди участников встречи Берестов увидел двойника известного итальянца. — Это кто? — удивился Берестов. — Его брат, — ответил Заруднев. — А вот объект, зарисованный Коваленком. То, на что указал Заруднев, походило на простую болванку цилиндрической формы без всякого намека на космический дизайн. — И что же, Бонджовани был удовлетворен ответом? — спросил Берестов разочарованно. — Не только удовлетворен, но и сделал на этом деньги. Как только Бонджовани вернулся в Италию, они с братом сразу же издали уфологический журнал, который распространился по всему миру большим тиражом. — А как к этому отнесся Коваленок? — Это у него нужно спросить, — улыбнулся Заруднев. — Однако о том, что он видел на орбите, космонавт больше не рассказал ни одному корреспонденту. «А это мы ещё посмотрим!» — улыбнулся про себя Берестов и вдруг спросил: — А, собственно, почему такая секретность? — Видите ли, сейчас он начальник академии имени Жуковского. Имеет чин генерала. Не солидно в генеральском звании вести разговоры о летающих тарелках. «А с итальянцами, значит, солидно?» — подумал Берестов. Кофе был выпит. Информация собрана. Но уходить не хотелось. Берестов волчьим чутьем улавливал, что в этих папках на журнальном столике есть информация покруче. Заруднев, как бы угадав мысли Леонида, неожиданно пододвинул стопку с папками и предложил покопаться в документах. Первое, на что наткнулся Берестов, была давнишняя история об НЛО в Подмосковье накануне Олимпиады. Те нелепые слухи, носившиеся по Москве в июне восьмидесятого, Берестов помнил, как сейчас. Ему тогда было пятнадцать. В столице говорили, что вооруженные силы захватили под Москвой инопланетный корабль вместе с инопланетянами. И где? В Звездном городке около секретного аэродрома. Власти якобы держат это в секрете, чтобы не возмущать общественность накануне Олимпийских игр. И подумать только, сейчас он держит в руках документы по этому делу, двадцать лет пролежавшие в архивах КГБ. Тогда за то, чтобы узнать истину, он бы отдал полжизни. — Да, этот случай наделал много шума, — подтвердил Заруднев. — После него в ВВС была создана специальная служба для слежения за стратосферой. В её обязанности входило обнаружение НЛО над территорией России. Возглавил её подполковник Игорь Корытников. До этого в России сведений о летающих тарелках не собирали. 20 Заруднев разрешил взять документы с собой. И Берестов, вернувшись домой, сразу же уткнулся в протоколы. В основном это были показания свидетелей, видевших в ночь с четырнадцатого на пятнадцатое июня огромный огненный шар, летевший в сторону секретного аэродрома. Свидетельств было около тридцати. «Показания вахтеров Щелковского промышленного предприятия Сидякиной и Кадыровой», — прочел не спеша Леонид и усмехнулся, представив на вышке двух бабуль, лениво лузгающих семечки. Одна на стадии засыпания, другая на стадии обдумывания — как сохранить в банке землянику. И вдруг та, которая рассказывала, как засахаривать эту ягоду, хватается за сердце. Кожура прилипает к губе, и глаза расширяются. Она толкает в бок уже похрапывающую напарницу и, испуганно мыча, указывает в небо… «Примерно в полночь на высоте самолета, заходящего на посадку, — начал читать Берестов, — мы увидели из окна сторожевой вышки светящийся шар. Он летел в южном направлении в сторону поселка „Чкаловский“. За ним тянулись две светлые полосы. Полет был бесшумен, если не считать слабого шелеста». Берестов рассмеялся. Какой к черту шелест? Огненный шар пролетал от них максимум в полутора километрах и по размеру в пять раз превышал луну. Здесь без истерических воплей и вызова милиции с пожарными не обошлось. А вот какие показания по этому поводу дали военнослужащие Кислов и Лапин: «14 июня примерно в 23.40 мы с женами возвращались домой. И вдруг увидели летящий огненный шар. Он имел лучи наподобие скачков уплотнения. Его размер втрое превышал диаметр луны, а длина лучей — два диаметра шара. Полет проходил на уровне пятиэтажного дома и был бесшумен. Его цвет был близок к цвету луны, но более сочный…» «Интересно, откуда они в такое время возвращались с женами, — зевнул Берестов. — Наверняка не с женами, а с посторонними девицами и, как пить дать, все четверо были подшофе. Компанию вряд ли испугало это явление. Скорее, наоборот: вызвало бурную радость. Как-никак, огненный шар реальный повод заговорить зубы женам». Однако больше всего журналиста заинтересовал рассказ инженера Корякина. В половине двенадцатого, если верить протоколу, он возвращался домой из гаража. «Сначала я услышал гул. Впереди была трансформаторная будка. Решил, что она неисправна. Подошел и прислонился правым ухом. Против ожидания гул обнаружился в левом. Оглянулся и вдруг увидел сквозь кроны деревьев светящееся пятно. Побежал к нему, но почувствовал мягкое сопротивление. Остановился на расстоянии 40–45 метров. Звук, напоминающий свист двигателя самолета Як-40, исходил из светящегося шара. Немного повисев, объект внезапно испустил 3 луча. Это выглядело как вспышка. После чего объект начал со свистом подниматься и, набрав высоту около 30метров, медленно двинулся параллельно земле в сторону аэродрома „Чкаловский“. И вдруг мгновенно исчез. Однако над лесом на протяжении километра очень долго находился продолговатый красный след с двумя розовыми выступами сзади». Тут же в протоколе было зафиксировано, что анализ крови у очевидца, который сделали ему через три дня, показал лейкоцитов меньше обычной нормы на 100 единиц. Берестов поднялся и взволнованно зашагал по комнате. Больше ему делать было нечего, как прислоняться ухом к трансформаторной будке? Только все это ерунда. Самым правдивым в этом явно выхолощенном протоколе было то, что свист турбины напоминал работу двигателя Як-40. Тогда в пермском лесу, когда Берестов видел прозрачный вертолет, его полет сначала тоже был беззвучным, потом от него стал исходить легкий шелест, наконец, когда он испустил световой луч с монстром, шелест перерос в свист турбины двигателя самолета Як-40. Это Берестов вспомнил уже в Пермском аэропорту, когда наблюдал взлет самолета Як-40. И ещё одна деталь: когда после пермской экспедиции Берестов прошел медкомиссию, лейкоцитов в крови у него также было меньше на 100 единиц. Журналист по привычке поскреб ногтем висок и опять сел за протоколы. Прочел ещё девять подобных свидетельств, а потом принялся читать заключение. «Таким образом, было опрошено двадцать девять сви детелей. Расследование по этому феномену производили три научно-исследовательских центра: Институт космических исследований АН СССР, Институт биофизики АН СССР, Институт медико-биологических проблем АН СССР. Было выяснено, что в эту ночь очевидцы наблюдали четыре разных объекта. Причем НЛО в ту ночь с 14 по 15 июня видели не только жители Подмосковья, но и других районов страны. Было отмечено, что почва, на которую падали лучи, имела слабое ультрафиолетовое свечение. Физическое обследование людей, наблюдавших НЛО, показало небольшое понижение лейкоцитов в крови… Предположение, что это атмосферное явление земного происхождения, было отброшено сразу. Гипотеза о внеземном происхождении загадочных объектов остается наиболее устойчивой». «И все? — удивился Берестов. — Это называется расследование? Три института Академии наук космической державы не смогли в результате расследования прийти к какому-либо выводу?» У Берестова вырвался смешок, и он повалился на кровать. Невооруженным взглядом было видно, что это очередная туфта, а не документы. Это грубая подделка под документы, сфабрикованная для желтой прессы. Что, ни один из академиков не задался элементарным вопросом, почему НЛО внеземного происхождения заинтересовался секретным аэродромом «Чкаловский», тем самым, с которого отправляли на Байконур космонавтов? Почему нет карты движения НЛО? Ведь в протоколе черным по белому написано, что эти шары видели в ту ночь в других районах страны. В каких? Не худо было бы отразить, в каких районах Российской державы видели эти светящиеся шары. Наконец, ни один из ученых не задал себе вопрос: почему инопланетяне выбрали для своих полетов именно ту ночь, когда в России запускался так называемый спутник связи «Горизонт»? Берестов лениво поднялся с кровати и включил компьютер. Кажется, по запуску «Горизонта» у него была в личном архиве какая-то информация. И точно, в газете «Известия» за пятнадцатое июля был опубликован вот такой текст: «14 июля в Советском Союзе осуществлен запуск спутника связи „Горизонт“ на высоту 36 000 км». «Ну-ну, — недоверчиво хмыкнул Берестов. — Действительно ли это спутник связи, надо разобраться». Однако по этому спутнику есть ещё высказывание космонавтов Попова и Рюмина, которые в те дни находились на орбите и которые якобы наблюдали его запуск из космоса. Вот что по этому поводу писала «Комсомольская правда» со слов Рюмина: «Если фейерверк будете устраивать, предупредите! Мы тоже посмотрим, это интересно…» И дураку понятно, что они имели в виду далеко не спутник «Горизонт», а именно эти шары. Спутники имеют свойство взлетать без фейерверков. Журналист порылся в компьютере и нашел несколько опровержений в газетах о том, что в Подмосковье видели НЛО. «То, что очевидцы приняли за НЛО, было не что иное, как планируемый запуск спутника связи „Горизонт“», - нагло врали газеты «Правда», «Труд» и «Комсомольская правда». Также было ложью, что запуск этого спутника был запланирован. Берестов пролистал документы планируемых космических программ за восьмидесятый год и не нашел его в планах. Возможно, этот запуск хотели скрыть от широких слоев общественности, но не дали эти откуда-то взявшиеся шары. «Здесь все не так просто! Здесь надо копать и копать, — покачал головой Леонид и посмотрел на часы. Было уже половина третьего. — Черт! Опять не высплюсь!» Однако наутро, продрав глаза, он почувствовал себя бодрым и полным сил. Приняв холодный душ и проглотив яичницу, Берестов отправился на работу с приятным предчувствием, что сегодня ему удастся восстановить отношения с Лилечкой. Предчувствия его не обманули. Он увидел её на первом этаже, в ожидании лифта. Берестов подскочил весьма вовремя, влетев в кабину за секунду до того, как захлопнулись двери. Оказаться с Лилечкой в лифте тет-а-тет было большой удачей. День начинался прекрасно. — Вам, девушка, вверх? — произнес он шаловливо и нажал на четвертый этаж. Она улыбнулась, подняв на него свои синие глаза. Сегодня они были как океан при солнечной погоде. — Кстати, вот тебе тема, — продолжил Берестов, не отрывая глаз от её солнечного взора. — Некоторые девушки определенного поведения подстерегают клиентов в лифте, доводят до кондиции, а потом начинают торговаться. Говорят, такие эксперименты прошли удачно в Юго-Западном округе. — Вам удалось поучаствовать в эксперименте? — подала голос Лилечка, блеснув своими глазками. — Еще нет. Как-то все не случалось быть с девушкой в лифте один на один. Вот только с тобой. На этих словах лифт распахнулся и Лилечка выпорхнула бабочкой. За ней поплелся Берестов, любуясь её шелковым затылком, на котором колыхалось несколько выбившихся из-под заколки прядей. Так они вместе и вошли в кабинет редактора, где уже сидели журналюги в ожидании летучки. Авекян внимательно посмотрел на входящую пару и произнес с кавказской прямотой: — Вы уже вместе на работу ходите? — Приходится по долгу службы, — ответил Берестов, галантно усаживая Лилечку за стол. — Может, уже и живете вместе? — продолжал допытываться Авекян. — Об этом история умалчивает, — расплылся в улыбке Леонид. — Так ты же уже женатый! — продолжал недоумевать редактор. — Видишь ли… — задумчиво произнес Берестов, с тревогой покосившись на Лилечку. — В прошлой жизни я был турецким султаном. Осталась привычка иметь много жен… На Лилечкином лице не отразилось ни одной эмоции, а коллеги, между прочим, прилагали усилия, чтобы не рассмеяться. — Начнем, — деловито произнес Авекян. — За событиями следите? Что произошло, знаете? Гусинского посадили в Бутырку. 21 — Что вы насчет этого думаете? — спросила потом Лилечка на лестнице, уютно расположившись на перевернутом сейфе с неизменным «Кэмелом» в тонких пальчиках. — Думаю, что Путин выполняет свои обязательства по поводу того, чтобы быть равно удаленным от всех олигархов, — рассмеялся Берестов. — Как видишь, одного уже удалил. — Вы считаете его причастным? Ведь он в Европе. — В этом-то его ошибка. — В том, что позволил арестовать Гусинского? Теперь весь Запад говорит о наступлении Путина на свободу слова. — Все это чушь собачья! Западу глубоко плевать на российскую свободу слова. Для Запада главное, чтобы в России были благоприятные условия для преумножения капитала. Так что ошибка Путина, Лилечка, совсем в другом: в том, что он отправился зондировать насчет инвестиций и не взял с собой Лужкова. Я ведь тебе говорил, что за кордоном только Лужков котируется как человек, умеющий оборачивать капиталы. Все остальные российские деятели могут их только хоронить. — Но свобода слова под угрозой. — Ну, дорогая моя, возможность сытых энтэвэшников высказываться по поводу несостоятельности России и отсталости россиян — ещё не свобода слова. — Но почему сытых? — Да потому, что когда Россия униженно вымаливала у мирового сообщества четыре с половиной миллиарда для погашения долгов, НТВ из Америки шли переводы. В общей сложности они получили в тот год полтора миллиарда баксов. Нехило? Вот почему сытых! А от себя могу добавить, что понятие о свободе слова у сытых и голодных не только не совпадает, но и откровенно противоположное! У сытых оно, как правило, совпадает с теми, кто их кормит. — А почему вы не возьметесь за эту тему? — удивилась Лилечка. — Мне это не интересно. — Неужели летающие тарелки с инопланетянами интересней? — пожала плечиками Иванова. — Вы, взрослый человек, занимаетесь такими детскими проблемами. Берестов умолк и задумчиво посмотрел сквозь Лилечку. — Видишь ли… — произнес он раздумывая, — ты считаешь политику значительно серьезней аномальных явлений? А я так не считаю. Лично мне скучно заниматься политикой. Вся современная политика в России вращается исключительно вокруг раздела недвижимости. Если наверху разражается скандал, связанный с разоблачением коррупции, или с путанами в сауне, или с нас туплением на свободу слова, или с возникновением в России шовинистического движения, и так далее, то исток этих явлений всегда один не поделили собственность. И грустно, и гнусно, и некому челюсть разбить. А вот летающие тарелки дают более глобальную пищу для ума. Во всяком случае, от них не воняет этой продажной мелкотравчатой возней. — Но ведь летающие тарелки — это несерьезно. Их даже космонавты не воспринимают всерьез. — Наконец-то! — просиял Берестов. — Наконец-то ты подошла к главному вопросу в этой сфере: а, собственно, почему? Почему космонавты открещиваются от летающих тарелок, когда исследовать инопланетные явления на Земле их прямая обязанность? Но ясные глаза Лилечки не успели загореться осмысленным огнем. На лестницу вперся Топоров и все испортил. — Работать пора, а вы все лясы точите, — грубо рявкнул он, и Лилечка, швырнув окурок на подоконник, молча покинула лестницу. — Что-нибудь интересное выкопал? — спросил Топоров. — Тебе обещали открыть архив КГБ. — Ничего интересного нет в этом архиве, — с досадой пробормотал Берестов, недовольный тем, что Топоров вытурил его милую собеседницу. Хотя вру! Есть стенограмма разговора Бонджовани с Коваленком по поводу виденного на орбите НЛО. В России не публиковалась. — А где публиковалась? — скорчился Топоров. — В Италии. — А почему не в России? — Потому, что Коваленок об этом не рассказывал. — А Бонджовани, значит, рассказал? — покачал головой Топоров. — Звони немедленно Коваленку, и пусть он тебе расскажет про НЛО на орбите. — Да не расскажет он мне ничего. В России это тема запрещена. В Италии — другое дело. У нас — могила! Впрочем, хочешь, сейчас вместе позвоним ему в академию? Убедишься. Берестов вытащил из кармана мобильник и по памяти набрал номер ректора академии Жуковского. К своему удивлению, он услышал голос самого Ко валенка, а не его секретарши. — Добрый день, Владимир… извините, забыл отчество… — Неважно, — ответил космонавт. — Журналист Леонид Берестов беспокоит вас. И вот по какому вопросу. Семь лет назад вы встречались с Джорджио Бонджовани и рассказывали ему, что во время полета в 1976 году видели на орбите НЛО. — Так что? — Мы хотели бы услышать от вас подтверждение этого факта. Мы обладаем информацией только той, которая была опубликована в уфологическом журнале Бонджовани. — С этим вопросом вам лучше обратиться к нему. Всего доброго, произнес космонавт строго и положил трубку. Топоров почесал затылок. — М-да! Начальство, наверное, запрещает говорить им на эти темы. Так и напиши, мол, звонили космонавту, а он отказался давать комментарии. Вот если итальянцам — всегда пожалуйста, а русские пусть довольствуются объедками. Топоров повторно почесал затылок и в некотором замешательстве покинул лестницу. Берестов вернулся на рабочее место, включил компьютер и написал заголовок: «Откровение российского космонавта». Затем подумал, стер и написал «На откровении российского космонавта Бонджовани сделал деньги». «Для заголовка длинновато, а на подзаголовок пойдет», — подумал Берестов, и вдруг внезапная мысль сверкнула в его голове. Он набрал номер телефона Петрова и, услышав его «алло!» с классическим рязанским акцентом, произнес: — Это я, Леонид Берестов. Вы вчера, Виктор Львович, так много и увлекательно рассказывали о Минаеве, что у меня возникло ещё несколько вопросов. — Пожалуйста, задавайте, я охотно на них отвечу, если это в моих силах, — отозвался Петров. — Скажите, как Минаев относился к НЛО? На том конце провода пришли в легкое замешательство. — Знаете, Леонид… Я затрудняюсь сказать что-либо по этому вопросу. Но, по-моему… хотя я очень боюсь ошибиться, к летающим тарелкам, как к инопланетным явлениям, Николай Викторович относился с некоторой долей скепсиса. — Почему? — Знаете… — на том конце провода долго раздумывали и мычали, однажды он сказал, да-да, сейчас вспомнил точно, правда, не помню, по какому поводу, что летающая тарелка родилась в Германии. Еще он говорил по этому поводу о каком-то американском проекте, который назывался, дай бог памяти, то ли «Заря», то ли «Аврора». Хотя, возможно, я что-то путаю. Почему-то «Аврора» у меня ассоциируется с Пермью. Наверное, потому, что Минаев в конце жизни активно работал с пермскими экспериментальными предприятиями. Чего-то они там разрабатывали… Берестов скороговоркой поблагодарил Петрова и быстренько водворил трубку на место, чтобы ему часом не заговорили зубы. Главная мысль поймана. Самое время мчаться в компьютерный цех. По счастью, Слава был на месте. Он не спеша пил кофе и вел неторопливую беседу с наборщицей Леночкой. — Срочно найди мне информацию по американскому проекту «Аврора». В российской прессе не ищи. Ищи либо в американской, либо в канадской. Сразу запроси «Нью-Йорк Таймс». Вячеслав присвистнул. — Тебе нужно прямо сейчас? — Сию минуту… Компьютерщик тяжело вздохнул, послал печальный взор Леночке и сел за компьютер. Берестов вернулся за свой рабочий стол. Не успел он сочинить новый заголовок, как раздался звонок. Звонил Слава, который недоуменно сообщил, что информация по проекту «Аврора» сама вышла на него. — Как это? — удивился Берестов. — Не успел ткнуть пальцем в «Нью-Йорк Таймс», как он сразу же и выдал информацию по «Авроре». А знаешь почему? Потому что её два дня назад обнародовало Агентство национальной безопасности США. Ты прямо ловишь искры на лету. — С меня бутылка! Кидай её мне! Через секунду в компьютере у Берестова появился новый файл с названием «Секретный проект „Аврора“». Леонид, раскрыв его, принялся жадно читать, мысленно переводя на русский: «Сенсационные документы обнародовало на днях Агентство национальной безопасности США. Они относятся к секретному проекту „Аврора“. До сих пор во всем мире считалось, что военные силы США в 1947 году захватили разбившийся внеземной корабль, и теперь в штате Невада работают над созданием такого же летательного аппарата. Что якобы ЦРУ шпионит по всему миру, собирая сведения об НЛО, с целью довести свою летающую тарелку до ума. Однако все оказалось не так. Согласно рассекреченным документам, корни летающей тарелки исходят из Третьего рейха. Сразу же после войны стало известно, что немцы тайно экспериментировали с летательными аппаратами в форме дисков. ЦРУ всполошилось и начало искать летающие тарелки по всему миру. Однако, по словам департамента научной разведки Маршала Чэдуэла, агенты искали не пришельцев, а русских или бывших немецких летчиков. Американцы подозревали, что Советский Союз уже построил такую тарелку с помощью специалистов из оккупированной Германии. Однако разведка США обнаружила её не в России, а в Канаде. Как выяснилось, над ней работал авиационный инженер Джон Карвер Мэдоуз Фрост на заводе фирмы „Авро“ при содействии английской фирмы „А.В. Рой“. Пентагон тут же прибрал инженера к рукам и назвал проект „Аврора“, засекретив его по высшему разряду. По данным Американского агентства безопасности, над „тарелкой“ Фроста американцы бились до 1961 года, истратив по тем временам гигантскую сумму денег — почти 8 миллионов долларов. В 1960 году аппарат был поднят в воздух на два метра. Для вертикального взлета „тарелки“ применялся так называемый эффект Коанда. Двигатели создавали вакуум сверху диска, и за счет этого возникала подъемная сила. Эффект в принципе работал, но в испытании что-то не ладилось. По официальным данным, конструкцию так и не удалось довести до ума и придать ей необходимую в полете стабильность. В итоге проект забросили. А сам Фрост умер». 22 На следующий день утром позвонила Климентьева. Она явно была взволнована. — Леонид, он работает как работал, и не только никогда не увольнялся, но даже в отпуске уже три года не был. — Кто? — не понял Берестов. — Ну, Мелехов, судмедэксперт, который делал вскрытие! Вы звонили в Институт судебной медицины, и вам сказали, что таких нет. На самом деле такой есть, работает как миленький! И даже в тот день, когда вы звонили, был на работе. — Откуда вы знаете? — удивился Берестов. — Ну… — замялась Климентьева, — это неважно. У женщин свои секреты. Главное, что вы хотели поговорить с ним по поводу вскрытия. Это возможно. Но не по телефону. Его надо брать тепленьким, с утра! Он ходит на работу к двенадцати, минута в минуту. Ровно в одиннадцать тридцать выходит из метро «Выхино». Там вы его можете поймать и расспросить обо всем. Он расскажет много интересного. — Поймать? — пробормотал Берестов. — А когда? — Сегодня. — Сегодня? — удивился Берестов. — Только сегодня. В половине двенадцатого на платформе «Выхино». Берестов посмотрел на часы. Было половина одиннадцатого. — Но… как я его узнаю? — Я вам его покажу. Мы должны сейчас с вами встретиться на конечной. Садитесь в первый вагон. Я там вас встречу, на него укажу, а дальше вы сами… — То есть я должен к нему подойти и сказать: «Здравствуйте, я из газеты». — Подойдете и спросите, почему в Институте судебной медицины скрывают, что он работает. Потом расспросите, как делалось вскрытие Алеши и от чего он все-таки умер? Если он спросит, как вы его выследили, скажите: «У журналистов свои секреты». Намекните ещё на то, что для журналиста такого ранга, как вы, вообще нет ничего недоступного. Если на него как следует надавить, он все расскажет. Не бойтесь! Он разговорчивый! Любопытство в Берестове боролось с запретом Авекяна касаться этой темы. Впрочем, плевать он хотел на Авекяна. Журналист он или жалкий репортеришко? — Хорошо, я выезжаю, — согласился Берестов и положил трубку. Через двадцать минут он подъехал к станции метро «Выхино». Зинаида Петровна встретила его у первого вагона, как обещала. Она была в белом плаще и черных очках. На скулах проступала нездоровая испарина. Женщина схватила журналиста за рукав и торопливо потащила наверх. — Сейчас он должен показаться! Выйдя на платформу, они спрятались за киоск. Но простояли за ним не более пяти минут. Вскоре тот, кого они выслеживали, показался в толпе. — Видите того человека в очках? У него на плече сумка, в руках газета. Он в джинсовой рубашке и в коричневых штиблетах. Прихрамывает еще. Тот, на кого указала Климентьева, был маленького роста, лысоват, на носу огромные роговые очки, уменьшающие его собственные глаза до крошечных размеров. Вид его был неопрятен. Лицо озабоченно. Берестов нагнал его на проезжей части и вежливо спросил: — Извините, вы Евгений Зиновьевич? — Да, — ответил тот, удивленно оглядываясь на журналиста. — Меня зовут Леонид. Фамилия — Берестов. Я из газеты «Московские вести». — Чем заслужил внимание столь известной газеты? — иронично усмехнулся Мелехов. — Я вам звонил на работу, но мне сказали, что Мелехова Евгения Зиновьевича не знаем. И такой никогда не работал в Институте судебной медицины. — Интересно! — улыбнулся Евгений Зиновьевич. — Весьма интересно. Ну и… — Вас что же, скрывают? — Я с этим разберусь. Если можно, излагайте по существу. — Я хочу вас спросить вот о чем: вы делали вскрытие некоего Алексея Климентьева? — Понятия не имею, — усмехнулся Мелехов. — Я каждый день делаю вскрытия. Иногда на дню по несколько раз. Всех я не помню, да и, откровенно говоря, помнить не обязан. Кстати, когда это было? — Шесть лет назад. Брови патологоанатома взметнулись вверх. Он даже замедлил шаг от изумления. — Ну где же мне вспомнить труп шестилетней давности, когда я и людей такой давности не помню. — Но у вас, наверное, есть протокол вскрытия? — У меня лично нет. Хранение протоколов не моя компетенция. Так что извините! Еще вопросы есть? — Есть! — взвизгнул голос сзади. Мелехов с Берестовым одновременно вздрогнули и оглянулись. Сзади была Климентьева, растрепанная от ветра и красная от негодования. — Расскажите господину журналисту, в каком состоянии вы вскрывали труп Алеши! Мелехов плотно сдвинул губы и угрюмо уставился на Климентьеву. Было видно, что внутри у него происходит борьба: узнавать или не узнавать эту сумасшедшую тетку. Наконец он скривился в усмешке и севшим голосом произнес: — А, Зинаида Петровна! Я вас не узнал. Долго жить будете! Последнюю фразу он произнес подчеркнуто четко. И расплылся в шкодливой улыбке. — Так что же, Зинаида Петровна, я должен рассказать вашему господину журналисту? — В первую очередь, в каком состоянии был труп Алеши перед вскрытием. — А! Труп вашего сына, — произнес, сощурившись, Мелехов, — да-да, припоминаю… Теперь уже окончатель но вспомнил! Он тяжело вздохнул и перевел взгляд на Берестова: — Тут нельзя не отметить, что труп Климентьева попал ко мне не в лучшем состоянии. — Поясните журналисту, что значит в вашем понятии «не в лучшем состоянии», — потребовала Зинаида Петровна, негодующе сверкнув глазами. — Не в лучшем — это значит не в лучшем! — произнес Мелехов с нажимом, бросив недобрый взгляд на Климентьеву. — Труп был разложившийся! — крикнула Климентьева. — Как это? — удивился Берестов, глядя то на Климентьеву, то на Мелехова. Мелехов, сжав губы, с ненавистью сверлил своими крохотными глазками отчаявшуюся женщину, а у той продолжали сыпаться искры из глаз: — А вот так! Труп три дня пролежал у раскаленной батареи и разложился до неузнаваемости. О каких результатах вскрытия может идти речь, если труп в таком состоянии. Да его никто и не вскрывал! А заключение написали от балды! — Да-да, почему вскрытие делалось на третий день, а не в тот же, когда поступил? — нахмурился Берестов. — А потому что были праздники, и всем на все было наплевать! ответила за патологоанатома Климентьева. — Им и без праздников на все наплевать, а тут Восьмое марта! А девятого надо похмеляться! И только десятого вспомнили, что у них валяется труп чуть ли не на самой батарее. — Но почему на батарее? — пробормотал Берестов. — Да потому что у них такие правила, — затряслась от злости Климентьева. — Пока не дашь на лапу сто баксов, труп в холодильник не положат. У кого нет денег, у тех трупы будут разлагаться до тех пор, пока их не потребуют родственники. Когда забирала Алешу, он вообще разваливался по частям! Его подмазали глиной, чтобы была возможность хоть как-то довезти до дома! Зинаида Петровна разрыдалась, а Мелехов тяжело вздохнул. За все время обличительной тирады он не проронил ни слова, лишь презрительно сверлил женщину своими крохотными глазками из-под толстых стекол очков. Наконец он произнес усталым голосом, обращаясь больше к журналисту, нежели к Климентьевой: — Ну вы же знаете, Зинаида Петровна, что заключение на основании вскрытия делает коллективная комиссия. Поэтому написать заключение от балды физически невозможно. Что касается ваших обвинений, что мы якобы не делаем вскрытий вообще, то они также лишены всяких оснований. Вскрытие — тоже процесс коллективный. — Тогда почему ваш коллектив утаил след от укола на сгибе руки умершего? — Еще раз повторяю, — устало произнес Мелехов, — никакого следа от укола на трупе вашего сына мы не обнаружили. — Если вы не обнаружили, это не значит, что его не было, — продолжала напирать Климентьева. — У полуразложившегося трупа разглядеть след от укола, конечно, трудно. Почти невозможно! Да вы специально и разложили тело, чтобы замаскировать этот след от укола. Вы все из одной шайки! — Ну знаете ли, Зинаида Петровна, — выпучил глаза Мелехов, — это уже слишком! Если у вас есть какие-то претензии, так это не ко мне! Это к начальству! Я уже шесть лет вам долблю: напишите заявление и мы создадим комиссию! А сейчас, извините, мне некогда. Мелехов резко развернулся и пошел прочь. А Климентьева крикнула ему вслед: — Убийцы! Берестов был потрясен настолько, что весьма смутно помнил, как потом он распрощался с Климентьевой и как добрался до работы. В себя он пришел только в редакции, и то после встречи со стеклянными глазами Топорова. — Ты когда сдашь про Минаева? — спросил замредактора. — Сегодня, — ответил Берестов. — У меня есть ещё одна скандальная тема, даже можно сказать желтая, — о том, как хранятся покойнички в московских моргах. Усекаешь? Есть свидетели, что трупы в моргах кладут в холодильник только по великому блату или когда дашь на лапу. А так они валяются где попало в коридорах и естественно разлагаются. — Это не ко мне! Это к редактору. Берестов, не теряя времени, тут же отправился к Авекяну. Однако у дверей его кабинета затормозил. У редактора кто-то был, и он, по своему кавказскому обыкновению, грубо кого-то отчитывал. — Я тебе деньги плачу, — кричал Авекян, — а это ты мне должна платить за то, что я тебя печатаю и популяризую твое имя! «Как это он выговорил „популяризую“? — усмехнулся про себя Леонид. Долго, должно быть, учил…» — Я тебя учу журналистике, а ты со мной споришь? — продолжал греметь бас Авекяна. — Куда это годится? Никуда это не годится! Ты за целый день ничего не сделала. Только с подружками пролялякала! Ты думаешь, что сюда можно ходить и ничего не делать? Я тебя с базара вытащил, а ты мне мозги полоскаешь, выпендриваешь ся тут стоишь, из себя крутую журналистку строишь! «Боже мой, кого это он с базара вытащил? — удивился Берестов, — Да ещё так грубо…» В ту же минуту дверь редактора распахнулась и из кабинета вышла Иванова со слезами и красными глазами. Лилечка прошла мимо Леонида, не взглянув на него, и сразу отправилась на лестницу. Берестов собрался было войти к редактору, но передумал и отправился за Лилечкой в курилку. На лестнице он поймал её за руку. — Чего он на тебя так орет? Лилечка взглянула Берестову в глаза, окунув его в свое море синевы, и выдернула руку. Затем молча уселась на сейф и достала из пачки сигарету. Берестов схватил с подоконника зажигалку и, ловко щелкнув, участливо поднес ей. Она закурила, благодарно кивнула и большим пальцем элегантно провела под глазами. Слез как не бывало. — Чего он орал? — повторил Берестов. — Хочет и орет, — произнесла она, выпуская струйкой дым. — Темы не нравятся, что ли? — Ему ничего не нравится. После слез лицо её сделалось свежей, глаза светлей, губы — мед и пламень. Рыжий завиток прилип к влажному виску, а из-под блузки выбилась белоснежная лямка бюстгальтера. «Хоть картину пиши», — подумал Берестов. — Кстати, ты как относишься к живописи? — спросил он ни с того ни с сего. Она неопределенно пожала плечами. Берестов понял, что с живописью погорячился, однако тему продолжил: — А я обожаю живопись. Особенно фламандскую школу. Ну, итальянскую еще. Я имею в виду итальянскую классическую школу, а не авангардное направление, к которому относятся Пикассо и Сальвадор Дали. Этих двоих, которыми восхищается весь мир, я не люблю. Ну у второго ещё наблюдается какое-то символическое подобие мысли, у первого же — вообще ничего за душой. Хотя раннего Пикассо, когда он писал традиционно, я не отрицаю. Когда же он начал разрисовывать разными цветами эти квадратики и треугольнички, тут, по-моему, как художник он кончился. Я был на его выставке в Лондоне. Ей-богу, обыкновенные обои Чебоксарской фабрики на меня произвели бы менее тягостное впечатление, чем мазня Пикассо. Я вышел оттуда с совершенно обледеневшей душой. Лилечка курила и внимательно слушала Берестова, хотя её, кажется, не совсем занимала эта тема. Иногда казалось, что она впадала в задумчивость. Глаза тускнели, и уголки губ опускались. Но неожиданно её взгляд вспыхнул, и Лилечка произнесла: — Но ведь ходит легенда, будто Пикассо перед смертью признался, что настоящего таланта художника у него не было и он всю жизнь дурачил толстосумов. — Думаю, что это не легенда, а сущая правда! — поддержал базар Берестов, отмечая, что Лилечка ожила и теперь можно будет полюбопытствовать о том, как Авекян подобрал её на базаре. — Я, кстати, больше люблю современную скульптуру, — неожиданно заявила Лилечка. — А к живописи отношусь прохладно. Когда я была в Варшавском национальном музее, то в зале скульптуры провела целый день. — Ты была в Варшавском национальном музее? — удивился Берестов. — И я там был! Теперь я вспомнил, где тебя видел до «Московских вестей». Кстати, в каком году ты была? — В девяносто четвертом, — ответила Лилечка. — А я в восемьдесят девятом, — грустно покачал головой Берестов. Жаль, что мы не встретились в Варшаве в восемьдесят девятом. — В восемьдесят девятом я училась в шестом классе, — улыбнулась Лилечка. — Вряд ли бы родители меня отпустили одну. В это время, когда глаза Лилечки потеплели и разговор стал принимать шаловливые оттенки, на лестницу разнузданной ордой ввалилась толпа измученных кислородом журналистов. Они все разом загалдели о Гусинском и все разом закурили, с наслаждением вдыхая законные порции никотина. Некурящему Берестову ничего не осталось, как послать прощальный взор Лилечке и в тоске покинуть лестницу. «Иллюзии рассеются как дым, — почему-то пришло в голову. — Пора наконец написать о Минаеве». 23 На другое утро, не успел Леонид переступить порог редакции, как ему навстречу метнулась секретарша Оля. — Вам звонили из милиции, — обрадованно сообщила она. — Просили позвонить вот по этому номеру. Берестов взял из её рук листок и прочел: «Срочно позвонить полковнику Григорьеву». Он вопросительно взглянул на Олю. Глаза секретарши излучали радостный блеск, выражавший: «Я так и знала, что кончится именно этим!» — Кто этот полковник? — поинтересовался Берестов. Оля вместо ответа ехидно развела руками. Берестов с минуту вглядывался в её голубые, вечно смеющиеся глаза и вдруг хлопнул себя по лбу. — Вспомнил! Да это же начальник ОВД «Полежаевское»! Неделю назад он звонил его секретарше с просьбой записать на прием. Очень вовремя! Как раз назрели вопросы. Берестов поспешил к телефону, а Оля крикнула вслед: — Вам Ашот Арестокесович запретил заниматься убийством! — Занимайся своим делом! — буркнул через плечо Берестов и набрал номер. Трубку взял сам полковник Григорьев. — Что же вы, позвонили и пропали? — Извините, закрутился. Я хотел задать вам несколько вопросов относительно дела шестилетней давности. — Задавайте. — Эта касается убийства Алексея Климентьева. Полковник задумался: — Честно говоря, не помню. Расследованием убийств занимается прокуратура. Мы выезжаем на место преступления и ведем оперативную работу по розыску преступника. — Дело в том, что по этому убийству не было возбуждено уголовного дела. Дело даже не было передано в прокуратуру. На том конце провода возникла недоуменная пауза. Затем раздался скрежет, похожий на скрип открываемой двери, и голос коротко произнес: — Почему? — Вот это я и пытаюсь выяснить! — обрадованно воскликнул Берестов. — И не я один. Мать убитого, Зинаида Петровна Климентьева, шестой год добивается возбуждения уголовного дела по факту убийства сына, и все безрезультатно. — Теперь я понял, о чем идет речь, — произнес полковник. — Она ко мне приходила. Ну да! Теперь окончательно вспомнил! Был у меня с ней разговор. Но сразу вас разочарую: никакого убийства не было. Ее сын умер от сердечного приступа. — Однако есть много фактов, доказывающих противоположное. Например, жильцы дома категорически не верят в то, что смерть их соседа наступила от сердечной недостаточности. Даже сама следственная группа, прибывшая по вызову, была уверена, что это убийство. — Кто, например? — спросил полковник. — Я не знаю кто. Я поэтому к вам и обращаюсь, чтобы вы помогли мне разыскать выезжавших в ту ночь оперативников. Третья пауза воцарилась на том конце провода. Она была настолько длинной, что Берестов подумал: «А не перезвонить ли?» Но полковник все-таки подал голос: — Подъезжайте! Я приглашу следственную группу. Берестов просто ошалел от такой удачи. Он издал победный возглас на манер гурона и принялся заталкивать в диктофон свежие батарейки. Затем, отбив ногами «Макарену», крикнул секретарше: «На летучку не иду! У меня интервью!» И выбежал из редакции вон. Полчаса спустя он уже сидел в кабинете полковника милиции Виктора Григорьева. Начальнику УОВД было около пятидесяти. Сухощав, собран, проницателен. Взгляд внимательный, волосы зачесаны назад, на висках благородная седина. На Берестова он произвел приятное впечатление. — Я поднял список. Из шести человек следственной группы, которые выезжали на Большую Дорогомиловскую седьмого марта тысяча девятьсот девяносто четвертого года, у нас в отделении остался только один — капитан Батурин. Анатолий Семенович. Тогда он был лейтенантом. Сейчас он подойдет. — А где же остальные? — удивился Берестов. — Служат в других местах. Двое уже возглавляют районные отделения. Один в министерстве, другой в аппарате президента. Словом, ребята растут, с гордостью произнес полковник. Через некоторое время в кабинет вошел высокий бритый мужчина в милицейской форме, с рыжими усами и насмешливым взглядом. — Капитан Батурин по вашему приказанию прибыл, — отчеканил он. — Садитесь, капитан, — кивнул полковник. — Вот товарищ из газеты интересуется делом Зинаиды Климентьевой. — Она уже дошла до газеты? — ухмыльнулся капитан. — Расскажите ему, что же на самом деле произошло с её сыном, Алексеем Климентьевым, и почему это дело не было передано в прокуратуру? Капитан пожал плечами. — Насколько мне известно, уголовное дело не возбуждается, если человек умер от перепоя? — Как от перепоя? — удивился Берестов. — Это что-то новое! Такую версию я ещё не слышал. Капитан бросил быстрый взгляд на начальника и повернулся к Берестову. — Дело обычное. Для матери ребенок всегда остается самым лучшим. Климентьева до сих пор не верит, что её сын был алкоголиком. Водку хлестал ведрами и меры не знал. Какое же сердце выдержит? — Но почему же тогда выехала целая следственная бригада? — Потому, что эта сумасшедшая Климентьева сбила нас с толку. Она позвонила и сказала, что убили её сына, что она якобы только что обнаружила его труп и на нем колотые раны. Мы приехали, пригласили понятых, думали, правда убийство. Оказывается, нет! Алексей Климентьев был действительно мертвым. Но он лежал в собственной постели. От него разило перегаром. Никаких колотых ран у него не было. — Ну как же не было? А на лбу! Капитан снова метнул быстрый взгляд на полковника и сдвинул брови. — Что-то не припомню… На лбу, кажется, были две незначительные царапины. Но, чтобы назвать их колотыми ранами, нужно иметь большую смелость, — улыбнулся капитан. — Вообще это дело яйца выеденного не стоит. По-моему, вы только теряете время. — Дело в том, что в этом деле очень много черных пятен, — нахмурился Берестов, подозревая, что в словах капитана присутствует некоторая доля истины. — Во-первых, вторая входная дверь там была сорвана. — Почему сорвана? — развел руками капитан. — Просто прислонена к стенке. Это была новая дверь, которую недавно изготовили в мастерской. Она даже стояла вверх ногами. Ее ещё не успели повесить на петли. У хозяина руки до неё не доходили. Вот и все. А по-вашему, убийца сорвал её с петель, чтобы шарахнуть ею Климентьева? Поверьте, что монтажкой это сделать куда проще, удобней и эффективней. В глазах капитана блеснула ирония. Леонид же насупился. — Но на полу была кровь! — Несколько капель действительно было. Ну и что? Не исключено, что хозяин порезался, когда брился. Резаться во время бритья не запрещено. — Он что же, лоб брил? — Откуда нам известно, что он хотел выразить, когда резал себе лоб? Может, он садомазохист? А может, у него была белая горячка? Дело не в этом. А дело в том, что умер он не от потери крови, а от сердечной недостаточности. — Но это вы узнали после результатов медицинской экспертизы. — Почему же после, — улыбнулся капитан. — С нами был врач. По бледному виду и зрачкам он сразу определил, что Климентьев скончался от сердечного приступа. — И это было занесено в протокол? — Конечно. — Но почему протокол так быстро уничтожили? По закону, он должен храниться не менее десяти лет! — напирал Берестов, привирая насчет десяти лет, поскольку сам не знал, сколько он должен храниться. — А в архиве он не пролежал и двух лет. — Ну это уже не к нам. Это к архивистам, — так же невозмутимо ответил капитан. — Откуда мы знаем, почему уничтожили протокол? Хранение документов — не наша компетенция. — Но были ли у вас подозрения, что заключение медэкспертизы написали от балды? — А почему у нас должны быть такие подозрения? — поднял бровь капитан. — Да потому что труп доставили в морг перед праздником. В тот же вечер вскрытие сделано не было. День был предпраздничный. Два следующих дня были выходными. Труп по рассеянности вместо холодильника положили рядом с горячей батареей, поэтому оба праздничных дня он активно разлагался. И только десятого марта уже наполовину разложившееся тело начали вскрывать. Вот тут-то и пригодился ваш протокол с предположением вашего же врача, что Климентьев скончался от сердечной недостаточности. Берестов победно посмотрел на капитана, но на лице того не отразилось ни одной эмоции. Он тонко усмехнулся в свои рыжие усы и спокойно отпарировал: — Нет, такого подозрения у нас не возникло и возникнуть не могло, потому что мы привыкли верить своим коллегам из Института судебной медицины. Их добросовестное отношение к делу проверено многими годами. После этих слов Берестов понял, что в предварительном наскоке потерпел сокрушительное поражение. Однако присутствия духа не потерял, поскольку самые главные вопросы остались на потом. Он перевел дух и, сделав наивные глаза, спросил: — Но я уверен, что смерть от сердечного приступа была не единственной вашей версией. Результатов заключения вы ещё не знали. Так вот, после беглого осмотра квартиры не возникло ли у вас подозрения, что Климентьева убили? — А почему у нас должно было возникнуть такое подозрение? — улыбнулся капитан. — Да хотя бы потому, что за двадцать минут до его смерти из квартиры Климентьева вышло двое мужчин. Один кавказец, маленький, тучный, в туфлях на высоком каблуке; другой русский, долговязый, белобрысый, в кроссовках. Они спустились на лифте с двенадцатого этажа, спокойно вышли из подъезда, сели в белую «Волгу» и уехали. Капитан встревоженно взглянул на полковника, после чего, поморщив лоб, остановил взгляд на собственных ботинках. Воцарилась тишина. Берестов мысленно поздравил себя с первым попаданием. После небольшой паузы капитан поднял голову и спросил, взглянув журналисту в глаза: — А, собственно, откуда у вас такие сведения? На этот раз умно улыбаться пришел черед Берестова. — Разве вы не заметили во время осмотра на кухонном на столе три грязных бокала, из которых пили коньяк? Капитан снова задумался. — Я уже точно не помню, сколько было бокалов на столе — три или пять, — произнес он негромко. — По-моему, на столе стояла куча немытых бокалов, а под столом — батарея бутылок. Что вы хотите от холостого мужика? Его сожительница рассказывала, что, когда он впадал в запой, вообще не мыл посуду. Когда же она накапливалось, то он её просто сбрасывал в мусоропровод. Вот такие психи случались с вашим Климентьевым. Что касается того, что к нему накануне приходили убийцы, это разговоры досужие. Даже если к нему кто-то и приходил, к его смерти это не имеет никакого отношения. Повторяю, экспертизой доказано, что он умер от сердечного приступа. — Но почему вы ни разу не вызвали на допрос Зинаиду Петровну? продолжал наезжать журналист. — Она дала достаточно показаний на квартире. — Но почему вы не расследовали дела в связи с её заявлением об убийстве сына? — От неё не поступало никаких заявлений, — пожал плечами капитан. — Ни к нам не поступало, ни в прокуратуру. Заявления стали поступать потом, когда материалы этого дела уже были уничтожены по истечении срока давности. Спрашивается, где она была раньше? Берестов помолчал немного и понял, что разговор подходит к концу, а ему так и не удалось ни за что уцепиться. «Их слабое место — кавказец с водителем», — мелькнуло в голове. — И последний вопрос, — обаятельно улыбнулся журналист. — Вам удалось узнать от сожительницы Климентьева, чту именно она привозила из Польши своему знакомому кавказцу, который был другом их семьи? Капитан снова метнул встревоженный взгляд на шефа, после чего с улыбкой, претендующей на многозначительность, произнес: — У Лилии Ивановой было много друзей. И не только с Кавказа. Это единственное, что я могу сказать по этому поводу. К сожалению, на её допросе я не присутствовал. 24 «Лилия Иванова! Лилия Иванова! — звенело в голове у Берестова, когда он трясся в душном метро, возвращаясь в свою ненавистную редакцию. — Лилия Иванова! Лилечка… Не может быть! Мало ли в Москве Ивановых? Лилечка была сожительницей этого пьянчужки Климентьева? Невообразимый бред! Нелепое совпадение. Тогда она была ещё школьницей. Совсем девочкой. Юное дуновение ветерка… Впрочем, — Берестов растерянно вгляделся в свое отражение — ну и лопух же отразился в этом черном, пыльном стекле! — уже не школьница. Если в восемьдесят девятом ей было тринадцать, то в девяносто четвертом все восемнадцать. А ведь Климентьева говорила, что сожительнице её сына было восемнадцать. Да нет же, нет! Преувеличила. Точнее, преуменьшила, чтобы подчеркнуть борзость молодых, да ранних. Та была челночница — грубая прожженная чувиха с обветренным лицом и мужицкими плечами, на которых висело минимум по две сумки». Берестов даже рассмеялся, представив Лилечку с четырьмя полосатыми сумками на плечах и катящейся впереди тележкой. Уф! Даже в жар кинуло. Нервишки надо лечить. Челночниц Берестов видел. Они все на одну морду. Ни одна из них не имела таких синих глазок и тонких белых ручек. Однако через несколько минут эти гнусные назойливые мыслишки опять облепили больную голову журналиста. А ведь Лилечка сама говорила, что в девяносто четвертом была в Варшаве. И сожительница Климентьева в девяносто четвертом была в Варшаве. Совпадение? Впрочем, ещё неизвестно, была ли сожительница Климентьева в Варшаве. Может, она была в Люблине или Белостоке? К тому же где это видано, чтобы челночницы ходили по музеям. По рынкам — другое дело. Но по музеям — это уже слишком. Берестов стер с лица пот и снова вгляделся в свое отражение. На этот раз оно выглядело менее олу хоподобным, но все равно не орлом. «Ну и придурок же я, — криво усмехнулся Берестов. — Только мое больное воображение могло вплести в эту историю Лилечку». Замотался! Пора на отдых. В глушь, в провинцию, в Саратов! А лучше в Лондон… Нет-нет, она слишком юна и слишком чиста, чтобы быть замешанной в эту грязную историю. Но упрямые мысли опять лезли в голову, не позволяя спокойно вздремнуть, как остальным пассажирам вагона. А ведь Лилечка — боже мой! Берестов даже похолодел — сама сказала в «Тибете», что друзья её спивались, мужей она выгоняла, а сожители… умирали. От этой мысли в голове образовался вакуум. Внутренний оппонент никак не отреагировал на абсурдность этого факта. Напротив, следом всплыли вчерашние слова Авекяна: «Я тебя с базара вытащил». И вдруг Берестова прострелило. Насквозь. Ее друг, кавказец, разъезжающий на белой «Волге». И Авекян ездит на белой «Волге». Водитель кавказца долговязый и белобрысый. И Андрей, водитель Авекяна, долговязый и белобрысый. И ходит в кроссовках. А Авекян всегда в туфлях на высоких каблуках, чтобы казаться выше. Столько совпадений сразу назвать случайными можно было только с большого бодуна. Как это ни дико звучало, но все нити тянулись к Лилечке. Да ещё поезд тащился как черепаха. Берестов устало подумал, что, в принципе, он так мало знает Лилечку. Точнее сказать, вообще ничего о ней не знает. Когда Леонид полгода назад пришел в эту газету, Лилечка уже работала. Но у Берестова возникло впечатление, что она работала недавно и что у неё с Авекяном довольно натянутые отношения. Во всяком случае, не похоже, что они знакомы много лет. Ну да, конечно! Если рассуждать логически, она в газете не более года. Ведь до этого Иванова училась в университете. Берестов закрыл глаза и со стоном замотал головой. Нечего ломать голову. Сейчас он приедет и спросит у Лилечки прямо: была она сожительницей Климентьева? И еще: как давно она знает Авекяна? Конечно, девушка может поднять его на смех, но это не смертельно. Это даже прекрасно. Тогда подозрения отпадут. Хуже, если она замкнется, как тогда в «Тибете». И вдруг Берестова прострелило повторно: так вот почему в ресторане у неё испортилось настроение: конечно же, не от тибетского вина, а от того, что она услышала фамилию своего бывшего сожителя. Ведь Леонид ей в ту минуту говорил, что раскручивает убийство шестилетней давности. А ведь точно! И Авекян на следующий день категорически запретил заниматься раскруткой этого убийства… Что же получается? Выходит… это Авекян со своим водителем Андреем грохнули сожителя Ивановой? В это время поезд, наконец, подкатил к «Китай-городу». Людской поток поплыл из вагона, а Берестов со стеклянными глазами врос в сиденье… Черт! Она любовница Авекяна… В области сердца что-то оборвалось и провалилось. Перед глазами возникли какие-то плавающие искры. Стало совсем душно. Лилечка любовница Авекяна? Вот это раскрутил на свою голову! Лилечка… Черт! А может быть, даже она и разработала сценарий убийства своего сожителя. Но зачем? Ясное дело, зачем: чтобы завладеть квартирой. Эх! Шерлок Холмс хренов! Две недели раскручивал это дело — и ни разу не пришло в голову поинтересоваться: а кто же теперь живет в квартире убитого? Берестов поднялся и вышел из вагона. Сейчас он зайдет в редакцию и посмотрит Лилечке в глаза… Только посмотрит, и все станет ясно. Однако Лилечки в редакции не было. Она укатила на интервью. Авекяна тоже не было. Он уехал по своим делам. Сделалось совсем грустно. Берестов вспомнил, что так бывало довольно часто, когда и Авекян, и Лилечка отлучались одновременно: она на интервью, а он по делам. Водителя тоже на месте не было. Да и не могло быть. Он и повез Авекяна. Берестов угрюмо обошел редакцию, зашел в компьютерный цех, к корректорам, заглянул на лестницу, которая ещё хранила запах духов Лилечки, наконец подошел к секретарше Оле. — Послушай, — сказал он тихо, — ты давно здесь работаешь? — Около года, — ответила Оля, хлопая смеющимися глазами. — А кто здесь работает давно? — Откуда я знаю, — пожала плечами Оля. — Топоров, наверно. — А когда ты пришла, Иванова уже работала? — Какие вы странные вопросы задаете, Леонид Александрович, — сощурила глазки Оля. — О чем вы думаете? Вам материалы надо сдавать! Вы вообще от рук отбились… — От твоих, что ли? — усмехнулся Берестов. — От моих бы вы не отбились, — закатила глазки Оля. Берестов развернулся и отправился в свой отдел. — Она пришла после меня, — крикнула вслед секретарша. Однако это ничего не значило. Они могли встречаться и до этого. Он мог её содержать, снимать ей квартиру. Кстати, нужно все-таки выяснить: кто живет в квартире убитого? Берестов набрал номер телефона Климентьевой, но её не оказалось дома. Он позвонил полковнику Григорьеву, но тот отправился на совещание. Леонид попросил позвать капитан Батурина, но и он был на выезде. Дьявольщина! У кого же узнать? Немного поразмыслив, журналист решил позвонить редактору газеты «Версия». — Я хочу предложить вам одну детективную историю, — сказал он приглушенным голосом. И в трех словах обрисовал картину странной гибели Алексея Климентьева, делая акцент на показания инвалидки и на то, что следственная группа остановилась только на самой неправдоподобной версии. — Интересно, — хмыкнул в ответ редактор. — И вы можете представить документальное свидетельство, что вскрытие делалось на третий день? — Могу! — не моргнув, соврал Берестов. — Тогда несите! Берестов включил компьютер и жирным шрифтом набрал заголовок: «Сердечная недостаточность от недостаточности фактов», а ниже мелким курсивом добавил: «Врач терапевт шесть лет добивается возбуждения уголовного дела по факту убийства сына». В голове Берестова тут же созрела структура будущей статьи злопыхательного толка. Упор в ней будет сделан на полное равнодушие правоохранительных органов к бытовым преступлениям. Сегодня им лень расследовать убийство, а завтра они закроют глаза на беспредел, который воцарится в стране от их равнодушия. Насчет беспредела лучше перебрать, чем недобрать. Но стоп! А действительно ли это было убийство? Берестов по привычке поскреб ногтем висок и уставился в окно. Что это с ним? Впервые за две недели Леонида одолели сомнения. Почему, черт возьми? Да потому, что в это дело замешана Лилечка. «Эх, Лилечка-Лилечка, да как же тебя угораздило?» Но к черту сантименты! Журналист он или кисейная барышня? Берестов решительно сорвал трубку и набрал номер сотового Калмыкова. — Я слушаю, — отозвался Толик. — Привет, старик, это я! Хочу проконсультироваться насчет техники убийства. Постараюсь быть кратким, как Цезарь. — Ты ещё занимаешься этим грязным делом? Сочувствую. — Не надо сочувствий! Лучше скажи, можно ли укокошить так, чтобы потом ни одна медэкспертиза не определила. Причем чтобы создалась иллюзия, что человек скопытился, ну… скажем, от острой сердечной недостаточности… — Это элементарно, Ватсон! Всего два кубика одного препарата (какого именно — я тебе сказать по телефону не могу, это неприлично) — и через десять минут человек тихо и культурно отбывает в лучший мир. У него даже остается время подумать о вечном, исповедаться и попрощаться с родственниками. — А также застелить свежую постель, побриться и принять ванну… — Совершенно верно, и выпить чашечку кофе. Этот препарат блокирует сердце и растворяется в организме почти бесследно. — Что значит почти? Его можно выявить? — Выявить можно все. Но обычно не выявляют. Нужна специальная аппаратура. Я даже затрудняюсь сказать, есть ли она в Москве. Так что бери на вооружение, старик, и пользуйся достижением цивилизации! Но есть, конечно, и недостатки. Препарат должен закачиваться в вену. После укола на сгибе локтя остается небольшая припухлость. — Сколько дней? — Откуда я знаю! Наверное, до первых признаков разложения. — Скажи… этот препарат можно достать свободно? — Старик, да ты никак собрался кого-то укокошить! Ну-ну… Так вот, в аптеке тебе, разумеется, этот препарат не продадут, а за углом аптеки за большие деньги купить, наверное, можно. Сейчас все можно за большие деньги. А когда-то этот препарат был только у спецслужб. Сейчас он есть у всех бандитов. — Бандитам-то он зачем? Они все больше предпочитают гранаты. — Бандитов попрошу не обижать. Их много, и они разные! Скажу тебе, среди них встречаются индивидуумы весьма изощренного ума. — Ты встречал? — Неоднократно. — Тогда будь здоров! — Всегда здоров! Берестов положил трубку и криво усмехнулся. В это время в отдел заглянула Оля. — Как ты думаешь, — спросил у неё Берестов, — Авекян может попасть иглой в вену? Оля расширила глаза и ответила: — Думаю, только в попу. Берестов полистал записную книжку и внезапно наткнулся на запись: «Понятая Анна (стерва и пьяница), Большая Дорогомиловская, дом 73, кв. 96». Самое время съездить к ней. Заодно и узнать, кто сейчас обитает в квартире убитого. Вполне возможно, что в ней он сейчас накроет Лилечку с Авекяном. Берестов выключил компьютер и направился к выходу. Однако вернулся, взял со стола последний номер газеты и подумал, что дороги не будет. День был пасмурный и душный. В метро можно было грохнуться в обморок от прорвы потного народа и какой-то болезненной духоты. К тому же людей набилось в вагон, как сардин в консервную банку. Выйдя на поверхность, Берестов не получил облегчения. В сомнамбулическом состоянии он нашел нужный дом, подъезд и поднялся на одиннадцатый этаж. Когда он звонил в квартиру этой стерве и пьянице, его слегка поташнивало. Однако дверь открыла приличная и весьма опрятная женщина лет шестидесяти, в цветном японском халате. Взгляд её был ясным, лицо светлое, волосы с благородной сединой. — Скажите, Анна живет здесь? — вежливо спросил Берестов, невольно выпрямляясь и подавляя в себе сонливость. — Я Анна Владимировна, — ответила женщина, внимательно всматриваясь в гостя. На стерву и пьяницу она была похожа мало, однако внешний облик бывает так обманчив. — Я журналист газеты «Московские вести», — натянул улыбку Берестов, вытягивая из кармана удостоверение. — Пишу про криминал. В данный момент расследую обстоятельства гибели вашего соседа Алексея Климентьева… — Это с двенадцатого этажа? — спросила Анна Владимировна. — Совершенно верно! — обрадовался Берестов. — Но прошло уже столько лет, — покачала головой женщина. — Что поделаешь… — развел руками Берестов. — Дело до сих пор не завершено. И уголовное дело по убийству не возбуждено. На убийство она среагировала довольно спокойно. И это понравилось Берестову. Анна Владимировна строго взглянула в глаза журналисту и спросила: — Что вы хотите от меня? — Я хочу задать вам несколько вопросов. Мне сказали, что вы были понятой. — Да, я была понятой, — подтвердила Анна Владимировна и, наконец, пригласила в квартиру. — Я долго не задержу, — предупредил Берестов, проходя в чистую комнату, где не наблюдалось никаких следов стервозности и пьянства. Давайте сразу и начнем. Хозяйка села на диван, сложила лодочкой руки и приготовилась внимательно слушать. «Наверное, была учительницей», — почему-то мелькнуло в голове у журналиста. — Расскажите, как вас пригласили в квартиру убитого? — Ну как… Сижу, смотрю телевизор. Слышу звонок. Открываю — два милиционера. Они мне говорят, что этажом выше убили человека и что они хотели бы, чтобы я была понятой. Время было около десяти. Я было отказалась, но они сказали, что из соседей им больше никто не открыл. Почти весь подъезд разговаривал с ними через двери, и все наотрез отказались быть понятыми. «Ну раз больше некому, придется мне, — подумала я. — Кому-то ведь надо быть свидетелем». Я оделась и пошла наверх. Там у двери уже стояли люди в штатском и мать убитого — Зинаида Петровна, так, кажется, её звали. Вторым свидетелем вызвался быть сосед с двенадцатого этажа, Алексей Леонидович. Пенсионер. Ну милиционеры открывают дверь, и мы проходим. На полу видим кровь. — Много крови? — Да нет, не очень. Крови, как от порезанного пальца. Словом, крови немного. Мы осторожно через неё переступаем, сердце, естественно, у меня екает, и идем первым делом на кухню. Кухня как кухня. Никаких следов беспорядка нет. Только табуретка лежит на полу. А на столе стоят три бокала. Два пустых — было видно, что из них недавно пили, а третий — с коньяком, не тронутый. Ну и запах, естественно, сивушный на всю кухню. Под столом стоит недопитая бутылка коньяка. — Что менты при этом говорили? — Да ничего не говорили. Фиксировали все в протоколе да снимали отпечатки пальцев с бокалов. Затем мы направились в другую комнату. Там было все чин чинарем, чистота и порядок. Были мы в ней недолго. После чего направились в спальню. Там-то в разобранной постели и лежал Алеша. Причем как будто спал. Я так и подумала, ну спит человек, а мы тут табуном ходим. Он был во всем белом, такой чистенький, причесанный. Руки поверх одеяла. Постельное белье индийское, дорогое, как будто на смерть купленное. А лицо его было такое спокойное-спокойное… — Говорят, на лбу колотые раны? — Две запекшиеся царапины. Одна против другой. Такие аккуратненькие. В спальне тоже все было довольно аккуратненько, только на полу валялась целлофановая упаковка от новой постели. Видать, перед тем как лечь, застелил новую постель. Ну милиционеры зафиксировали в протоколе и этот факт. Затем врач начал его осматривать. Долго осматривал. Поднимал ему веки, заглядывал в рот, наконец закатал покойному рукав и позвал следователя. Показывает ему что-то на сгибе локтя. Тот кивает и говорит «Я так и знал». Тут подходит ещё один оперативник, смотрит на руку и тоже понимающе кивает. Потом спрашивает у врача: «Сам он или помогли?» А врач говорит: «Естественно, помогли, видно же, что руки закручивали. Вспухло с пуговицу». И показывает на сгиб руки. Я приглядывалась, но ничего не разглядела. Далеко стояла. А поближе подойти побоялась. Анна Владимировна замолчала, напрягла лоб, припоминая подробности, после чего продолжила: — Потом оперативники занялись дверью в прихожей. Она была снята с петель и прислонена к стене. Они её крутили, вертели, чего-то вынюхивали, снимали отпечатки пальцев. И все пожимали плечами, и все удивлялись: «Зачем понадобилось снимать её с петель?» Ну протокол составили и уже протянули было нам на подпись, как вдруг заходит ещё какой-то мужчина в штатском, видимо главный. Спрашивает: «Ну что тут у вас?» — «Да, похоже, убийство», отвечает ему врач. «Хорошо!» — говорит этот главный. И начинает так лениво, не спеша осматривать квартиру. Сходил на кухню, в комнату. Заглянул в ванную, в туалет, так же вальяжно направился в спальню. И вдруг выходит оттуда пунцовый с шальными глазами. Вырвал, значит, из рук лейтенанта протокол и коротко скомандовал: «Все за мной!» Оперативники ушли на кухню, остались только мы втроем: я, Алексей Леонидович и мать убитого, Зинаида Петровна. Та вообще ничего не замечала. Сидела на стуле и плакала. Ушли, значит, оперативники на кухню и стали о чем-то совещаться. Долго шептались. Потом выходят с кухни все раскрасневшиеся, озабоченные. И лейтенант нам говорит: «Устали? Ничего! Сейчас протокол подпишете и свободны». Потом опять повели нас в спальню. Опять чего-то фиксировали. И врач сказал: «Посмотрите, какой бледный. Это все-таки от сердца. Острая сердечная недостаточность, я думаю. Впрочем, точно будет ясно после экспертизы». Потом, наконец, в протоколе что-то дописали или переписали, уже не помню, три раза перечитали. А начальник, тот каждую минуту вырывал протокол и все читал, читал. И только после этого дали нам подписать и отпустили. Пришла домой, был уже третий час. Устала. И все ругала себя: зачем согласилось быть понятой? Больше — ни за что. — Спасибо за подробный рассказ, — улыбнулся Берестов. — Какая у вас прекрасная память. Шесть лет помните все детали и слово в слово то, о чем говорили оперативники. — Это у меня профессиональная память, — улыбнулась Анна Владимировна. — Я преподаватель иностранных языков: английского, французского и испанского. Берестов, который знал только английский, и то через пень-колоду, проникся к Анне Владимировне большим уважением. «И у такой женщины нет даже телефона? — мелькнуло в голове. И ещё мелькнуло: — Почему Климентьева назвала её стервой и пьяницей и почему не советовала общаться к ней? А ведь она как раз и внесла относительную ясность в это запутанное дело». — Скажите, а что это за человек был, Алексей Климентьев? — спросил Берестов. — Человек как человек! — пожала плечами Анна Владимировна. — Вежливый, интеллигентный. Правда, немного замкнутый. — Говорят, он пил? — Нет! Это вранье. Ничего он не пил. Ну, может, пил, как все, по праздниками, но не злоупотреблял. Во всяком случае, пьяным я его никогда не видела. — А где он работал? — Этого не знаю. — А где у него семья? — Тоже не знаю. В последний год он жил с одной молоденькой девушкой. Совсем юной! Можно сказать, девочкой, которой еще, наверное, и восемнадцати не было. Ну жил и жил. Никому не мешал. Собирался, кажется, жениться. Она была откуда-то из провинции и, говорят, торговала на рынке. Я точно не знаю. Знаю только, по слухам, что она во время убийства Алексея была в Польше. — Вы её видели? — Конечно, видела. Общительная девушка. Звать Лилией. Куда она потом делась, не знаю. — А в той квартире кто сейчас живет? — Как кто? Его мать живет. Зинаида Петровна. Это её квартира. Алексей свою квартиру оставил бывшей семье. Жене и сыну. — Выходит, у Зинаиды Петровны две квартиры? — удивился Берестов. — Почему две? — в свою очередь удивилась Анна Владимировна. — Хотя я не знаю. И знать ничего не хочу. Она вообще престранный человек. Все у неё не как у людей. В голосе хозяйки послышалось раздражение. Берестов затаил дыхание. — А в чем выражается её странность? Анна Владимировна нахмурилась и неодобрительно покачала головой. — Я её знаю давно. Мы с ней вместе учились в педагогическом. Так что первое высшее образование она получала вместе со мной. — А у неё не одно высшее образование? — Как минимум три, — хмыкнула Анна Владимировна. — После педагогического она закончила медицинский и ГИТИС. Но в театре никогда не играла. — Почему? — Это вы у неё спросите. — Анна Владимировна покачала головой. — Ох уж эта Абдурахманова! Вечно у неё какие-то фантазии, какие-то идеи, какие-то грандиозные планы, какие-то жертвы во имя спасения человечества. Я не знаю! — Какая Абдурахманова? — удивился Берестов. — Ну первая фамилия Климентьевой. — До замужества? — догадался Берестов. — Да нет, не до замужества. В том-то и дело, что замужем она никогда не была. Просто в одно прекрасное время она взяла и сменила имя, фамилию и отчество. — Зачем? — поднял брови Берестов. — Вот и я её спрашивала: «Зачем»? А она: «По советским законам, имею право выбрать любую фамилию, имя с отчеством и национальность!» Но это ещё цветочки. Потом она изменила и свою внешность. Сделала пластическую операцию и стала второй Дорониной. Я её едва узнала, когда потом встретила. Так получается, что жизнь нас почему-то всегда сталкивает. Кстати, у меня есть фотография нашего курса, я сейчас её вам покажу. Интересно, узнаете вы нынешнюю Зинаиду Петровну или нет? Анна Владимировна порылась в шкафу и извлекла оттуда старенький потертый альбом. — Вот смотрите, где тут она? — засмеялась Анна Владимировна, раскрывая альбом на середине. Берестов долго вглядывался в студентов-шестидесятников, уверенно и умно глядящих на своих потомков, но не обнаружил и близко похожей на Зинаиду Петровну. — Вот она! — ткнула пальцем Анна Владимировна. С фотографии на Леонида смотрела черненькая востроглазая татарочка. — Чудеса! — прошептал он изумленно. — Вот и я говорю, чудеса! — вторила Анна Владимировна. — Чудеса, чудеса! А потом она переехала в этот дом. Я вам говорила, что нас всегда сталкивает судьба. Если бы она сама ко мне не подошла, я бы её не узнала. Во-первых, она категорически запретила называть себя старым именем Венерой. А новым — только по имени-отчеству. Так, мол, требуется Родине. А потом вдруг стала пить. Да так сильно, что я думала — все! Ей кранты! Причем как напьется, так начинает: «Я боец невидимого фронта. Нужно пробуждать нацию! Скоро я стану символом нации!» И все в том же духе. Но потом, слава богу, её вылечили. Ну а как сын её погиб, думала все, дурь у неё прошла. Оказывается, нет! Теперь она дурит иначе! — Как же? — улыбнулся Берестов. — Инопланетяне! На днях я прочла целую полосу про инопланетян в её квартире. С фотографиями. — Вам не показалось странным, что она живет в одной квартире, а инопланетяне появляются в другой! И тоже в ее! — А ведь точно! — всплеснула руками Анна Владимировна. — В статье написано про однокомнатную квартиру. Так у неё две квартиры и обе на Большой Дорогомиловской? — И обе на двенадцатом этаже! — Вот уж действительно непредсказуемая женщина, — засмеялась Анна Владимировна. Берестов направился к выходу. Однако на пороге замялся: — И вот ещё что, Анна Владимировна. В той газете, в которой вы читали про инопланетян, не показалось ли вам знакомым ещё одно лицо? — Да вроде бы нет! — пожала плечами хозяйка. Берестов достал из сумки газету и открыл московскую страницу новостей, которую вела Лилечка. Над рубрикой было её улыбающееся лицо. Анна Петровна, сдвинув брови, долго всматривалась и вдруг расплылась в широкой улыбке. — Да это же Лилия, бывшая невеста покойного. 25 Час спустя Берестов снова был в редакции. Лилечка ещё не пришла, а Авекян, между прочим, был уже на месте. Его долговязый водитель Андрей заливал что-то девчонкам в компьютерном цехе. «Интересно, а он сможет попасть в вену иглой?» — усмехнулся Берестов и прошел мимо. Потом он разберется и с ним, и с Авекяном, но сначала поговорит с Лилечкой. Журналист сел за компьютер и принялся писать статью. Если он обещал детективную историю «Версии», значит, газета её получит. И не позднее, чем сегодня вечером. А завтра утром его статья уже может разлететься по Москве. Там ребята работают оперативно. С первой же строки Берестов провалился в работу, начисто забыв обо всем. Он написал о Климентьевой, шесть лет добивающейся возбуждения уголовного дела по факту убийства сына, о письмах в районную, в городскую и, наконец, — в Генеральную прокуратуры, о письмах в милицию, в Мосгордуму. В деталях описал он работу оперативной группы со слов понятых, в первую очередь заострив внимание на том, что оперативники дважды переписали протокол, внезапно переменив версию кончины Климентьева после того, как начальник собрал их на кухне. Он написал о том, как труп три дня томился в морге рядом с горячей батареей. В красках расписал и свою личную встречу с патологоанатомом Мелеховым. Не забыл он также упомянуть о том, что материалы этого де ла быстро были уничтожены, а от работников архива он и по сей день не добился сведений о том, сколько же по закону должны храниться материалы. После чего Берестов в общих чертах прошелся по правоохранительным органам, наконец, перекинулся на опергруппу ОВД «Полежаевское», обвинив её в том, что она не смогла справиться с элементарным расследованием, даже поленилась опросить жильцов дома на предмет пребывания в подъезде посторонних. После этого Берестов не мог не отметить факта продвижения этих офицеров милиции по службе. Далее Берестов описал показания соседки-инвалидки, слышавшей шум в квартире несчастного и видевшей из окна двоих мужчин: маленького пузатого кавказца и долговязого белобрысого русского, этаких нью-Тарапуньки и Штепселя, которых не заметить было просто невозможно. Однако для ОВД «Полежаевское» нет ничего невозможного. Ментам этого отдела до сих пор невдомек, что убийцы гоняют по Москве на белой «Волге», номера которой знают жители дома на Большой Дорогомиловской. С некоторым скрипом описал Берестов и сожительницу убитого, не забыв отметить, что у неё был резон избавиться от человека, состоявшего с ней в незарегистрированном браке. И когда закончил и перечитал, удивился тому злому напору, с каким была написана статья. «Такие вещи все-таки следует писать менее эмоционально», вяло подумал, но решил оставить все как есть, поскольку за эмоциями не так заметен недостаток фактов. Сбросив статью на дискету, он отнес её интер нетчику и попросил кинуть на адрес «Версии». — Авекян за это может уволить, — прошептал Вячеслав. — Плевать! — ответил Леонид. Он посмотрел на часы: уже половина девятого. В редакции почти никого не было. Появлялась за это время Лилечка, или нет? — спросить не у кого. Наверное, появлялась, но это уже не имеет значения. Леонид кинул себе на плечо сумку и, покачиваясь от усталости, отправился домой. А на следующий день не успел крамольный журналист переступить порог, как к нему с белыми от бешенства глазами метнулся Топоров. Трижды оглянувшись, он произнес хорошо поставленным полушепотом: — Ну… ты отчебучил! — Что именно? — улыбнулся Берестов. — Опубликовал во вражеской газете то, чего тебе публиковать не разрешали. — Уже вышла! — удивился Берестов. — Вот молодцы! Оперативно работают. Кстати, эта газета мне далеко не вражеская. — Ашот Арестокесович недоволен, — возразил замредактора. — Плевать! — махнул рукой Берестов и пошел дальше. При виде его секретарша Оля укоризненно покачала головой и вздохнула: — Эх вы! А ещё журналист! А ещё Леонид Берестов… — А в чем дело? Оля оглянулась на двери Авекяна и прошептала: — Что же вы так неуважительно о кавказцах-то… — Преступник должен сидеть в тюрьме! — громко произнес Берестов. Затем, подумав, добавил: — Даже если он кавказец. Оля сделала страшные глаза и спряталась за шкаф. Берестов рассмеялся и направился в свой отдел. Не успел он расположиться за столом и принять робкие поздравления коллег, как раздался телефонный звонок. Берестов снял трубку и услышал голос Зинаиды Петровны. — Здорово вы их раздолбили! Получилось гораздо лучше, чем я ожидала. Мне ото всюду звонят. Поздравляют! Спасибо, Леонид! Как вам удалось опубликовать это в «Версии»? Там уже брались за это дело, но у них не получилось. Не получилось у профессионалов? У тех, кто на этом специализируется? Это было новостью. И какой? «Уж не подставили ли меня?» — мелькнуло в голове. — Вы раскопали такие факты, которые даже я не знала, — возбужденно продолжала Климентьева. — Я не знала, что инвалидка с одиннадцатого видела кавказца с шофером. Это свидетельское показание. Теперь я напишу заявление. Климентьева ещё раз рассыпалась в благодарностях и наконец положила трубку. А потом Оля позвала всех на летучку. Журналюги нехотя поплелись в кабинет редактора. Авекян сидел на своем обычном месте и сверлил взглядом стол. «Убийца!» — отозвалось где-то внутри у Берестова, когда он взглянул на редактора. Журналист обвел взглядом присутствующих и не увидел Лилечку. Атмосфера в кабинете была напряженной. Пахло скандалом. Все ждали, что Авекян с порога набросится на Берестова за то, что он опубликовал скандальный материал в конкурирующей газете. А ведь мог опубликовать и в «Вестях». Более того, статья по своей стилистике больше подходит «Вестям», нежели «Версии». Но редактор не только не вымолвил ни слова, но даже не взглянул на мятежного журналиста. Было заметно, что это обстоятельство сильно разочаровывает коллег, приготовившихся к землетрясению. Они не понимали, почему Авекян, не прощающий утечки информации, сегодня нем, как рыба. И только Берестов знал, что Авекяну сказать нечего, поскольку сам он в этой истории увяз по уши. Словом, летучка прошла хоть и напряженно, но довольно скучно. К концу все зевали. Берестов вышел из редакторского кабинета и сразу направился на лестницу. Как он и предполагал, Лилечка уже сидела на своем перевернутом сейфе и печально курила «Кэмел». Она подняла глаза на вошедшего коллегу, окунув его в свой магический океан синевы, и произнесла с невеселой усмешкой: — Он вас уволил? — Еще нет. Но обязательно уволит. Ведь он тебе сказал, что уволит? Не так ли? Зрачки её расширились и уголки губ опустились. Она ничего не ответила. С минуту смотрела, не моргая, затем отвернулась к окну. — Итак, — выдохнул Берестов, выдержав тяжелую паузу, — мою статью в «Версии» прочла? — А как же! — усмехнулась она. — С утра принесли на дом. — Кто? — спросил Леонид. — Все она же, — вздохнула Лилечка, — мой черный человек несостоявшаяся свекровь. — Не понял! — произнес Берестов. — Ну… ваша главная героиня, Зинаида Петровна Климентьева. Лилечка бросила быстрый взгляд на Берестова и грациозно стряхнула пепел на пол. — Так, значит, это ты была сожительницей Климентьева? — Ну вы же знаете, что я. — И молчала? Лилечка безразлично пожала плечами. — Так его убили или он умер от сердечной недостаточности? — сдвинул брови Берестов. Лилечка тускло взглянула на коллегу. — Вы же все знаете лучше меня. Вы же об этом писали. — Хотелось бы узнать из уст свидетеля. — Зачем? Хотите писать продолжение? — Возможно. Так его убили или он умер сам? — Что вы такое говорите? За что его убивать? Это меня есть за что. А его-то… Боже мой! — А за что тебя? Лилечка грустно взглянула Берестову в глаза. — За то, что чужую семью разрушила. — Зачем же ты её разрушила? — А это не ваше дело… Глаза Лилечки вспыхнули синим огнем. Она щелкнула коготком по сигарете и сжала губы. Берестов уставился на собственные кроссовки. Воцарилась тишина. Когда она стала невыносимой, Лилечка произнесла: — Она меня ненавидела, ваша Зинаида Петровна. И сейчас ненавидит. Когда видит, готова съесть. — Считает тебя причастной к убийству? — Меня? — удивилась Лилечка. — А я-то здесь при чем? Когда он умер, я была в Польше. Это во-первых. Во-вторых, что это действительно было убийство — никем не доказано, даже в вашей статье. Описали вы, конечно, все красочно, но не убедительно. Одни домыслы, а фактов нет! Лилечка покачала головой и швырнула окурок на подоконник. — А вот любопытный факт, — сверкнул глазами Берестов, — убийство произошло именно в тот день, когда ты должна была прилететь из Польши. Не так ли? — Что дальше? — усмехнулась Лилечка. — Насколько мне известно, ты всегда приезжала из Польши не только день в день, но даже минуту в минуту. — Что дальше? В тот раз в Польше бастовали работники авиалиний. Поэтому я неделю проторчала в Варшавском аэропорту. — Значит, это случайное совпадение? — А по-вашему, это я организовала забастовку, чтобы обеспечить себе алиби? — улыбнулась Лилечка. «Действительно, получается чушь», — подумал Берестов, но продолжал напирать: — Твои соучастники знали о забастовке заранее? — Соучастники? — рассмеялась Лилечка. — Может, вы их знаете? — А ты думала? — Это не те ли, которых вы описали в статье со слов ваших свидетелей: маленький пузатый кавказец и его долговязый шофер, которые ездят по Москве на белой «Волге»? — Совершенно верно, это они! — кивнул Берестов, не сводя с Лилечки взгляда. — Пора их назвать. — А если я скажу, что это полный бред, очередная выдумка Зинаиды Петровны? — засверкала глазами Лилечка. — А если я скажу, что это Авекян со своим водителем? В глазах Лилечки мелькнула растерянность. Она спрыгнула с перевернутого сейфа и, ни слова не говоря, выбежала из курилки. Берестов последовал за ней. Он видел, как она проскочила мимо стола секретарши, мимо своего отдела, мимо вахтера и выскользнула в коридор. Берестов возвратился на лестницу и сбежал по ней на первый этаж, рассчитывая перехватить её на выходе. И точно, как только Лилечка вышла из лифта и проследовала по вестибюлю к стеклянным дверям, Берестов нагнал её и поймал за руку. Она обернулась, молча высвободила руку и спокойно вышла на улицу. Берестов последовал за ней. Они завернули за угол и молча побрели вверх по Солянке. — Здесь нас Авекян не услышит, — нарушил молчание Берестов. — Можешь говорить свободно. Так что ты привозила Авекяну из Польши? Наркотики? Валюту? Оружие? Лилечка, сделав большие глаза, откачнулась от Берестова. — Ну это слишком! — Так что же ты ему привозила? — Договора на бумагу. — На какую бумагу? — удивился Берестов. — На газетную в рулонах. — Это ещё зачем? — Он тогда начинал раскручивать газету в Москве, нужна была бумага. Я содействовала поставкам из Польши. — Каким образом содействовала? — Самым обычным. Подписывала договора по доверенности. — Но почему именно из Польши? Там бумага дешевле, что ли? — В тонкости я не вдавалась. Знаю только, что они получали её по бартеру за кабель. — Ах вот оно что! Здесь замешан цветной металл! — замедлил шаг Берестов. — И много вы туда кабеля переправили? — В общей сложности за четыре раза шесть километров четыреста тридцать пять метров. — Откуда такая точность? — удивился Берестов. — Все четыре договора прошли через меня. Вы не расстраивайтесь, все сделки были законными. — Так-так… — поскреб висок Леонид. — Насчет законности мы выясним. А, кстати, откуда были кабелечки? — С какого-то пермского военного завода. — Военного? — удивился Берестов. — А какое отношение Авекян имеет к военным заводам? — Ну… они выступали как посредники, с Алексеем. В общем, вертели какие-то дела. Я особо не вникала. Я была, можно сказать, только в роли курьера. Отвезти в Варшаву документ, подписать, привезти обратно — вот и все, что от меня требовалось. — Значит, Авекян и Климентьев были не только знакомы, но и имели совместный бизнес? — Не совсем так. Алеша в бизнесе не нуждался. Он и без этого хорошо зарабатывал. Он просто подсказывал Авекяну, где что подешевле взять. — Естественно, в оборонке? — Не знаю. — А кстати, кем работал твой Алексей? — Понятия не имею. — Ты не знала, где работал тот, с кем была в фактическом браке? Лилечка задумчиво закусила губку и сбавила шаг. — Вообще, он закончил какой-то технический факультет Института космонавтики. А кем работал, не знаю. Хотя числился заместителем директора какой-то частной пермской фирмы «Аврора». — Что значит числился? — Видела бланк с его фамилией и должностью. — А на работу, значит, не ходил? — Ежедневно не ходил. Так, иногда отлучался. Все больше по звонку. Раз в месяц летал в Пермь. Ненадолго. Иногда летал два раза в месяц. В подробности я не вдавалась. Берестов немного помолчал, затем спросил не своим голосом: — А сколько ты с ним прожила в фактическом браке? — Десять месяцев. А потом он умер. — Понятно… — пробормотал Берестов и продолжил: — Ну а как они с Авекяном сошлись? — Я их познакомила. — А ты откуда Авекяна знала? — Я его знала ещё с Нижнего Тагила. Он был редактором газеты, а я посещала при газете школу юного корреспондента. Потом школу бросила. Некогда было. Стала помогать матери возить товар из Турции и Польши. Когда мать заболела, я стала ездить самостоятельно. — Одна? — Почему одна? Нас была целая команда. Потом я переехала в Москву. Познакомилась с Алексеем. Он ушел из семьи, и мы стали жить в квартире его мамочки. Она меня возненавидела сразу. За то, что сын попросил её уступить нам квартиру. А она имеет ещё одну квартиру на той же улице. Тетка богатая. Но жадная. Она от жадности могла убить собственного сына. — Понятно. Но как ты с Авекяном сошлась? — А мы встретились с ним на рынке. Он сказал, что зарегистрировал в Москве газету и ему нужны корреспонденты. Ну я подумала и пошла к нему работать. Проработала целых два месяца. — А потом? — А потом поступила в юридический. — А потом? — А потом закончила и снова вернулась к нему в газету. — На черта? Лиля вместо ответа посмотрела на часы. Ни слова не говоря, она развернулась и пошла обратно. — Подожди, — догнал её Берестов. — Скажи мне честно, это Авекян убил Клементьева? — Что за бред! — воскликнула она возмущенно. — Зачем ему нужно убивать? — Мало ли зачем? Может, деньги не поделили! Может, ещё чего! А может, тебя? У тебя с ним что-то было? На последнем вопросе Берестов задохнулся. Она же брызнула глазами и вырвала руку. Ничего не сказав, побежала вниз по Солянке. Берестов догнал и крикнул ей в лицо: — Так вот: твоего Авекяна завтра загребут. Зинаида Петровна уже пишет на него в соответствующие органы. Так что скоро мы узнаем, зачем Авекян приезжал к твоему бывшему сожителю за час до его смерти. 26 На следующий день, отправляясь на работу, Берестов был уверен, что Авекяна больше не увидит. С утра у него в ящике уже будет лежать повестка о вызове в милицию. Там ему учинят допрос, слово за слово, кулаком по столу: «Что, гражданин из братской республики, искали в квартире убитого за час до его безвременной кончины?» — «Что вы такое говорите, товарищ начальник, впервые слышу! Да я и знать-то не знаю ни о каких Климентьевых». А следователь с ехидной улыбкой: «Вы уверены, гражданин Авекян? Почему же ваше лицо (кавказской национальности) видели при выходе из подъезда, и шефа вашего белобрысого в стоптанных кроссовках видели, не говоря уж о белой „Волге“ и машинных номерах. А как, кстати, у вас насчет регистрации?..» Однако приятные мысли недолго занимали голову журналиста. Еще у лифта, не дойдя до дверей газеты, он услышал громкий бас Авекяна. Редактор, по утреннему обыкновению, лаялся с кем-то по телефону, и, судя по всему, настроение у него было неважное. «Все ясно, — сделал вывод Берестов. — Повестку получил. Явиться к двенадцати ноль-ноль с вещами. Менты обычно назначают ближе к обеду. Чтобы в животе у допрашиваемого урчало. Это способствует красноречию». При виде его секретарша засияла. Не иначе опять кто-то звонил. И точно. Вместо приветствия она радостно схватила со стола свежий номер и воскликнула: — Вам звонили по поводу сегодняшней статьи. Берестов вырвал у неё газету и открыл на шестой странице. «А были ли инопланетяне?» — прочел он заголовок крупным шрифтом, а под ним мелким курсивом: «Если где-то появляются летающие тарелки, значит, рядом ищите секретный объект». И в скобках: «Народная примета». Ну и заголовки придумывает Топоров! Морду бы ему набить за эти народные приметы. Интересно, он материалы когда-нибудь читает? Берестов пробежал глазами статью и успокоился. Слава богу, хоть текст оставили без изменений. Он, конечно, ехидный, но заставляет задуматься. Во-первых, приводятся конкретные факты: где бы ни наблюдались аномальные явления, там всегда в конечном итоге обнаруживались военные предприятия государственной важности. Во-вторых, поднимался вопрос о скептичности и неразговорчивости космонавтов на тему о гостях из космоса. Не потому ли, что летающие тарелки — продукт не космической отрасли, а все-таки, наверное, оборонной. И тут же пример с американским проектом «Аврора», более сорока лет хранившимся в секрете. Где гарантия, что такой же проект не разрабатывается ещё где-нибудь в Аризоне, или Калифорнии, или даже в Перми… Черт! На этой строке в голове Берестова что-то сверкнуло, да так ярко, что он начисто забыл, где находится. А ведь в Перми есть какая-то частная фирма «Аврора», в которой работал человек, закончивший Институт космонавтики. И упомянутый в статье Николай Минаев тоже разрабатывал что-то на пермском предприятии. Да чего далеко ходить, сам Берестов видел в чаще пермских лесов куполообразные прозрачные цеха за двумя заборами, а потом и световой коридор с движущимся по нему монстром. Куда ни плюнь, всюду эта Пермь. Даже Авекян гнал в Польшу кабель с пермского военного завода. «Бывает же такое!» — похолодел журналист. Берестова вывела из оцепенения секретарша Оля. Она ткнула ему кулачком в бок и протянула телефонную трубку. — Я слушаю, — произнес журналист, ещё пребывая в легкой прострации. — Леонид, здравствуйте, это я, Виктор Львович, — услышал Берестов голос с сильным рязанским акцентом. — Прочел я вашу статью «А были ли инопланетяне?» и очень даже с вами не согласен. По-вашему, все аномальные явления крутятся исключительно вокруг военно-промышленного комплекса ядерных держав. В вашей статье получается, что даже Джорджио Бонджовани чуть ли не агент итальянской разведки, чей приезд в Россию имел единственную цель: узнать, насколько ядерные державы преуспели в космической гонке. Нет, фактов вы, конечно, собрали много, очень добросовестно провели анализ, но привкус в вашей статье такой, будто все в мире работает на войну, а инопланетяне — этому прикрытие. — Где вы это у меня увидели? — удивился Бе рестов. — Об этом прямо не сказано, но намек есть. И потом, Николай Минаев у вас вышел не как учитель, философ и искатель истины, а как ученый, занимающийся исключительно разработками новых военно-космических технологий… — Ну это я предположил… — Да-да! Об этом прямо не сказано, но между строк читается. И еще: зря вы мою фамилию указали, что, мол, я его ученик. Ну какой я ученик… Просто посещал лекции. И вы ещё зря написали, что у меня записаны его лекции на пленке. — Боитесь, ограбят? — Да нет, кому нужны эти лекции? Просто на работе мужики будут смеяться, что я в молодости по собственному желанию, добровольно посещал какие-то лекции. Ну а так статью я прочел с большим интересом. Извините, если я что-то не так сказал. Просто высказал мнение. «Ну вот, начал за упокой, кончил за здравие», — усмехнулся Берестов и положил трубку. Однако не успел сделать и шага, опять раздался звонок. — Опять вас! — воскликнула Оля. Берестов взял трубку и услышал голос Батурина. — Леонид Берестов? С вами говорит капитан Батурин. Вчера вечером в своей квартире скончалась Зинаида Климентьева. — Скончалась? Не может быть! — вскрикнул Берестов. — Отчего скончалась? — Вот это мы как раз и выясняем. — Может быть, её убили? — Об этом говорить рано. Заключения экспертизы ещё нет. Вы не могли бы к нам сейчас подъехать? Мы хотим задать вам несколько вопросов. — Конечно! Выезжаю! — воскликнул Берестов и, бросив трубку, помчался на выход. Через двадцать минут он уже был на крыльце отдела милиции. Его проводили на второй этаж в кабинет капитана Батурина. Капитан приветливо кивнул и указал на стул. — Буквально пара вопросов, — сказал он и сел за печатную машинку. Когда вы последний раз разговаривали с Климентьевой? — Она мне звонила вчера утром, — ответил Берестов. — Зачем звонила? — По поводу моей статьи в газете «Версия». Капитан едва заметно усмехнулся. — О чем шел разговор? — Да ни о чем, собственно, не шел. Благодарила за статью. И ещё сказала, что напишет заявление, где конкретно укажет тех, кого она подозревает в убийстве сына. Она вам успела принести заявление? — Вы у неё в квартире бывали? — продолжал спрашивать капитан, игнорируя вопрос журналиста и деловито стуча на печатной машинке. — Дважды! — ответил Берестов. — Один раз две недели назад в понедельник, второй раз на следующий день, во вторник. — С какой целью вы у неё были? — Брал интервью. — О чем было интервью? — Первый раз об инопланетянах, которые появлялись в её квартире, второй раз она рассказывала об убийстве сына. Капитан перестал печатать и внимательно посмотрел на журналиста. — У неё в квартире появлялись инопланетяне? — спросил он. — Да появлялись. Причем дважды, — невозмутимо ответил Берестов. После первого появления у неё сгорели все электроприборы. А во время второго чуть не случился пожар на кухне. Капитан едва заметно усмехнулся и снова застучал на машинке, но уже молча. Когда он закончил, то вдруг внезапно предложил в повелительном тоне: — А сейчас нам нужно с вами поехать в её квартиру. У нас к вам ещё будут вопросы. На месте. Они доехали до Большой Дорогомиловской, поднялись на двенадцатый этаж, и, когда вошли в однокомнатную квартиру Климентьевой, капитан с улыбкой произнес: — Сейчас внимательно осмотритесь и скажите: все ли здесь на месте? — Да откуда я знаю? — пожал плечами Берестов. Тем не менее он прошел на кухню: она выглядела точно так же, как в его последнее посещение. В первое — конечно, без слез не взглянешь: посередине стоял стол с перевернутым телевизором и все было захламлено, как в сарае. А во второй раз — идеальный порядок. Сейчас, правда, серединка на половинку. По всей видимости, давно не убиралась. Берестов пожал плечами и взглянул на люстру. Плафон как плафон. А в первый раз было черт-те что: светильник из пяти лампочек. — По-моему, люстра была другой, — неуверенно пробормотал Берестов и заглянул в мойку. — Посуды, кажется, в мойке было меньше. Все остальное по-прежнему. Капитан с серьезным лицом записал слова Берестова в блокнот, и они прошли в комнату. В комнате Берестов, как ни вертел головой, никаких изменений не обнаружил. Все было на месте: стенка у стены, напротив — диван и два кресла. Между ними журнальный столик. На потолке люстра с пятью рожками. Ближе к окну на стене портрет сына в черной рамке. Над диваном развешены фотографии… Стоп! Одной фотографии не было. Той самой, с презентации фильма «Семнадцать мгновений весны» с известными артистами. И она среди них — вторая Татьяна Доронина. Берестов трижды осмотрел стены, прежде чем произнес: — По-моему, все как было. Только на стене нет одной фотографии. На ней банкет по поводу презентации фильма «Семнадцать мгновений весны», которая проходила в Звездном городке. Не знаю, важно ли это? Но фотографии нет. За это ручаюсь. «Нет на стене фотографии с презентации», — написал в блокноте капитан и почему-то вздохнул. — Все? — За остальное поручиться не могу, — сказал Берестов. — Спасибо. Можем ехать, — улыбнулся капитан, и они вышли на лестницу. — От чего она умерла? — спросил Берестов в лифте. — Все вопросы после экспертизы, — ответил капитан. — Но предположение есть? — Есть, но журналистам говорить — чревато… — усмехнулся в усы капитан. — Я не для статьи. Я хочу найти убийцу. — Так убийцы может и не быть, — усмехнулся капитан. — У неё все признаки сердечного приступа. — Что? Снова сердечный приступ? — поднял брови Берестов. — Когда будет результат вскрытия? — Скорее всего, завтра, — ухмыльнулся капитан. — Сегодня! — воскликнул Берестов, ткнув пальцем в потолок. — Сегодня вы будете знать, кто убийца. 27 Расписавшись в протоколе, Берестов рванул в Выхино. На часах было одиннадцать. Он успевал. Ровно в половине двенадцатого журналист уже стоял за киоском на платформе конечной станции метро и нервно высматривал пассажиров, выходивших из вагона. Тот, кого он ждал, выглядел очень озабоченным. Берестов нагнал его в пустом переулке за рынком и, бесшумно подойдя сзади, положил ему на плечо руку. Патологоанатом вздрогнул и обернулся. Глазки-пиявки из-под толстых стекол зло впились в журналиста. Губы даже не шевельнулись. Так они и стояли молча друг против друга около минуты. Наконец патологоанатом произнес: — Ну и… — Климентьеву вы уже вскрыли? Глаза Мелехова брызнули несусветным бешенством. — А вы кто, чтобы вам докладывать? — произнес он сквозь зубы. — Вы меня прекрасно знаете. И я вас знаю. Шесть лет назад из-за вашей халатности убийца остался на свободе. Я не хочу, чтобы история повторилась. Губы Мелехова искривились в насмешке. — Что вам нужно от меня, господин журналист? — Прочесть заключение медэкспертизы и взглянуть на труп. — Заключения ещё нет. К трупу допускаются только родственники. Что еще? — Труп, конечно, лежит на раскаленной батарее? — Ну, во-первых, батареи сейчас холодные, поскольку лето. Во-вторых, у нас все трупы лежат в холодильниках. И всегда в них лежали. Так что ваше обвинение в газете, что мы трупы кладем в холодильники исключительно за взятки, лишены всяких оснований. Мы будем подавать на вас в суд. Берестов подумал немного и вдруг достал из сумки диктофон. Сунув его под нос Мелехову, он произнес официально: — Евгений Зиновьевич, вы только что сказали, что мое обвинение, будто трупы в вашей конторе валяются где попало, лишены всех оснований. Не так ли? — Совершенно так! — произнес судмедэксперт, наклонившись к диктофону. — Специально для «Московских вестей» от Евгения Мелехова официальное заявление: трупы у нас хранятся и всегда хранились строго в холодильниках. — Чем можете доказать? — Мы всегда готовы открыть двери для независимой комиссии. — Открывайте! Я и есть независимая комиссия. Мелехов смерил Берестова презрительным взглядом и произнес насмешливо: — Пишите официальное письмо от вашей редакции, и мы его рассмотрим. «Да, он надо мной издевается», — мысленно простонал Берестов, глядя в его насмешливые глазки под толстыми пуленепробиваемыми стеклами. И вдруг понял, что ничего от него не добьется даже с официальным письмом. Они промурыжат с ответом не менее недели, потом направят к начальнику ОВД, тот в ГУВД, оттуда — в МВД. Если письмо не затеряется, то в лучшем случае ответ дадут через месяц. В худшем — вообще не ответят. — Мы ещё встретимся! — угрожающе прохрипел Берестов и, круто развернувшись на каблуках, направился в метро. Доехав до Киевского вокзала, он выскочил из подземки и побежал в направлении Большой Доро гомиловской. Оказавшись во дворе знакомого дома, он решил отдышаться и привести себя в порядок, поскольку по своему опыту знал, что главное в журналистском деле — упорство и уверенность. Растерянность и шальные глаза — верный спутник неудачи. Берестов платком обтер лоб и ладонями пригладил шевелюру. После чего застегнул на все пуговицы рубашку, поправил ремень и сползшую с плеча сумку, наконец натянул на себя улыбку и только после этого вошел в подъезд. Он нажал на двенадцатый этаж и закрыл глаза. Сейчас надо прикинуться шлангом и разыскать понятых. Он вышел на двенадцатом, покосился на квартиру Климентьевой и позвонил в соседнюю дверь. Там долго не открывали. Наконец за дверью послышался шорох и глазок потемнел. — Вам кого? — послышался из двери старушечий голос. — Здравствуйте! — бодро воскликнул Берестов. — Я корреспондент газеты «Московские вести». Это квартира Зинаиды Климентьевой? За дверьми на мгновение все замерло. После чего заскрежетал ключ и дверь распахнулась. Перед Берестовым в проеме двери возникла борзая старушонка лет восьмидесяти. — Зина живет в соседней, — произнесла она полушепотом. — Только к ней звонить бесполезно. Ее увезли. — Куда? — удивился Берестов. — В морг, — прошептала старуха и вытаращила глаза в ожидании эффекта. Берестов тоже вытаращил глаза, чтобы сделать ей приятное, и заикаясь произнес: — К-как это? — А вот так! — произнесла назидательно бабка, закатывая глаза для пущей достоверности. — Сегодня здесь, а завтра там! — А что с ней случилось? — спросил Берестов понизив голос. — По лбу дали! — ответила старуха. — Кто? — изумился Берестов. — Я не знаю. Позвоните вон в ту квартиру, — кивнула бабка на соседнюю дверь. — Клавдия Петровна видела покойную. Она расскажет. Тут же забыв о бабке, Берестов метнулся к соседней двери. На звонок сразу же вышла женщина с дымящимся половником в руке. — Здравствуйте, — произнес Берестов вежливо. — Я корреспондент газеты «Московские вести». Я договаривался с Зинаидой Петровной, вашей соседкой, насчет интервью. Вы не в курсе, что с ней? Женщина долго недоверчиво всматривалась в Берестова, наконец посмотрела мимо него. — Это она вас ко мне послала? — спросила женщина, кивая на квартиру старушки. — Да, — чистосердечно признался Берестов. — Старая грымза! — сердито произнесла женщина. — Пройдите в квартиру, а то подслушает. Она послала в сторону любопытной соседки уничтожающий взгляд и захлопнула дверь. — Вас как зовут, молодой человек? — спросила она деловито, оставляя его торчать на пороге. — Леонид. — Так вот, Леонид, Зинаиду Петровну убили. — Убили! — ужаснулся Берестов. — Убили-убили! Причем вчера вечером, около девяти часов. Ночью была милиция. Меня пригласили быть понятой. Я видела её труп своими глазами. Она лежала на диване, беленькая такая, без единой морщины. А лоб у неё был располосован. — Как располосован? — выпятил глаза Леонид. — Вот так, — показала женщина на своем лбу, дважды проведя по нему пальцем. — И от этого она умерла? — Кто его знает? Милицейский врач сказал, что похоже на сердечный приступ. Но есть подозрение, что она умерла и от укола. — От какого укола? — продолжал разыгрывать изумление Берестов. — Кто его знает, от какого! На руке нашли след от укола. Может быть, она сама его себе сделала. Она все-таки была врачом. А может, укол здесь ни при чем. Это покажет медэкспертиза. Но следователь сказал, что это убийство. — А кто был следователь? Высокий, с рыжими усами? — Нет, невысокий. Без усов. Лысый. Зовут Семен Петрович. Внутри Берестова заклокотал вулкан. Он уже был готов сорваться и бежать в ОВД «Полежаевское» разыскивать того самого лысого Семена Петровича, однако сделал усилие, чтобы сохранить спокойствие, поскольку женщина была словоохотливой. — Скажите, а вы ничего не слышали подозрительного в её квартире в девять вечера? — Как же я услышу через квартиру, — всплеснула руками женщина и вдруг заметила в своей руке половник. Челюсть у неё отпала и настроение тут же изменилось. — К тому же в девять, — продолжала она, но уже вяло, — меня дома не было. Я как раз шла из магазина. Хотя нет! В девять я уже пришла. Точно пришла. Хорошо помню, что, когда я вошла в квартиру, радио тут же пропикало девять часов. — А когда вы поднимались в квартиру, не встретили в подъезде посторонних? — Мне уже задавал этот вопрос следователь. Никого я не встретила. Ничего не видела и не слышала. Глаза женщины сделались стеклянными, и Берестов понял, что пора выметаться. — Что ж, спасибо… — произнес журналист, запнувшись, не зная как её назвать. — Надежда Ефимовна, — подсказала она. — До свидания, Надежда Ефимовна. Спасибо за информацию, — расшаркался Берестов, выходя на площадку. — Скажите, а постороннюю машину вы не видели во дворе? — Я не обращаю внимания на машины. Их у нас во дворе как собак нерезаных. Хотя, когда я входила во двор, на меня чуть не наехала белая машина. По-моему, такой масти во дворе я ещё не видела. — Белая? — замер Берестов. — А какой марки? — Я не разбираюсь в марках. — Ну, иномарка, «жигули», «Волга»? — Да-да, «Волга». Наверное, «Волга»! А может, и «вольво». Последнее слово Берестов не расслышал. Он со всех ног несся вниз по лестнице. «Я обещал ментам сегодня назвать убийцу, и я его назову! сверкнуло в мозгу. — Только бы не напороться на обеденный перерыв…» Однако, когда журналист вбежал в ОВД, было уже три часа. — Я уже был сегодня здесь! — сказал Берестов дежурному внизу. — Мне нужен Семен Петрович! — Это кто? — удивился дежурный. — Да новенький, Круглов, — зевнул сзади напарник. — Двести тридцать четвертая комната. Берестов молниеносно влетел на второй этаж, постучался в указанную дежурным комнату, и за дверьми рявкнули: — Да! — Семен Петрович? — спросил Берестов, войдя в кабинет и увидев за кипой бумаг мента с погонами старшего лейтенанта. Он был щупловат, лысоват, со впалыми щеками и родинкой на носу, однако его глаза выражали мысль. — Так точно, — ответил он. — Вы ведете дело по убийству Климентьевой? — Почему по убийству? — удивился он. — Не сомневайтесь, Семен Петрович, это убийство! И я знаю, кто убийца. Круглов удивленно вскинул брови и жестом пригласил присесть. Берестов сел на стул и рассказал ему все: начиная с того, как в квартире Климентьевой появились инопланетяне, и заканчивая сегодняшними показаниями соседки Надежды Ефимовны. Леонид говорил минут пятнадцать, без перерыва, и за все это время старший лейтенант его ни разу не перебил. Он слушал очень вним ательно, вперясь в журналиста умными глазами, и, когда Леонид закончил, лейтенант произнес: — Так вы предполагаете, что оба убийства совершил Авекян? — Конечно! — воскликнул Берестов, радуясь понятливости старшего лейтенанта. — Все факты налицо! — А зачем он их убил? — Как зачем? — удивился Берестов. — Это уже у него надо спрашивать! — У него должен быть мотив. Причем серьезный. — Куда ещё серьезней? С Алексеем Климентьевым они вертели совместные дела. Может, деньги не поделили, может, бабу! Черт его знает. А его мать он пришил, потому что узнал, что она добивается возбуждения уголовного дела по убийству её сына. Тут следователь с умными глазами стал проявлять какую-то не милицейскую несообразительность. — Но ведь она и раньше добивалась возбуждения уголовного дела. — А сейчас открылись новые факты. Понимаете? Появились новые свидетели. Дело стало принимать совсем другой оборот. — А зачем ему нужно было колоть их шприцем? Нельзя, что ли, нанять киллера? Это обошлось бы дешевле, и мороки было бы меньше. М-да… Почерк убийств явно не бандитский. — Но то, что оба убийства совершил один и тот же — ясно как белый день! Старший лейтенант Круглов не разделил предположения Берестова. Он задумчиво вгрызся в ручку и уставился в потолок. — А зачем нужно разукрашивать бритвой лбы? Круглов вышел из оцепенения, деловито протянул Берестову листок бумаги и ручку. — Изложите все это на бумаге, только покороче. И больше фактов! А предположений ваших не надо. — На чье имя писать? — На имя капитана Батурина Анатолия Семеновича. — Почему на имя Батурина? — удивился Берестов. — Потому, что он ведет это дело. Берестов долго всматривался в старшего лейтенанта, затем, снизив голос до полушепота, произнес: — Я не уверен, что капитан Батурин заинтересован в раскрытии этого дела. — Почему? — удивился Круглов. — Он один из тех, кто был тогда в следственной группе. — Ну и что? — А вы подумайте! — поднял палец вверх Берестов. — Пожалуй, я изложу все это прокурору. Ведь убийствами занимается прокуратура? Не правда ли? 28 Берестов вышел из ОВД с тяжелым сердцем. «Не нравится мне все это», пробормотал он и пешком отправился в районную прокуратуру. Дойдя до неё и уже ступив одной ногой на высокое гранитное крыльцо, Берестов оглянулся. Что его заставило оглянуться, он не понял, но, когда повернул голову назад, остолбенел. В него метились из черной короткой винтовки из окна белого «опеля». В ту же секунду журналист разглядел и лицо киллера в черных очках. Это был парень лет двадцати пяти, постриженный под ежик, с косым глубоким шрамом на лбу, на котором отпечатались белые следы от швов. У него были ровные черные усики и ямка на подбородке, а тонкий библейский нос имел небольшую горбинку. Но горбинку Берестов разглядел уже после, когда парень разворачивался на машине и Леониду удалось увидеть его профиль. Но это потом. А сейчас он целился в Берестова и одна половинка его рта расползалась в улыбке. Беззащитному журналисту ничего не оставалось, как сжаться и грустно пригнуть голову. Раздался глухой хлопок, и Берестов услышал, как пуля, просвистев в сантиметре от его виска, вонзилась в гранитное основание здания, отколов от него несколько кусочков. В ту же секунду винтовка исчезла и «опель» рванул прямо с места вверх по улице, а потом свернул в ближайший переулок. Выйдя из оцепенения, Берестов опасливо покосился на то место в стене, куда угодила пуля, разглядев её блестящее жало, и вдруг пустился наутек в противоположную сторону. Он сразу же нырнул в прилегающий переулок, затем в параллельную улицу, наконец забежал в какой-то двор, перелез через железную сетку волейбольной площадки и неожидан но вынырнул на каком-то шоссе. Тут он увидел такси и поднял руку. К его удивлению, желтая бибика как будто того и ждала, чтобы её тормознули. Берестов прыгнул на заднее сиденье и стуча зубами произнес: — Шеф, в Кузьминки! — Какая улица? — лениво поинтересовался шеф, вальяжно прикуривая от зажигания. — Чугунные ворота! И побыстрей… Автомобиль тронулся, а Берестов все никак не мог успокоиться: потирал висок, в который просто чудом не угодила пуля, да ошалело оглядывался. Когда прибыли на место, Берестов расплатился, не выходя из машины, а потом рысцой через клумбы рванул к своему дому. Если его действительно собрались сегодня пришить, то они уже в подъезде. Берестов набрал код и с опаской отворил бронированную дверь подъезда. Бесшумно дошел он до второго этажа и унюхал сладковатый запах сигарет. На третьем этаже кто-то бесшумно смолил «Кэмел». Некурящий Берестов марку этих сигарет мог отличить за километр. Тут же на площадке третьего этажа кто-то кашлянул. Берестов на цыпочках подошел к лифту и нажал кнопку. Лифт подъехал довольно скоро, с грохотом распахнув двери. Берестов прыгнул в него и нажал на свой шестой. Но внезапно лифт остановился на пятом. Двери распахнулись, и в кабину молча вошли два кавказца. Они не стали нажимать на кнопки, а молча встали друг против друга, перекрыв Берестову проход. Они были пониже ростом, но довольно крепкие. «Сейчас начнется», — подумал Берестов и сжал в карманах кулаки. Лифт остановился на шестом, журналист шагнул вперед, они расступились. «Сейчас нападут сзади», — мелькнуло в голове. Но двери с грохотом захлопнулись, и лифт поехал на первый этаж. Берестов облегченно вздохнул и отпер квартиру. Осмотрев все три комнаты и убедившись, что убийц нет, он бросился к телефону и набрал номер дежурного ОВД «Полежаевское». — Соедините с Кругловым. — Кто спрашивает? — Журналист Леонид Берестов. Через минуту отозвался голос старшего лейтенанта Круглова. — В меня только что стреляли, — коротко осведомил Берестов. — Где? — спросил Круглов. — Около прокуратуры. — Кто? — понизил голос Круглов. — Какой-то черноволосый парень в черных очках с короткой винтовкой. На вид — типичный киллер. Стрелял из белого «опеля» с темными стеклами. Пуля пролетела в миллиметре от моего виска. — Почему думаете, что киллер? — А кого же ещё может нанять Авекян? — Я понял! Где вы находитесь? — У себя дома. — Ваш телефон и адрес. Леонид скороговоркой продиктовал и то, и другое. — Сидите дома — не высовывайтесь. Я позвоню. Берестов налил себе полбокала водки, хлобыстнул без закуски и рухнул в кресло. После звонка в милицию и этой успокоительной процедуры поджилки трястись перестали. Он закрыл глаза и представил, что будет, если его убьют. «Это смотря где», — улыбнулся он про себя. Если на улице, это не так плохо. В этот же день подберут и отправят в морг. Естественно, обыщут, найдут журналистское удостоверение, установят личность и пошлют телеграмму в Лондон, супруге. «Приезжайте опознание тела мужа тчк». Разумеется, она приедет с сыном. На что похоронить — найдет. Полредакции придет на поминки. Авекян будет радоваться, секретарша Оля качать головой по типу «я так и знала», а Лилечка, может быть, смахнет слезу. Неужели смахнет? Ради этого стоит умереть. Но только на улице. В доме — упаси боже! Труп будет лежать неделю, две, месяц… Он будет разлагаться до тех пор, пока соседи не унюхают трупный запах. Квартиру вскроют, останки вывезут, запаяют, потом вызовут жену из Лондона для опознания. Это будет ужасно! Нет-нет! Пусть лучше убьют на улице. Так что зря он сегодня так резво сиганул проулками от прокуратуры. Не подумал! Опять-таки у районных прокуроров была бы возможность лишний раз полюбоваться результатами раскрываемости убийств. Кстати, почему он рванул вдоль по улице, а не спрятался в прокуратуре? Это на трезвую голову не объяснить. Отнесем это к загадкам русской души! «Но черт! — внезапно вспомнил журналист. — А как милиция узнала, что Климентьеву порешили в собственной квартире? Ведь кто-то сообщил об этом, а потом кто-то дал разрешение на вскрытие квартиры. Ой-ой-ой! Как же об этом я не спросил у капитана Батурина?» Беспокойство вновь овладело Берестовым. Он налил себе ещё сто граммов, одним глотком шандарахнул и занюхал кожаным ремешком от часов. Кто же мог позвонить в милицию и сказать: «Только что в своей квартире от с ердечного приступа скончалась гражданка Зинаида Петровна Климентьева»? Убийца? Но ему выгодней, чтобы тело разложилось как можно больше. Соседи? Но они откуда узнали? «Так-так», — соображал Берестов и все ходил по комнате взад-вперед. А может, зря он сказал лейтенанту свой адрес и номер телефона? Скорее всего, зря! Берестов посмотрел часы. После звонка прошло более часа. От Полежаевской ментовки до редакции на машине ехать не более пятнадцати минут, а если с сиреной, то около десяти. Набрал номер телефона редакции и услышал голос секретарши Оли: — «Вести-медио» слушают! — Оля, это я, Леонид Берестов! За Авекяном уже приезжали? — Откуда? — удивилась Оля. — Из милиции, естественно. Оля разразилась таким хохотом, что Берестов чуть не выронил трубку. — Леонид Александрович, вы, как всегда, в своем репертуаре. Куда вы исчезли? Вас искал Топоров. Сейчас его на месте нет, но он интересовался, что вы сегодня сдадите в номер. — Не что, а кого. И не в номер, а в камеру. Берестов бросил трубку и крепко задумался. Минут десять смотрел он в одну точку, затем полез на антресоли, пошарил под грудой белья и вытащил газовый «вальтер». Убедившись, что в нем ещё есть четыре патрона, Леонид передернул затвор и сунул пистолет за пояс. Перед тем как выйти из квартиры, он подошел к зеркалу и вгляделся в свое лицо. «Говорят, тела временные, а души вечные. Но с этим телом я уже как-то сроднился. В случае чего мне будет жалко с ним расстаться». Обычно Авекян уезжал из редакции в половине девятого. А теперь уже восемь. Нужно было спешить. Как назло, не ловилась машина. Берестов прыгнул в остановившийся автобус, но он, по закону подлости, сломался на следующей остановке. Журналист пересел на маршрутку, но она почему-то покатила в противоположную сторону. Выпрыгнув у метро, Берестов уже собрался было нырнуть в переход, как к нему подвалил мент в два метра ростом и потребовал паспорт. Берестов похолодел. Паспорта у него не было. Если заберут в обезьянник — обнаружат пистолет, на который у него нет разрешения. Леонид, как ни в чем не бывало, полез в карман и вдруг, расширив глаза, замер, уставясь куда-то мимо милиционера. Мент, естественно, обернулся, и Леонид, воспользовавшись моментом, тут же бросился наутек, легко перелетая через палисадники и клумбы. Мент резво бросился за ним и, возможно, догнал бы, но споткнулся о чугунную решетку, торчащую из клумбы. Берестов выбежал на дорогу и сразу тормознул какой-то «жигуль». — До «Китай-города» довезешь? — Садись! Когда Берестов вошел во двор редакции, от сердца отлегло. Белая «Волга» Авекяна стояла на месте. В ней сидел водитель Андрей и торопливо докуривал сигарету. Верный признак, что Авекян должен быть с минуты на минуту. Журналист незаметно проскочил в здание и поднялся на четвертый этаж. В коридорах было полутемно. В здании пусто. Уже не работала ни одна организация, кроме редакции. Подстеречь Авекяна у лифта было идеальным вариантом. Только бы он был один. Берестов спрятался за лифт и стал ждать. Прошло минут десять, прежде чем в конце коридора скрипнула дверь и появилась узкая полоска света. Затем послышались шаги. Шаги были явно мужские, и по тому, как стучали каблуки, Берестов догадался, что по ко ридору хиляет Авекян. Он единственный в редакции носил туфли. Все остальные — сандалии и кроссовки. Шаги доцокали до лифта и остановились. Послышался шум поднимающегося лифта. Берестов осторожно высунулся и сердце его екнуло. Это был Авекян, собственной персоной. Леонид вытащил из-за пояса пистолет и тихо вышел из укрытия. От неожиданности Авекян вздрогнул. Он открыл рот, но не произнес ни звука. Берестов ткнул ему в живот ствол. — Шаг в сторону — и дырка! — шепнул Леонид. — Ты пьяный, что ли? — пробасил Авекян. — Это сейчас не важно. Отвечай мне на вопросы: коротко и по существу. Статью мою в «Версии» прочел? — Прочел. Дерьмо. Я бы такую не напечатал. — Естественно бы, не напечатал, потому что убийца ты. Авекян нахмурил брови и произнес: — Доказательства есть? — Есть! Тебя видели люди. И водителя Андрея видели. И даже номера твоей «Волги» помнят. — Это в твоей статье меня видели, — произнес Авекян. — А ей верить нельзя. Ты у нас известный сочинитель. Про тарелки сочинял, теперь взялся в криминале мозги парить. — Речь не о статье. Речь о тебе. Ты был в день убийства на квартире у Климентьева. Зачем ты туда ездил? — Еще раз тебя спрашиваю, — раздраженно пробасил Авекян, доказательства есть, что я там был? Твои мифические соседи — не доказательство. — То есть тебя там не было? — Не было! Берестов с ухмылкой покачал головой. Возникла пауза. От тягостной тишины спас лифт, который внезапно дернулся и пополз на первый этаж. — И Алексея Климентьева мы, значит, тоже не знаем? — А почему я должен его знать? — Иванова мне говорила, что вы проворачивали с ним какие-то темные делишки. — Я не знаю, чего тебе напела Иванова, но её тоже пора увольнять. Ни хрена вы работать не умеете. — А я тебе не раб, чтоб на тебя работать! — закричал, бледнея от негодования, Берестов. — Сейчас я тебе прочищу мозги! Сейчас ты у меня все вспомнишь! Он направил пистолет в лоб Авекяну и повернул рычажок предохранителя. В это время двери лифта распахнулись и на площадку шагнул Андрей. Не раздумывая, он коршуном бросился на Берестова и в один миг закрутил ему руку за спину вместе с пистолетом. «Мастер руки крутить. Сейчас всадит мне укол!» — мелькнуло в голове у Берестова, и он нажал на курок. 29 Нельзя сказать, что дальше Берестов ничего не помнил. Кое-что осталось в сознании, хотя и смутно. Он слышал звук выстрела и краем глаза уловил, что основной клуб газа попал в открытый лифт. Авекян схватился за глаза. Глотнул немного газа и водитель. Но прежде чем скопытиться, он успел выругаться матом и толкнуть Берестова в лифт. Двери лифта захлопнулись, и журналист отключился. Очнулся он в машине Авекяна на заднем сиденье со связанными руками. Первым желанием Берестова было вскочить и наброситься на своих похитителей, но он почувствовал, что сил нет. К тому же руки связаны и в голове какая-то каша. Леонид не стал шевелиться, чтобы не привлекать внимания. Притворяясь, что все ещё находится в отключке, он осторожно пошевелил пальцами рук. Связан довольно крепко. Авекян обернулся, и Берестов сквозь ресницы увидел, что глаза его красные и морда распухла. — Козел! — произнес сквозь зубы Авекян. — Надо было его там в лифте и оставить. На хрен нам сдалось вытаскивать его? — Наутро вытащили бы труп, — подал голос Андрей. — А если он уже труп, куда везти? — Да сбросить с моста! Пусть потом ищут! Берестов начал интенсивно работать руками. Веревка не поддавалась. Тогда он стал ногой нащупывать дверной рычаг. Рычаг звонко щелкнул, но, к счастью, Авекян с водителем не услышали. Берестов осторожно нажал на дверь. Она поддалась. Теперь нужно было выбрать подходящий момент, чтобы выпрыгнуть из машины. Момент вскоре наступил. Автомобиль затормозил у железнодорожного переезда. Берестов незаметно огляделся по сторонам и понял, что лучшего момента для бегства не придумаешь. Сзади и впереди поток машин, справа на соседнем круге рабочие ремонтируют трассу. Если неожиданно выпрыгнуть и полететь вниз по откосу, через несколько секунд уже можно выкатиться под ноги авторемонтникам. Машины прибывали. Нервозность в пробке накалялась, а поезда все не было. Было слышно, как ругались шоферюги в попытке проскочить вне очереди. Это было только на руку. Андрей нервничал и глазел по сторонам в поисках свободного места на дороге, Авекян тер глаза. Но вот, наконец, Берестов услышал приближающийся стук состав. Пока он гремел, Берестов осторожно давил ногой на дверцу. Убедившись, что она распахнется настежь с первого же толчка, пленник дождался момента, когда машина тронулась, и вдруг с воплем вскочил и вылетел наружу. Обогнув три иномарки, он споткнулся о какой-то камень на обочине и кубарем покатился под откос, отмечая, что весь этот машинный поток сзади дружно двинулся через переезд. Через несколько секунд удивленные укладчики в оранжевых куртках, бросив лопаты, уже поднимали Берестова с асфальта. Они сочувственно окружили беднягу, развязали руки и стали наперебой предлагать ему закурить. Берестов поднял голову. Авекяновская белая «Волга» уже миновала переезд и набирала скорость. «Возможно, они решили съехать по винтовой дороге и поймать меня здесь, на магистрали, — подумал Берестов, — однако не такой я дурак, чтобы снова попасться им в лапы». Берестов, поблагодарив рабочих за то, что они так участливо отнеслись к его судьбе, освободив его от веревок, пополз вверх. Тут же подвернулось такси. — В ближайшее отделение милиции! — произнес он хмуро. И в том ближайшем отделении милиции, в которое привез его таксист, мятежный журналист провел всю ночь. Он трижды рассказывал, как его сегодня чуть не застрелили у дверей Полежаевской прокуратуры, а затем затолкали в лифт с нервно-паралитическим газом, после чего связали руки с целью бросить в Москву-реку, но он дал деру. Менты слушали очень внимательно. Сначала дежурный лейтенант, затем начальник опергруппы с погонами капитана, наконец, какой-то штатский. Все трое записывали подробности, приметы киллера, марку машины, координаты и приметы Авекяна и его водителя. Более того, при нем дежурный передал по рации, чтобы задержали белую «Волгу» с такими-то да рассякими авекяновскими номерами. Наконец, ближе к рассвету, его отправили спать на стулья в холодный актовый зал. А в девять утра за ним приехал капитан Батурин. — Ну что, командир, поехали! — произнес он с тонкой улыбкой. Покажете место, где в вас стреляли. За всю дорогу капитан не вымолвил ни слова. Только перед тем как тронуться, произнес с иронией в голосе и любопытством в глазах: — Значит, вчера вас вдобавок хотели сбросить с моста, как Ельцина? Ироническая постановка вопроса Берестову не понравилась. Он ничего не ответил и отвернулся к окну. Через пятнадцать минут они уже были на месте. Берестов нетерпеливо выпрыгнул из милицейской машины и подошел к гранитному основанию здания, к тому месту, где вчера на уровне его виска в стену вонзилась пуля. Это он видел собственными глазами. Но сегодня никакой пули не было. Более того, не было ни малейших следов от пули, раскрошившей полированный гранит. Стена была ровная, без единой царапины. Капитан Батурин подошел сзади и скрестил на груди руки. — Ну и где? — спросил он. — Одну минутку! Сейчас найду! Берестов снова осмотрел гранитную основу здания. Исследовал каждый сантиметр стены. Даже встал на то место, что и вчера, занеся одну ногу на ступень крыльца, после чего медленно провел пальцем в сантиметре от виска по предполагаемой траектории пули. Его палец уперся в стену. Но на ней все было гладко. Берестов растерянно обернулся на капитана. Тот терпеливо ждал скрестив на груди руки и ритмично постукивая пальцами по рукаву. — Что за чертовщина? — воскликнул Берестов. — Вчера вот в этом месте торчала пуля. Я сам видел! Капитан переступил с ноги на ногу и, усмехнувшись в усы, предположил: — Может, в вас стреляли у другой прокуратуры? — Да нет! Что вы? Именно у этой! Вы что, меня за сумасшедшего держите? Берестов на всякий случай метнул взгляд на вывеску, затем растерянно осмотрел улицу. Белый «опель» рванул вверх по улице, затем завернул налево, в соседний переулок, а Берестов сиганул вниз, затем завернул направо в параллельный переулок. — Как же так? Ничего не понимаю, — пробормотал Леонид, в тысячный раз осматривая стену. — Бывает, — скептично ответил капитан. — Поехали! Он направился к машине, а Берестов присел на корточки у стены и стал осматривать асфальт. Только на нем не было ни единой соринки. Леонид поднялся и с понурой головой поплелся к машине, соображая, что, если вскроется, что он применил газовое оружие, на которое у него нет разрешения, могут припаять срок. Однако, действительно, не перепутал ли он прокуратуру? Когда Леонид садился в машину, капитан с водителем давили улыбки. Водитель тут же тронулся с места, не проронив ни звука. Берестов тоже молчал, потому что любое его слово в данную минуту звучало бы глупо. Неожиданно на соседней улице Берестов увидел рабочих, обкладывающих гранитом основание какого-то трехэтажного особняка. Он подскочил на сиденье и радостно крикнул: — Шеф, тормози! Шеф с капитаном переглянулись, и машина остановилась. Берестов выпрыгнул из автомобиля и понесся к гранитчикам. — Здорово, мужики! — поприветствовал он их. — Я из милиции! Мне нужна ваша профессиональная консультация. Мужики неохотно повернули к нему головы. — Можно ли заделать дыру в полированной гранитной стене, да так, чтобы это было незаметно? — Элементарно! — ответил один из них. — Тебе нужно заделать? — А как ты заделаешь? Полностью заменишь плиту? — Естественно. — И сколько на это уйдет времени? — Часа полтора уйдет! Добросовестная работа требует времени! Можно заделать и за минуту, но качество уже будет не то. — А как за минуту? — Гранитной замазкой. Но это халтура. Ее проткнешь карандашом! — А смотреться будет как монолитный гранит? — Смотреться-то будет, но качества не будет. Сегодня два клоуна замазывали что-то на прокуратуре, а какой толк? Через месяц отвалится! — Вы их знаете, тех, кто замазывал? — На черта они нам сдались? Берестов пулей помчался обратно в машину. Однако ни у капитана Батурина, ни у его водителя перспектива простукать и расковырять гранитное основание прокуратуры энтузиазма не вызвала. Батурин сказал, что на это нужна санкция прокурора. Но вряд ли он её даст без веских оснований. — Как это без веских? — оскорбился Берестов. — Вы что же, мне не верите? — Я-то верю. Прокурор не поверит! — иронично вздохнул капитан. — Вам надо как минимум найти двух свидетелей, которые бы подтвердили, что в вас стреляли. И потом, у нас нет вашего письменного заявления. На основании чего мы должны уродовать стены прокуратуры? «А ведь точно, — нахмурился журналист. — За этой суматохой я так и не написал заявления ни в милицию, ни в прокуратуру. Допустим, напишу, но где потом найду двух свидетелей, которые подтвердят, что в меня стреляли?» Нельзя сказать, что улица вчера была пуста. Люди были. Но те, что проходили мимо прокуратуры в тот момент, не обратили на выстрел никакого внимания. Нет, кажется, какая-то женщина средних лет с двумя тяжелыми авоськами оглянулась на хлопок, который раздался из белого «опеля», оглянулась и прибавила шаг. А мужчина в очках и соломенной шляпе, с солидным кейсом в руках проскочил между ним и иномаркой и даже не повернул головы, хотя прекрасно видел, что происходит. Да, ещё какой-то мальчишка лет десяти, услышав выстрел, остановился и вылупился на Берестова. Но тут же откуда-то выскочила мамаша, схватила его за руку и увела. А потом Берестов понесся вниз по улице, и здесь он может дать руку на отсечение, что за все время пути он не встретил ни одного прохожего. Когда они подъехали к ОВД, капитан спросил, будет ли он писать заявление по поводу покушения. — Буду, — буркнул Берестов и вылез из машины. После того как заявление было написано, Берестов поинтересовался: — Как вы узнали, что Климентьеву убили? — Почему убили? — пожал плечами капитан. — Она умерла от острой сердечной недостаточности. Сегодня пришло заключение. От такой новости у Берестова отпала челюсть. С минуту он ошеломленно смотрел на капитана, не в состоянии вымолвить ни одного слова, наконец, сделав глотательное движение, произнес: — Ну хорошо. Умерла так умерла. Но кто вас проинформировал, что Климентьева скончалась? — Нам сообщила «скорая помощь». Все очень просто. Климентьевой стало плохо с сердцем, и она вызвала «неотложку». «Неотложка» приехала, а она уже скончалась. Вот они нам и позвонили. — Но кто открыл им квартиру? — Она была открытой… Берестов качнул головой и, не произнеся ни звука, направился к выходу. Подозрение, что это все одна шайка, теперь переросло в твердую уверенность. Зря он оставил им заявление. Не будут они расследовать. Не будут… Журналист доехал на метро до Кузьминок, затем на автобусе до таксопарка и в чрезвычайной задумчивости поплелся по тротуару к своему дому мимо желтого здания автосервиса. Неожиданно он оглянулся и вздрогнул. На него беззвучно мчалась иномарка. Берестов метнулся в сторону, а иномарка, поравнявшись с ним, вдруг резко остановилась. За рулем сидел усатый кавказец с бритой головой и красными глазами. Кажется, он был подшофе. Берестов сжал кулаки. — Козел! Ты где едешь? По пешеходной части едешь! — Слышь, зачем такие слова говоришь, дорогой! — презрительно ответил кавказец. — Я и обидеться могу! В это время мимо проходила толстая тетенька, катившая перед собой огромную сумку-коляску. Она сразу же активно включилась в разговор. — Проезжай, проезжай! Загородил тут — ни пройти, ни проехать! — Зачем такие слова говоришь, женщина! — воскликнул кавказец, воздев руки кверху. — Не по-человечески получается! После чего он тронулся. А женщина в его адрес разразилась проклятьями. — Какие они все-таки наглые, эти черножопые! — воскликнула она, обращаясь к Берестову. 30 Только после того как Берестов ввалился домой, его охватил неописуемый страх. Все-таки если ему суждено пасть от бандитской пули, то пусть лучше это произойдет побыстрей. Чего тянуть волынку? По крайней мере, не нужно будет заботиться о бытовых нуждах. А семье это пойдет на пользу. Жена, может быть, научится трудиться… Дальнейший ход его размышлений прервал телефонный звонок. Прежде чем поднять трубку, Берестов дважды перекрестился. Но крестился он зря. Звонила супруга из Лондона. — Ленчик, приветик! Целый день звоню к тебе на работу, а тебя нет. Ты ещё не забыл, что у тебя есть жена и сын? — Только что о вас думал. — Не похоже, что ты о нас думал. — Намек понял! Еще не получал. Как получу, так сразу вышлю. Не беспокойся! — Я не беспокоюсь. Это тебе нужно беспокоиться. Имей в виду, что нас не нынче завтра выкинут на улицу. Здесь не церемонятся. Здесь не Россия. — Да-да, конечно, цивилизованная Европа! Наслышан! Словом, понял. Завтра, если не получу, то займу и обязательно вышлю. Так что не беспокойся. Свой последний долг перед семьей я исполню. — Почему последний? — удивилась супруга. — Уж не жениться ли ты собрался, пока я в Англии? — Упаси боже! — воскликнул Берестов. — Я имел в виду совсем другое. Просто меня могут пришить за одно журналистское расследование… — Это другое дело! А то ты меня напугал. Подумала, нашел уже какую-нибудь свистульку из балетного театра… Вы ведь, мужики, такие. Стоит жене отъехать ненадолго… — Годика на четыре в Лондон! Я понял! Словом, ошибку я свою осознал. Завтра её исправлю. Целую вас обоих! Пока. Берестов бросил трубку и рухнул на диван. Только сейчас он понял, как устал. Ведь он не спал ночь, да и не ел практически ничего. Человек все же плохо устроен: ему нужно каждые шесть часов есть, каждые четыре часа пить, каждые восемнадцать — спать, а в перерывах между этими процедурами он должен зарабатывать на хлеб и воду. Когда же осмысливать свою божественную суть? Берестов поднялся и поплелся на кухню. В холодильнике он нашел кусок колбасы, а в хлебнице полбуханки хлеба. «До вечера дожить можно, но многодневную осаду не выдержу», — усмехнулся он и поставил на плиту чайник. Затем подумал и набрал номер телефона Калмыкова. — Толик, привет! Ты, как всегда, занят? — Что делать, старик! Весь в работе! А ты, как я понял, продолжаешь заниматься криминалом? — Уже нет. Уже пожинаю результаты своих трудов. — Как, тебе уже дают взятки? — Пока нет. Пока в меня только стреляют. Из «опеля». А минут десять назад чуть не задавили… — Ты это серьезно? Круто! Круто ты начал в криминале. Ну что я могу сказать: поздравляю, как журналист по криминалу ты уже котируешься. С какого расстояния в тебя стреляли из «опеля»? — Метров с семи. — Из винтовки или из пистолета? — Из винтовки. — Ну расслабься! Тебя хотели всего лишь пугнуть. С такого расстояния не промахиваются. А кто тебя хотел переехать? — Какой-то кавказец. Несся на меня прямо по пешеходному тротуару. Только случайно я обернулся и успел отпрыгнуть. — Он был датый? — Кажется, да! — Ну это вряд ли киллер! Это, скорее всего, случайность. Теперь скажи, кому ты перешел дорогу. — Своему редактору, Авекяну. Он замешан в убийстве шестилетней давности. А я это дело раскопал. — А хватит у него мошны нанять киллера на «опеле»? Что-то я сомневаюсь. Не такой уж он и крутой. — Нанять киллера не дорого. — Ну хорошо. Кому ещё ты перешел дорогу? — Думаю, ОВД «Полежаевское» тоже мечтает меня увидеть в гробу. Я раскопал, что шесть лет назад они не возбудили уголовного дела по факту убийства… — Все ясно! Не завели — значит, не сочли нужным. Обстоятельств мы не знаем, а они нам об этом докладывать не обязаны. За это не убивают! Дальше! — Еще я опубликовал скандальный факт про то, что творится в московских моргах. Покойников там кладут в холодильники только за взятки. — Это по результатам проверки вышестоящей инстанции? — Да нет, со слов родственников покойных. — Понятно! За это тоже не убивают. За это мочат в сортирах. Теперь перечисли все свои публикации за это время. — Основная, конечно, в газете «Версия». Детективная история про некую Климентьеву… — Я её читал! Там нет ничего такого, за что можно грохнуть. — Однако Климентьеву грохнули! — Что? После твоей публикации убили Климентьеву? — Да, убили! Хотя публикация тут, как мне кажется, ни при чем. Просто так совпало. Убили её за то, что она нашла новые факты для возбуждения уголовного дела. — Кто занимается расследованием убийства? — Капитан Батурин из ОВД «Полежаевское». Но думаю, что уголовного дела возбуждать не будут. Уже есть заключение, что она умерла от сердечного приступа. На том конце провода стало очень тихо. — Ладно, это мы пока опустим, — пробормотал Толик. — Что ещё ты опубликовал за последние дни? — Криминального больше ничего. Только уфологическое. — В общем, так, — деловито произнес Калмыков. — Сиди где сидишь и не высовывайся, пока я не позвоню. Я прозондирую по своим каналам насчет тебя. Короче, старик, давай, до связи. И не унывай! Думаю, все будет хорошо. Берестов водворил телефонную трубку на место и облегченно вздохнул. Настроение несколько поднялось и самочувствие улучшилось. Леонид заварил чай, сделал бутерброд с колбасой и маслом и хотел всего на минуту положить голову на подлокотник дивана. Но вдруг заснул. Причем заснул так крепко и сладко, что, проснувшись, долго не хотел открывать глаза, предчувствуя, что стоит их открыть, как заботы и неприятности снова обрушатся на его бедную голову. Но внезапно раздался звонок. Берестов радостно метнулся к телефону, полагая, что это звонит Калмыков. Только, к своему удивлению, услышал милый голосок Лилечки. — Берестов, это вы? Звонит Иванова. — Я узнал тебя. Слушаю. Сердце Берестова переполнилось какой-то дурацкой нежностью. Пришлось кашлянуть, чтобы придать голосу более суровый тон. — Леонид Александрович, Авекян не убивал! — Откуда такая уверенность? Он тебе сам сказал? — Нет. Я просто знаю. — Откуда, если не секрет? — Секрет. Берестов насупился. Немного помолчал и спросил: — Но он был в день убийства на квартире у твоего… сожителя? — Был. Они приезжали с Андреем. Я должна была привезти договор на поставку бумаги, но мой рейс отложили на неопределенный срок. Авекян, не дождавшись меня, поехал к Алексею узнать, когда меня ждать с договором. Там они вдвоем распили бутылку коньяку, а Андрей, который не пил, потому что был за рулем, поранил себе палец, когда резал колбасу. Это его кровь была на полу в прихожей, а не Алексея. Алексея они оставили тепленьким, но здоровым и в хорошем настроении. Видимо, потом, когда он пьяный принимал ванну, с ним и случился сердечный приступ. — Это тебе Авекян рассказывал? — Мне он ничего не рассказывал. Он рассказывал это другим. — Ты с любовниками общаешься через посредников? — Он никогда не был моим любовником. — А сейчас? — И сейчас. На душе Берестова стало удивительно легко, но все равно какая-то острая шпилька продолжала торчать в сердце. — Послушай, Лиля, откуда у тебя такая уверенность в непричастности Авекяна? У меня ощущение, что ты звонишь по его указанию. — Не угадали! Он сейчас в милиции! — Наконец-то! — обрадовался Берестов. — Там из него вытрясут показания. А, кстати, почему ты за него заступаешься? — Потому что он в этой истории вообще ни при чем. — Откуда ты знаешь? — Знаю, потому что знаю… Алексей перед смертью кинул мне на пейджер сообщение, в котором признался, что виноват в своей смерти сам… — Ты это серьезно? — усомнился Берестов. — Ты можешь сейчас прочесть мне это сообщение? — По телефону не могу. Приезжай в редакцию — прочтешь. — Сейчас подъеду! Берестов начал стремительно одеваться. Но, когда влез в кроссовки, глубоко задумался. Стоп! Куда он намылился? Толик приказал не высовывать носа, пока он не позвонит. Берестов устало опустился на табурет. И все-таки, если Лилечка не любовница Авекяна, зачем ей надо его выгораживать? Какого черта она вообще звонила? На столе стояла чашка с невыпитым чаем и блюдце с двумя несъеденными бутербродами. Берестов начал механически жевать бутерброд и запивать его остывшим чаем. «Все она врет! — неожиданно мелькнуло в голове. — Девушкам с такими глазками верить нельзя!» Она могла звонить только с единственной целью: выманить его из дома. Чтобы по дороге в редакцию бедного доверчивого журналиста грохнули высокогорные дружки Авекяна? Здесь есть логика: Авекяна допрашивают. У него железное алиби. Разве это не самый удобный момент избавиться от зарвавшегося корреспондента… Берестов даже перестал жевать, возмущенный таким коварством. Эх, а ещё Лилечка! А ещё Иванова… Бог знает, к чему привели бы его дальнейшие мысли, если бы не новый телефонный звонок. «Опять она! — мелькнуло в голове. — Проверяет, вышел я или ещё дома». Но это звонил Толик. Голос его был встревоженным. — Насчет тебя я узнал. Авекян здесь вообще ни при чем. Его только что допросили и выпустили. Он чист. Менты против тебя тоже зла не имеют. В морге нервничают и хотят подавать на тебя в суд за клевету. А в ОВД долго смеялись. — Над чем? — Над твоей некомпетентностью. Оказывается, Авекяна с водителем после смерти Климентьева допрашивали. ОВД в курсе, что они были у Алексея за час до его смерти. Так что ты зря потратил газовый патрон, тем более стрельнув в помещении, — хихикнул Толик. — Кстати, когда тебя захлопнул лифт, твои друзья здорово перетрухнули. Они пожарным ломом разворотили дверцу и, можно сказать, спасли тебе жизнь. А везли они тебя в больницу, потому что ты не подавал признаков жизни. — Все я подавал, — пробормотал Берестов. — Но не для Авекяна. — В общем, с Авекяном ты прокололся. Бывает. Он совсем ни при чем. Менты тоже, кстати, ни при чем. Скажи, что ты ещё опубликовал, кроме уфологии? — Больше ничего! — Ладно, сиди! Я полистаю твои публикации. Не успел Берестов положить трубку на место, как раздался новый звонок. «Черт! Не квартира, а телефонная станция!» — Добрый день! — услышал Леонид совершенно незнакомый голос. — Могу я поговорить с Берестовым? — Вы уже с ним говорите, — пробурчал в ответ журналист. — Извините, не узнал. Долго жить будете! Звонит вам Вячеслав Колесников из газеты «Версия». — Да-да, я вас вспомнил! Здравствуйте, Вячеслав! — оживился Берестов. — Чем могу служить? — В общем-то я хотел бы с вами встретиться для консультации, — вежливо пояснил Вячеслав. — Ведь вы давно пишете на уфологические темы. — О чем будет базар? — Видите ли… — замялся Колесников. — Разговор это не телефонный. У меня есть интересные материалы, которые перекликаются с вашими публикациями. — У меня много публикаций. Если можно, поконкретней, — щелкнул пальцами Берестов. — Что у вас за материалы? — Кое-какие документы, связанные с гибелью Мэрилин Монро. Вячеслав сделал паузу, чтобы насладиться эффектом, произведенным этой информацией, но на Берестова его слова не произвели впечатления. — Я слушаю, слушаю… — В первоначальном протоколе было написано, что Мэрилин Монро умерла от сердечного приступа. На лбу у неё были две параллельные полосы, сделанные бритвой… — Где встретимся? — перебил Берестов. — Давайте у памятника Пушкину! 31 Они встретились через полчаса в назначенном месте. После крепкого рукопожатия Вячеслав произнес с интеллигентной улыбкой: — Вашей смелости можно позавидовать. Журналист «Версии» был одет во все джинсовое. Выглядел не более чем на сорок. Он был интеллигентного вида, высок, худощав, с длинными светлыми волосами и проворными серыми глазами. На носу блестели дорогие очки в серебряной оправе. — В чем же смелость? — поинтересовался Берестов. — В том, что вы публикуете. Лично я, расследовав обстоятельства гибели Климентьева, на публикацию не решился. — Опасно для жизни? — Думаю, что да. — И в чем опасность? — В том, что на трупе стоял знак «убийство не расследовать»! — Разве есть такой знак? — изумился Берестов. Колесников подозрительно посмотрел по сторонам и предложил зайти в какую-нибудь тихую кафешку. Они спустились в переход и вышли на Тверской бульвар. Миновав «Макдоналдс» и немного не дойдя до Бронной, спустились в какой-то подвальчик под названием «Лира». Там они нашли уютный темный уголок с маленьким столиком и заказали по бокалу «Каберне». — Так вы сказали, есть специальный знак, не рекомендующий расследовать убийство? — переспросил Берестов, предварительно отхлебнув из бокала. — Не только не рекомендующий, но и категорически запрещающий это делать, — улыбнулся журналист «Версии». — Странно, что вы этого не знали. — И что это за знак, если не секрет? Впрочем, кажется, я догадываюсь, — усмехнулся Берестов. — Это две косые царапины на лбу, прочерченные бритвой. Не так ли? Вячеслав кивнул. — Но вы сказали, что, когда обнаружили тело Мэрилин Монро, её лоб был располосован так же? Значит, это знак международный? — Выходит, что так, — пожал плечами Вячеслав. — Честно говоря, я не слышал такое про Мэрилин Монро. Вячеслав достал из сумки какую-то ксерокопию на немецком языке и показал Берестову. — Из немецкого журнала «Штерн». Если в общих словах, то о самоубийстве Мэрилин Монро здесь сказано так: официальный протокол осмотра места происшествия был составлен гораздо позже. Он как раз и был предназначен для прессы и национального телевидения. Но был ещё один протокол, составленный сразу же после осмотра дома актрисы. Этот документ не для широкой публики. Об этом, спустя десять лет, рассказал один из полицейских, который был в составе следственной группы. Вот что он пишет: «На самом деле Мэрилин Монро застали не на полу, а в собственной постели со скрещенными на груди руками. Она была одета в дорогой французский пеньюар, светло-голубого цвета, с белыми кружевами и бордовыми розами. Актриса лежала на белоснежной, только что застеленной постели. Лицо её было бледным, вид — умиротворенным. Лоб уродовали две ровные запекшиеся царапины от лезвия бритвы. Во время обследования у неё на сгибе локтя был обнаружен след от укола. По предварительному осмотру врач определил смерть от сердечного приступа». Леонид внимательно слушал и думал о своем. — Любопытно, — пробормотал он. — Более чем любопытно. А вот ещё послушайте, из «Нью-Йорк Таймс»: «В последнее время Мэрилин Монро выглядела усталой и раздражительной. Она часто жаловалась друзьям, что на чердаке её дома Агентство национальной безопасности с целью охраны установило какой-то аппарат. Из-за него у актрисы часто по утрам болела голова, а перед сном бывали галлюцинации. Причем в галлюцинациях она часто видела не только своих умерших родственников, но и инопланетян в сверкающих комбинезонах. Также из-за этой установки на чердаке в её доме несколько раз выходили из строя электроприборы…» — Так-так, — пробормотал Берестов, грустно улыбаясь. — А вот что пишет «Юманите», — не унимался Вячеслав, поднимая глаза на Берестова. — «Незадолго до смерти, как рассказывают её соседи, актриса забралась на чердак своего дома и своими руками скинула оттуда какой-то ящик с экраном, похожий на телевизор, а следом — люстру с пятью рожками. Эти предметы валялись перед её домом несколько часов. Затем за ними приехала машина из службы безопасности и увезла…» Вячеслав перестал читать и вопросительно уставился на Берестова. Берестов уставился на Вячеслава. — Ну, Леонид? Что вы на этот счет думаете? — Что думаю? Честно говоря, ничего не думаю. А вы что думаете? Ведь вы тоже расследовали убийство Климентьева. — Но про инопланетян мне Зинаида Петровна ничего не рассказывала. О них я впервые прочел в вашей статье. И сразу подумал, что вы все это списали из «Нью-Йорк Таймс», — потряс листами Вячеслав. — А я подумал, что вы меня дурачите, пересказывая мне мою же статью. Однако в ней я не писал про телевизор и люстру с пятью рожками. — А вы видели и то и другое? — вытаращил глаза Вячеслав. — Не только видел, но и, кажется, знаю, где все это находится. Я сразу догадался, что на Климентьеву воздействовали аппаратом. — Каким аппаратом? — Тем самым, египетским, который преобразует наше электромагнитное бытие в субстанцию тонкого мира. Эти инопланетяне в световом коридоре никакой не символ. Это реальные существа, которых извлекали из тонких миров мировые деспоты. — Но для чего? — Титаны каким-то образом воздействуют на массы, пробуждают в них воинственный национализм, сплачивают нацию для войны. — Только для войны? Может, ещё для каких-то свершений? Сплоченная нация хороша и для мира. — Может быть. Колесников сглотнул слюну и, слегка заикаясь, напомнил: — Н-но вы сказали, ч-что знаете, где спрятан этот аппарат? — На чердаке одного дома. — И можете показать? Берестов поскреб ногтем висок. — Поехали! Быстро допив остатки вина, друзья вылетели из-за стола и помчались на Тверскую ловить машину. Остановив какой-то «москвич», журналисты вскочили в него и, показав шефу пятидесятидолларовую бумажку, понеслись в направлении Киевского вокзала. Через пятнадцать минут они уже стояли у подъезда дома Климентьевой. Набрав код и без проблем поднявшись на двенадцатый, журналюги полезли ещё выше — на техэтаж. Вскоре они уперлись в железную решетку с навесным замком. — Я думаю, аппарат находится за той дверью, — с усмешкой произнес Берестов, указывая на бронированную дверь за решеткой. — Каптерка как раз над квартирой Климентьевой. Из нее, я думаю, и воздействовали на нашу Зинаиду Петровну. — А зачем? — Откуда я знаю, зачем? Может, экспериментировали, испытывали аппарат. Вы мне лучше скажите, за что грохнули её сына? Вы ведь расследовали это дело. — Ну в общем-то да. Только, надеюсь, вы не будете об этом писать? — Чтоб я сдох! — В таком случае, судя по знаку, который запрещает расследовать эту смерть, его приговорили к смерти за предательство. — Приговорили? Без суда и следствия? Ни черта себе! Он что же, был связан с масонской ложей? — Почему сразу с ложей? Просто с оборонкой. — С космической? — Ну, видимо, да, если на двери у него была фотонная сигнализации. — Это ещё что за хренотень? — Боже мой! Как вы расследовали? Вы же ничего не поняли, а печатаетесь целыми разворотами! Теперь мне ясно, почему вы так смело опубликовали эту историю. Поясняю: фотонная сигнализация — это специально намагниченная дверь, которая реагирует на малейшие изменения нервной системы в организме человека. Она размагничивается только в том случае, если дверь перевернуть вверх ногами. — А если совершить убийство с неразмагниченной дверью? — Чревато. Она обладает функциями черного ящика. Берестов крепко задумался. Затем произнес шепотом, после некоторого молчания: — Значит, его грохнули фээсбэшники? А за что? — Об этом нам никогда не узнать. Возможно, он продал на Запад чертежи каких-то секретных космических технологий. — Его мамаша тоже продала? — А что, и она умерла? — удивился Вячеслав. — Слушайте, да это же сенсация! У меня даже руки зачесались! А у вас? — А в нас уже стреляли. Поэтому от сенсаций я пока воздержусь. Так что пойдемте, Слава, по домам… — И вам не любопытно узнать, что за этой дверью? — поинтересовался Вячеслав. Берестов снисходительно покачал головой. — У вас есть план, как туда войти? — Есть! Мы завтра туда войдем. Если нас не опередят. Скажите, кто ещё может знать об этом аппарате? — Наверное, ученики конструктора, — пожал плечами Берестов. — А вы знаете имя конструктора, который собрал этот аппарат? — Предполагаю, что это Николай Минаев. — Ах да, вы же писали! И про ученика его писали, Перова, кажется… — Не Перова, а Петрова… Виктора Львовича… После того как они, наконец, расстались, какое-то непонятное чувство беспокойства охватило Берестова. Выйдя из метро, он встал под горящий фонарь, нашел в записной книжке телефон Петрова и позвонил ему с мобильного. — Это Леонид, извините, что так поздно! Не могли бы вы мне дать телефон вдовы Николая Минаева? — Сейчас поищу, — ответил голос с рязанским говором, — но если сегодня не найду, поскольку уже поздно, до завтра обязательно. Однако телефон он нашел, и довольно быстро: — Записывайте, Леонид! Диктую. Ее зовут Светлана Павловна. Фамилия Минаева… Записав номер вдовы, Берестов тут же позвонил ей, не отходя от фонаря. Ему ответил сонный женский голос. — Извините, это звонит Леонид Берестов, коррес пондент «Московских вестей»… — А-а, я читала вашу статью, вы упомянули моего мужа. Мне было приятно. Сейчас он незаслуженно забыт и не упоминается ни в одной энциклопедии. А ведь его заслуги очень велики. — Скажите пожалуйста, его бумаги, труды, чертежи сохранились? — Что вы! Сразу же после смерти пришли товарищи с Лубянки и все выгребли. Мне не оставили даже его писем ко мне. Забрали все: бумаги, проекты, схемы, электромагнитные аппараты. Забрали даже телевизор… — Что вы говорите? А телевизор-то зачем? — А затем, что первый свой электромагнитный аппарат по изменению природы пространства он сконструировал из телевизора. Он подвешивал над ним пятиламповый ионный ускоритель, который фокусировал что-то в кинескопе. Ну, там ещё добавлялись какие-то детали, подробностей я не знаю. А в результате эффект достигался фантастический: если встать перед телевизором на расстоянии трех метров, на экране отражалась эфирная субстанция человека, правда, в перевернутом виде. Понимаете? — О да, конечно, понимаю! — Это первый аппарат на Земле, который приоткрывал завесу тонкого мира! Помню, все соседи приходили глядеться в наш телевизор. Ведь он видел все болезни на пять лет вперед. Те органы, какие были нездоровы, отражались черными… Но недостатком, конечно, было, что этот аппарат потреблял очень много энергии. Когда мы его включали, то все лампочки в доме горели вполнакала. А когда мы включили первый раз, обесточили весь дом. Сгорели даже провода на столбах. Соседи были в шоке. Вот такие дела. Потом Коля конструировал уже более серьезные аппараты. Своими руками, конечно, уже не делал. На него работал целый завод в Перми. — Где, вы сказали, в Перми? — Ну да, в Перми! Там был такой экспериментальный завод, который осваивал подобные технологии. Назывался «Аврора». Берестов поблагодарил милую женщину и поплелся домой. «Ну вот, оказывается, никто не забыт и ничто не забыто, — думал журналист. — И дело Минаева продолжается на том же предприятии „Аврора“, и труды его давно в надежном месте, и чертежи наверняка в работе. Так что вы поторопились, Виктор Львович, с утверждением, что его исканиям нет места в сегодняшней жизни…» Но свою мысль по поводу исканий журналист не успел довести до конца. Зазвонил сотовый. — Ты где ходишь? — услышал он голос Калмыкова. — Я же тебе велел не высовываться. Так вот, слушай, старик: ты хоть приблизительно представляешь, куда ты влез? — Теперь уже представляю, — вздохнул виновато Берестов. — Так радуйся! Убивать тебя не хотят. Тебя прощают. — За что? — За то, что сунулся туда, куда тебе не следует. Более того, с тобой хотят поговорить. В общем, так: завтра выходи на работу и делай заявку на интервью с председателем ассоциации ветеранов «Альфа». Его фамилия Тургенев. Запомни! Возьмешь у него интервью, потом мне расскажешь. Понял? — Понял. Но поймет ли Авекян. — Плевать на Авекяна. Лишь бы ты понял! 32 Утро следующего дня было настолько солнечным, что к Берестову опять вернулось веселое настроение. Он вскочил с постели и, не позавтракав, помчался в газету. Однако все равно опоздал. Переступив порог редакции, он по смертельной тишине определил, что летучка уже началась. В отделах никого не было, даже не было на месте секретарши Оли. «Перестреляли их, что ли, всех?» — подумал Берестов и услышал за дверьми редакторского кабинета мощный бас Авекяна: — Сегодня начало праздника пива. На открытии будет Лужков. Обязательно надо сделать фоторепортаж. И ещё сегодня на Тверской будут открывать бюст… Берестов пнул ногой дверь и вошел в кабинет. Так и есть. Вся редакция в сборе. И все, как один, уставились на него. Даже замерла копавшаяся в шкафу секретарша Оля. — Так кому сегодня будут открывать бюст? — произнес Берестов вместо приветствия. — А кому бы ты хотел? — пробасил Авекян, сердито глядя на распоясавшегося корреспондента. Берестов обвел взглядом присутствующих и, встретившись с синими глазками Лилечки, насмешливо произнес: — Ну… бюст Ивановой мы уже видели. Предлагаю открыть бюст Ольги. Глаза секретарши округлились. Она схватила под мышку первую попавшуюся папку и поспешно покинула кабинет. Коллеги уткнулись в собственные блокноты, давя улыбки. Авекян, после короткого молчания, произнес: — Что, Берестов, сегодня ты собираешься делать? — Хочу взять интервью у Виктора Тургенева, депутата Госдумы и председателя ассоциации ветеранов «Альфа». Авекян подумал и сказал: — Главное, что ты должен узнать: сколько бывших «альфовцев» ушло в криминал? Еще спроси, инструктируют ли они чеченских боевиков. Дальше летучка покатилась по своему обычному руслу. Берестов за это время успел познакомиться со свежим номером «Вестей», на первой странице которого бросался в глаза заголовок: «Путин мстит за жену». Берестов отыскал заметку и чуть не расхохотался. В ней без тени иронии утверждалось, что НТВ в одной из своих передач неуважительно отозвалось о жене президента и именно поэтому президент упрятал в Бутырку главу Медиа-Моста. Дальше шла информация о том, что Путин все-таки вернул ТВЦ Лужкову. Причем вернул только потому, что прокололся с Гусинским и теперь боялся проколоться с Лужковым. Берестов взглянул на Лилечку и покачал головой. «Эх, Лилечка, Лилечка! Какой бред тебя заставляет писать этот тупой армянин. И все ради того, чтобы привлечь москвичей к своей гнусной газетенке». Отсидев летучку, Берестов сразу позвонил Тургеневу в Госдуму. Трубку снял его помощник. — Это из «Московских вестей», Леонид Берестов, насчет интервью с председателем… — Да-да, я в курсе. Запишите адрес! С одиннадцати до двенадцати он будет вас ждать. Берестов посмотрел на часы, вставил в диктофон новые батарейки, в ручку — новый стержень, вынул из стола свежий блокнот и тяжело вздохнул: «Пора начинать новую жизнь!» По пути он зашел в бухгалтерию и попросил, чтобы его зарплату переправили в Лон донский банк. — Как всегда, всю? — спросила бухгалтерша. — До единой копейки! — ответил Берестов и вышел из редакции. Он доехал до метро «Семеновская», отыскал нужный переулок и в нем особняк с глухими воротами. Через ворота он прошел без особых проблем. Его, видимо, ждали. Шкафообразный охранник проводил журналиста на второй этаж и сдал из рук в руки красивой блондинке, которая сразу же усадила его на диван и предложила кофе. — Придется подождать. Виктор Семенович занят, — сказала она с сияющей улыбкой. Ждать пришлось недолго. Не успел Берестов сделать и двух глотков, как его пригласили в кабинет. Навстречу вышел стройный подтянутый мужчина лет сорока с пышной светлой шевелюрой и проницательным взглядом. Он пожал Берестову руку и указал на кресло. Сам же расположился на соседнем. В эту же секунду блондинка внесла на подносе симпатичный чайничек с двумя чашками, фарфоровую сахарницу и вазочку с печеньем. Пока она раскладывала все это на столике, Берестов готовил диктофон и блокнот с ручкой. — Ну, — произнес председатель ассоциации, после того как дверь за секретаршей закрылась, — что вы хотели у нас узнать? — В первую очередь — о дальнейшей судьбе ветеранов группы «Альфа»! начал борзо Берестов. — О тех, кто пострадал, исполняя служебный долг? — Как раз наоборот. Я уверен, что те, кто пострадал, обеспечены «от» и «до». Меня интересует судьба тех, кто отслужил. Ведь, в сущности, пенсионер «Альфы» — это тридцативосьмилетний мужчина, полный сил и здоровья. В СМИ то и дело мелькает информация, что ваши люди, отслужив, находят себе применение как в криминальных структурах, так и в чеченских бандах? Виктор Семенович подцепил щипчиками сахарок и улыбнулся. — За два подразделения — «Альфа» и «Вымпел» — я могу ручаться. За всю историю спецназа ни один из бойцов этих отрядов не переметнулся на ту сторону баррикады. Про другие отделения ничего сказать не могу. — Про другие, это какие? — насторожился Берестов. — Видите ли, — сморщил лоб председатель, — в последнее время как-то сместилось понятие о спецназе. В СМИ чуть ли не ежедневно передают, что погибло столько-то и столько спецназовцев. Вот недавно передали: «В Чечне расстрелян отряд спецназа. Убито 28 человек». Журналисты хотя бы понимают, что группа «Альфа», точнее, группа «А» — привилегированный род войск. На обучение одного бойца затрачивается семь лет. Это все офицеры КГБ. Причем лучшие из них. А журналисты называют спецназовцами всех подряд. Омоновцев, например, по сути, простых сержантов, которые всего-то два года отслужили в армии и перешли в отряд МВД. Поэтому, — покачал головой Тургенев, настоящие спецназовцы никогда не инструктировали бандитов. Берестов, пристыженный своим невежеством, несколько сбавил журналистскую борзость и уже более мягко спросил: — Современный спецназ также пополняется офицерами ФСБ? — Нет, почему же, сегодня берем и из ВДВ. Но отбор по-прежнему жесткий. А вообще группа «А» — это детище Лубянки. Она была создана по личному указанию Андропова в 1974 году. Было выбрано 30 офицеров КГБ и отправлено на обучение. Задача стояла трудная — за шесть лет сделать из них бойцов особого назначения мирового уровня. — Почему за шесть? — Мало кто знает, — усмехнулся Тургенев, — что одной из причин создания отряда специального назначения послужил инцидент с расстрелом евреев на Олимпиаде в Мюнхене. В семьдесят четвертом уже было известно, что следующая Олимпиада будет проходить в Советском Союзе. Вот чтобы не было подобного эксцесса и в Москве, был подготовлен отряд. И надо отметить, тут Тургенев взглянул на Берестова и странно улыбнулся, — весьма вовремя. — Во время Олимпиады были какие-то эксцессы? — насторожился Берестов, соображая, что перед Олимпиадой был эксцесс с летающей тарелкой. — Они начались после Олимпиады, — спокойно ответил Тургенев. — Сразу же по её окончании в стране начался разгул диссидентства. Пошла волна захватов авиалайнеров. Об этом мало писали. Но сегодня можно сказать, что это было самое горячее время для «Альфы». Это уже после девяносто первого года, когда со спецподразделения была снята завеса секретности (случилось это после штурма Вильнюсской телебашни, когда один из наших сотрудников был убит и ни одна часть не признала его своим), все наши операции проходили под пристальным вниманием прессы. — Подчинялись вы, конечно, непосредственно Андропову? — улыбнулся Берестов, догадавшись об истинной причине создания спецподразделения в Советском Союзе. — Разумеется, — кивнул председатель. — Потом непосредственно Крючкову… — Однако в августе девяносто первого вы не подчинились Крючкову, когда он дал приказ штурмовать Белый дом? — А мы служим не царю! Мы служим государству, — повысил голос Тургенев. — В сущности, нам наплевать, кто президент. Наша задача защищать людей от террористов. Те, кто сейчас служит в «Альфе», так же преданы государству и так же дорожат честью своего подразделения, как и их предшественники. «Ну вот, — отметил про себя Берестов, — уже наметился и заголовок для будущей статьи: „Мы служим не царю!“ Или лучше вот: „Нам наплевать, кто президент!“ Второй более хлесткий!» — А, кстати, на нынешнего президента вам тоже наплевать? Тургенева вопрос не покоробил. Он так же спокойно ответил: — Я был рад и горд тем, что сотрудник КГБ стал президентом России. Как воспользуется Путин сегодняшней поддержкой и доверием народа, я смогу сказать только через полгода. Сейчас, на мой взгляд, он все делает правильно. Его заявление, что он хочет быть равноудаленным от всех олигархов России, вселяет надежду, что им Путина подмять не удастся. Это было сказано таким тоном, что видавший виды журналист сообразил: по поводу дальнейшей судьбы олигархов председатель ассоциации знает намного больше. Также Берестов чутко уловил, что распространяться в этом направлении Тургенев больше не желает. — И все-таки вы мне не сказали, где работают уволенные в запас «альфовцы», — как можно мягче сказал Берестов. — Не сидят же они с семечками на лавочках. Тургенев подавил улыбку. — На сегодня ни один ветеран не оставлен без работы. Те, у кого есть силы, работают и зарабатывают достойно. Кто работать не в состоянии, тому помогает ассоциация. Семь лет назад мы создали ассоциацию ветеранов «Альфа», чтобы помочь семьям погибших. Государство назначает небольшую пенсию в качестве компенсации и тут же забывает. Поэтому мы были вынуждены объединиться. Вторая причина — в наших политических и социальных интересах. На наши головы лились обвинения, что мы делали не то в Афганистане, Ереване, Вильнюсе. Нам надоело отплевываться каждому по отдельности, и мы решили объединиться. На сегодняшний день мы морально и материально поддерживаем двадцать семей из тех, которые потеряли кормильца. — Но каким образом вы зарабатываете деньги? — поддержал разговор журналист, отмечая, что опять-таки не получил ответа на конкретный вопрос. — Создаете частные охранные и детективные агентства? — Да, такие агентства тоже создаются при наших структурах. — Вы создаете структуры? — Учреждаем! На сегодня в наших руках сосредоточено более ста структур. Почему бы нет? Мы входим в число учредителей различных банков, в состав советов и наравне с банкирами получаем дивиденды от деятельности банков. — Но чтобы стать учредителем банка, нужно иметь первоначальный капитал. — Мы ценны банкирам не деньгами, а своим именем. На нас работает имидж. Теперь пришла очередь улыбаться Берестову: он представил, как входят «альфовцы» в банк в камуфляже и вежливо просят, чтобы их взяли в Совет директоров. Редкий банкир рискнет отказать в подобной просьбе. — Кроме того, — продолжал спокойно Тургенев, — нынешние ветераны сегодня активно входят во власть. — Во власть? — поднял брови Берестов. — Почему нет? Мы никогда не скрывали и сейчас стоим на этих позициях, что люди, которые много лет проработали в КГБ, имеют такое же право идти во власть, как и остальные граждане России. Если преступники и бандиты пытаются войти во власть, то нам, как говорится, сам бог велел! На сегодняшний день мы уже обладаем некоторой долей власти. Я — депутат Госдумы. Бывшие наши спецназовцы — мэры городов, советники законодательных собраний, председатели дум как в Москве, так и в других городах. — А бывали случаи, когда спецназовцы, выйдя на пенсию, спивались? — не выдержала профессиональная натура Берестова. — Могу назвать только один случай. Это был мой подчиненный. Фамилию называть не буду. После штурма дворца Амина у него случился психологический срыв. Он не мог выйти из штопора. Стал злоупотреблять. В прошлом году мы его похоронили… — Понятно… — задумался Берестов и вдруг понял, что никому из этой структуры не то что спиться, но и помыслить об этом нельзя, ибо жизнь им уже не принадлежит, поскольку они все повязаны одним жгутом. Понятно, что любой шаг в сторону рано или поздно кончается похоронами. И когда Берестов спускался по ступеням в сопровождении бойца специального назначения, неожиданно встретился с другим бойцом, поднимающимся навстречу. Это был черноволосый, стриженный под ежик парень лет двадцати пяти. У него были голубые глаза, тонкий нос с небольшой горбинкой, на подбородке ямочка, а на лбу бордовый шрам с белыми лапками от швов. Увидев Берестова, он улыбнулся. Берестов улыбнулся тоже. А когда через час журналист столкнулся в редакции с Авекяном, то едва удержался, чтобы не сказать ему что-нибудь по поводу его нерусской «бестолковки». — Ну как, — спросил редактор, перекрывая своим мощным торсом и без того неширокий вход в отдел, — выяснил, сколько «альфовцев» воюет в чеченских бандах? — Что за дурацкие фантазии?! — воскликнул Берестов. — Ты хоть представляешь что такое группа «Альфа»? Это отборные офицеры ФСБ. Они учреждают банки, страховые компании, аудиторские фирмы, не говоря уж о спортивных клубах и частных охранных предприятиях. Они формируют собственные экономические структуры, а кроме того, активно внедряются во власть. А ты говоришь, инструктируют чеченцев. — Да? — почесал затылок Авекян и ушел пристыженным. 33 Не успел Берестов расположиться за столом и включить компьютер, как позвонил Калмыков. — Ну как? — спросил он. — Все в порядке, — ответил Берестов. — Теперь, слава богу, я знаю, кто в меня стрелял… Я его видел собственными глазами. — Значит, тебе его показали? Прекрасно! Хоть какая-то ясность… Ну теперь ты понял, что к чему? — Понял одно: в России идет активный захват власти кагэбэшниками. Путин укрепляет власть по вертикали, а «альфовцы» укрепляют её по горизонтали. Они создают свои экономические структуры, подминают под себя банки, учреждают предприятия. Так вот, старик, на меня сегодня нашло прозрение: кагэбэшника на президентский пост начали готовить с девяносто четвертого года. — Почему с девяносто четвертого? — Да потому что в девяносто четвертом создалась ассоциация ветеранов «Альфа». Как мне пытался втереть очки её председатель, ассоциация возникла чисто для материальной поддержки семей погибших. А эти семьи можно пересчитать по пальцам. Прикинь, для того, чтобы поддержать двадцать семей, ассоциация учредила сотню структур? Нехило? И во главе каждой — бывший «альфовец». — Надеюсь, ты об этом не будешь писать? — А что, могут грохнуть? — Не будем углубляться. Ты все правильно понял. Но неправильно толкуешь. Почему непременно кагэбэшники? Что за презрительный тон!.. Почему не люди, которые хотят вернуть достоинство нации? — Достоинство нации? Однако странно слышать это от человека, работающего в «Коммерсанте» на того самого олигарха, который сделал все, чтобы этого достоинства у нации не было. — Давай и в этот вопрос не будем углубляться. А что касается захвата власти кагэбэшниками, то эту мечту на Лубянке лелеяли не с девяносто четвертого, а с пятьдесят третьего. Но в пятьдесят третьем Жуков помешал чекистам захватить власть. А в восьмидесятом — Олимпиада. — Впервые об этом слышу. — Ты не знал, что в семидесятых готовился кагэбэшный переворот? Ну ты, старик, совсем темный. А для чего, по-твоему, Андропов создал группу «А» в семьдесят четвертом? И не только её. Сеть таких групп. Просто группа «А» засветилась после штурма Вильнюсской телебашни, вот и стала как бы легальной. — А мне Тургенев сказал, что группу «А» создали для того, чтобы защитить евреев на Олимпиаде. Калмыков так расхохотался, что Берестову пришлось зажимать трубку. — Вот об этом можешь написать! Это понравится всем. Даже Авекяну! Юмора он, конечно, не поймет, но сообразит, что этот факт для его газеты. Так вот, старик, в середине семидесятых были видны все признаки чекистского переворота. Создали секретные подразделения. В народе начали пропагандировать авторитет комитетчиков. Кликнули писателей, киношников! Приступили к съемкам суперфильма «Семнадцать мгновений весны». Наверняка Тихонова готовили на роль символа русской нации. Хотя, возможно, и Мордюкову — на Родину-мать. Но когда Андропов пришел к власти, русскому национальному возрождению помешало международное положение. — Американцы, что ли? — Они, собаки! На готовящийся в Союзе имперский национальный подъем они ответили противоракетной системой СОИ. Вот тут Россия впервые почувствовала, что в вооружении её обошли. Правда, временно. По всем признакам в секретных лабораториях у нас готовилось что-то покруче СОИ. Но почему-то запаздывало. Так что начинать русское национальное возрождение в восемьдесят третьем было рановато. Не на что было опираться. Ну а после того как Андропову помогли уйти в лучший мир, страна покатилась по наклонной. Пошла серия уступок Пентагону, которую назвали перестройкой. Собственно, задача Горбачева заключалась в том, чтобы пустой болтовней о демократии оттянуть время, пока наши военные заводы не разработают что-нибудь более мощное. Чтобы ухнуло так ухнуло! Но тут выскочил откуда-то Ельцин, который либо не понимал, что творится, либо прикидывался непонимающим. В результате мы имеем то, что имеем: теоретическую демократию и экономический хаос с финансовой властью евреев. — Но военно-космическая власть, я надеюсь, ещё в руках кагэбэшников? — Я тоже на это надеялся. Но когда в августе девяносто первого не удался кагэбэшный переворот, я сильно в этом засомневался. Если бы у комитетчиков было в руках что-то из новых разработок, они бы действовали поуверенней. А так у меня сложилось впечатление, что им совершенно не на что было опереться. — А сейчас есть на что? — А ты как думаешь? Посмотри, как уверенно ведет себя Путин в Европе. Снова эти имперские амбиции России. На что-то они должны опираться? Допускаю, что сегодня то, над чем двадцать лет корпели в секретных лабораториях военного комплекса, в России уже есть. Так что, старик, твоя фантазия на тему «России дан знак мирового господства», думаю, вызвала некоторый переполох в определенных кругах. — Кто бы мог подумать? А все невежество и это идиотское стремление зацепить читателя, хоть чертом лысым. Так и грохнуть могут! Так ты полагаешь, сегодня у Путина реальная возможность отстранить от власти олигархов? Вернее, как он сам выразился, «всех равноудалить к чертовой матери», точнее, «замочить в сортире»? Калмыков рассмеялся. — Думаю, на этот раз у господ с Лубянки более реальные шансы возродить нацию, чем в восьмидесятом и девяносто первом. Возьми это на вооружение и не лезь в бутылку. До связи! Берестов тяжело вздохнул и водворил трубку на место. Настроение почему-то испортилось. «Пойти разве что поболтать с Лилечкой, — подумал он. — Попросить полный текст предсмертного сообщения её почившего сожителя…» Однако столь блестящую мысль прервал новый телефонный звонок. Звонил Петров. — Леонид, это вы? Наконец-то я к вам дозвонился. Целый день звоню. У вас все занято и занято. Вот что, Леонид! Меня сегодня ограбили! — Как это? — выдохнул Берестов. — Вышел утром в магазин за хлебом. Прихожу — кассет с лекциями Минаева нет! Причем в квартире никаких следов беспорядка. Дверь закрыта, замок не выломан. — То есть открыли ключами? — Либо ключами, либо отмычкой. Но если отмычкой, то открывал профессионал. — А есть ещё у кого ключи от вашей квартиры? — Ну, конечно, есть ещё у жены. Я как увидел, что кассеты исчезли, сразу же позвонил жене на работу. Она сказала, что на кой ляд они ей сдались. А больше ни у кого ключей нет. Вот, я вам говорил, не пишите в газете про меня. А вы написали. И про кассеты рассказали. И вот к чему это привело. — Но ведь я не публиковал вашего адреса, — растерянно пробормотал Берестов, мучаясь тем, что действительно не нужно было писать про кассеты. — Так адрес мой узнали через справочное бюро. — Но это невозможно! Для этого нужно как минимум отчество и год рождения. — Ничего невозможного нет! — горько произнес Петров. — Где мне теперь искать мои кассеты? Я на вас очень обиделся… Он бросил трубку, а Берестов ещё долго держал свою в руках, слушая короткие гудки и глядя в пространство. Кому понадобились эти лекции: бывшим ученикам Минаева, соседям, прочитавшим статью, кагэбэшникам? А может, Колесникову, спецкору «Версии»? Берестов напряг мозги и вдруг вспомнил, что ему-то он как раз и сказал фамилию, имя и отчество обладателя кассет. Так что он вполне мог разыскать его адрес через справочное бюро. Берестов тут же набрал номер «Версии» и попросил позвать Колесникова. Через минуту спецкор откликнулся. — Это Берестов, — сказал журналист коротко. — Вчера вы мне обещали открыть бронированную дверь на чердак. — Раз обещал, значит, открою! — ответил Вячеслав. — Подождите минутку. Его голос и тон показались Берестову несколько растерянными. «Главное, с ним встретиться, — подумал Леонид, — а вывести его на чистую воду — дело техники». Вместо минуты прошло больше пяти. Леонид начал нервничать. Наконец трубка издала шелест и повеселевший голос Колесникова произнес: — Леонид, вы меня слушаете? Встречаемся сегодня в шесть во дворе дома Климентьевой. О'кей? — Заметано, — ответил журналист, и ужасная тоска охватила его. «Каким дерьмом приходится заниматься и ради чего? Кому нужен весь этот бред?» Он поднялся и направился в отдел к Лилечке. Иванова сидела за столом, вперив свой синий взор в холодный экран компьютера. Заметив Берестова, она подняла голову и окунула его в свой магический океан синевы. Леонид присел на стол. Две сотрудницы недоуменно переглянулись и молча отправились в курилку. — Ты вчера мне обещала показать предсмертное письмо твоего несостоявшегося мужа… — брякнул неожиданно Леонид. Тон, каким это было произнесено, не понравился Лилечке. Она пристально посмотрела коллеге в глаза и ответила: — Я раздумала. — Понятно, — произнес Берестов, соображая, что несколько переборщил с иронией. Немного помолчал, затем спросил, сдвинув брови: — Ты любила Климентьева? Лилечка пожала плечами и принялась печатать. — Но ты собиралась за него замуж? Она растерянно повела глазами и ответила: — Извините, мне сейчас материал сдавать… — Хорошо! — миролюбиво произнес Берестов. — После сдачи материала мы что делаем? — Пишем следующий материал. — Но когда-то мы освободимся? — Не раньше семи, — вздохнула она. — Тогда в восемь я тебя жду у ресторана «Тибет». О'кей? Она ничего не ответила. Но одарила Берестова весьма теплым взглядом. На душе стало легче. Берестов вернулся в отдел, сел за компьютер и вдруг пробормотал в сердцах без злобы: — А пропади оно все пропадом! 34 В шесть они встретились с Колесниковым во дворе дома Климентьевой и без лишних слов вошли в подъезд. Молча поднялись на двенадцатый и, когда уткнулись в железную решетку, перекрывающую путь на техэтаж, Берестов вопросительно посмотрел на спецкора «Вестей». Тот улыбнулся и вытащил из кармана связку ключей. Быстро, в три приема, он подобрал ключ к висячему замку, и решетка со ржавым скрежетом распахнулась. Они зашагали по пыльным ступеням к бронированной двери. — Да у вас все повадки медвежатника, — произнес Берестов. Вячеслав усмехнулся и принялся подбирать ключи к чердачной двери, на которой было два внутренних замка и один висячий. С висячим и гаражным Колесников разделался в одну минуту. С английским пришлось повозиться. Перепробовав все ключи, Колесников достал из кармана перочинный нож и, вставив его в скважину, сделал пол-оборота. Замок щелкнул. Колесников подмигнул коллеге, и они поддели дверь плечом. То, что предстало их взору, заставило в недоумении застыть на пороге. Посередине довольно просторной, оклеенной цветными обоями комнаты стояла огромная двуспальная кровать. По бокам пара кресел, а у стены миниатюрный журнальный столик с четырьмя пустыми бутылками из-под ликера. В высокий цинковый потолок было вмонтировано большое квадратное зеркало. На стене у изголовья кровати висела чеканка с обнаженной женщиной, нюхающей цветок. — Теперь я понял, зачем здесь расширяли дверь, — сказал Берестов. Чтобы впереть кровать. — Это и я понял, — отозвался Колесников. — Весь вопрос: зачем? Друзья, обменявшись удивленными взглядами, наконец переступили порог каптерки. Они осмотрели кровать, подняв матрац, перевернули кресла, двинули столик, сняли со стены чеканку и одновременно пожали плечами. После чего стали пристально всматриваться в зеркало на потолке. — У кого бы спросить стремянку, — пробормотал Колесников. — А впрочем, зеркало как зеркало… Как вы думаете, что все это значит? — Это значит, что мы опоздали, — угрюмо ответил Берестов. — Вы полагаете? — поднял брови Вячеслав. — Полагаю, что из нас двоих опоздал кто-то один. — Что вы имеете в виду? — не понял Колесников. — Что у вас было больше возможностей, чем у меня, вывезти отсюда аппарат. Вячеслав рассмеялся таким безобидным смехом, что Берестов понял: загнул не в ту степь. — Пойдемте отсюда, Леонид. Десятилетнее занятие уфологией располагает ко всякого рода фантазиям. — Скажите, это вы украли у Петрова кассеты? — спросил Берестов, выходя в коридор. Вопрос нисколько не смутил Колесникова. — На кой черт они мне сдались? — ответил он с интеллигентной улыбкой, захлопывая бронированную дверь. — Продать за границу! — Разве я похож на человека, который продает государственные секреты? — хитро прищурился Колесников. — Вы считаете, на кассетах государственные секреты? — удивился Берестов. — Наверное! — пожал плечами Колесников. Они спустились по пыльным ступеням, оставив следы от кроссовок, заперли решетку и направились к лифту. Берестов покосился на квартиру Климентьевой и вдруг увидел в глазке свет. — Там кто-то есть! — толкнул Леонид Вячеслава. — Ну и что? — Тот спокойно направлялся к лифту. — Как это что? Это квартира покойной Климентьевой. — Это не наше дело… — буднично произнес Колесников, не выказывая ни малейшего любопытства. Берестов на цыпочках подкрался к квартире. Однако к глазку приложиться не успел — дверь распахнулась и на пороге возник высокий черноволосый «альфовец» со шрамом на лбу. Берестов вздрогнул и растерянно попятился, но уже на втором шаге уперся в Колесникова. «Альфовец» улыбнулся и сделал пригласительный жест. — Нет-нет! Мы лучше пойдем! — затряс головой Берестов и в ту же секунду был молниеносно втиснут в квартиру спецкором «Версии». Захлопнувшаяся сзади дверь явилась для Берестова полной неожиданностью. — Что это значит? — сдвинул брови Леонид, вставая в боевую позу. — Да ничего не значит, — донесся из комнаты голос. — Точнее, значит, что мы решили прекратить вас дурачить. Да вы, Леня, проходите. Извините за то, что пришлось несколько с вами поиграть, но таковы правила. Берестова втолкнули в комнату, и он увидел за журнальным столиком подполковника Заруднева с дымящейся чашкой кофе. — Неужели вы действительно думали, что там был аппарат Минаева? поднял глаза подполковник. — Думал, — произнес сквозь клацающие зубы Берестов. — Это самый короткий путь из квартиры. — А почему вы решили, что этот аппарат вообще когда-нибудь был в квартире? Хотите сказать, что вы его видели? Вы видели обыкновенный телевизор, только перевернутый, а над ним обыкновенную люстру. Климентьева была мастером на такие штуки. Она знала, что вы раскрутите это дело и в конечном итоге выйдете на жену Минаева, которая, конечно, расскажет, как выглядел первый аппарат. — З-зачем ей это н-надо? На неё ч-что, воздействовали сверху? спросил, заикаясь, Берестов, поднимая глаза к потолку. — Да ничем на неё не воздействовали, — рассердился Заруднев. — Никакие аппараты с её квартирой близко не ночевали. А в ту каптерку, которую показал вам наш сотрудник, начальник ЖКО водил девиц. А для чего наш сотрудник показал вам эту каптерку? А для того, чтобы вы прекратили бессмысленный поиск аппарата. Он давно в надежном месте. И чтобы прекратили свои журналистские расследования. Да, садитесь, Леня, и перестаньте, наконец, трястись! Но Берестова продолжало колотить как в лихорадке. «Ну вот и все, думал он. — Так всегда кончаются журналистские расследования…» Видя, что на гостя слова не действует, Заруднев кивнул стоящим сзади орлам: — Сделайте ему что-нибудь успокоительное! — Нет-нет, ничего не надо! — попятился к двери Берестов. Но в ту же минуту мгновенно исчезнувший Колесников появился с огромным шприцем. Не успел Берестов вскрикнуть, как «альфовец» со шрамом молча вывернул ему руку и Колесников ловко всадил в вену иглу. — Убийцы! — прохрипел Берестов. — Я вас разоблачил! Это вы убили Климентьева. И Зинаиду Петровну вы убили. Это ваш белый «опель» Надежда Ефимовна приняла за «Волгу». — Не убили, а привели в исполнение, — спокойно ответил Колесников, зажимая место укола ватой. Журналиста отпустили, и он обессиленно плюхнулся в кресло. Перед глазами все поплыло, закружилось, завертелось. Появились какие-то светящиеся шары, затем вечернее серебристое море и берег с золотым песком. На душе стало легко и весело. «А умирать, оказывается, не так уж и страшно, — мелькнуло в голове, — и это неправда, что на том свете вечный мрак и полное небытие. Здесь тоже свет!» На этой мысли широкий луч прожектора ударил Леониду в глаза, и он увидел в этой бездне света надвигающегося на него монстра. Монстр был не столь велик и не столь страшен, и силуэт его был виден полностью, с головы до ног, а не частично, как на египетском барельефе. «Все-таки высвободили, — подумал Берестов. — Все-таки доигрались!» — Ее не убивали, её казнили за разглашение государственной тайны, произнес монстр голосом Заруднева. — Вернее, разглашать её стали вы, но с её подачи. — Прости меня, Господи! Мы все не ведаем, что творим! — простонала душа Берестова. — Никаких инопланетян в её квартире не было. Никакие лампочки в её квартире не перегорали. Все эти факты она почерпнула из секретных дневников Минаева для манипуляции и шантажа спецслужб. Монстр мило улыбнулся улыбкой подполковника Заруднева и отпил из чашки кофе. — А дело в том, Леня, что Зинаида Климентьева была когда-то в активной политике. Она владела многими государственными тайнами. Более того, её готовили на национальный символ русской женщины. Одновременно на символ нации в США готовили актрису Мэрилин Монро. В России на эту роль по всем параметрам подходила актриса Татьяна Доронина. Климентьева была двойником. Для этого ей сделали пластическую операцию. Монстр с лицом Заруднева допил кофе и закурил. — Первое испытание она прошла в Звездном городке. Все, кто присутствовал на презентации, принимали её за Доронину. Но потом Зинаида Петровна стала пить, забалтываться и её отстранили, предварительно обязав подписать документ о неразглашении. Мэрилин Монро тоже не смогла удержать язык за зубами, и её убрали. А Климентьеву вылечили, обеспечили материально, даже предоставили дополнительную квартиру в Москве. Монстр окончательно превратился в Заруднева, и вокруг все прояснилось и встало на прежние места, но ещё продолжали летать светящиеся шары. — Ее сына Алексея Климентьева в девяносто четвертом казнили за то, что он продал чертежи аппарата Минаева американским спецслужбам. За казнь сына мы выплатили Климентьевой в качестве компенсации двести тысяч долларов. Этого ей показалось мало. Она потребовала ещё пятьсот тысяч, но, когда получила отказ, стала шантажировать нас тем, что предаст огласке государственную казнь без суда и следствия. Сначала мы её предупредили стоматологической процедурой. Она осталась без пяти зубов. Не поняла, что мы повсюду и можем все. Через год опять отправилась к прокурору. Нам пришлось применить более действенную меру — автомобильную аварию. После неё Климентьева год пролежала в больнице. Пять лет жила тихо. И вот опять начала через вас предавать огласке то, что не должно быть достоянием так называемой «общественности». Она уже была на грани того, чтобы раскрыть адреса секретных космических лабораторий, поэтому нам ничего не оставалось, как применить последнюю, радикальную меру. Эта мера наказания оговаривалась в подписке о неразглашении. Но даже когда ей сделали гуманный укол, который перед концом оставляет время на молитву и осмысление жизни, она и тогда позвонила в РОВД, заявив, что в её смерти виноваты спецслужбы. Однако лучше бы она подумала о вечном. У нас везде свои люди. — Да, это я уже заметил, — покачал головой Берестов, окончательно придя в себя. — Но неужели правда Россия все ещё обладает технологиями, не имеющими аналогов? — Но вы же сами об этом писали, — усмехнулся Заруднев. — Во всех аномальных явлениях вы искали следы «оборонки». Вы что же, не верите в то, о чем пишете? — Признаюсь честно, нет! — улыбнулся Берестов. — Мне и сейчас не верится, что наша страна продолжает обладать могучей военной мощью. — А куда же она, по-вашему, делась? — улыбнулся Заруднев. — Перекочевала на Запад. — Кое-что перекочевало в результате предательства. Но с предателями мы ещё будем разбираться. Ни один не останется безнаказанным. А сейчас ответьте, догадывались вы, что вас использовали? — Догадывался. — Тогда какого черта вы все это публиковали? Ну, Климентьева преследовала меркантильную цель. А какую цель преследовали вы? Берестов поскреб ногтем висок и виновато улыбнулся. Но душе было тепло и спокойно, перед глазами все ещё мелькали светящиеся шары. — Черт его знает! Любопытство, наверное, удовлетворить. — Удовлетворили? Или хотите что-то еще? — Да, хочу. — Что именно? — Чтобы вы отпустили Лилю Иванову. — Куда отпустили? — На свободу! Заруднев удивленно поднял бровь. — Откуда вы знаете, что она наша? — Догадался по белому «опелю». Она уезжала на нем из «Тибета». А потом из него в меня стреляли. — Вздор! Мало ли в Москве белых «опелей»? Вы не по этому догадались. — Правильно! Не по этому. Шесть лет назад были идеальные условия списать на Иванову с Авекяном убийство Климентьева. Однако ни он, ни она не попали в материалы следствия. Я понял, что её завербовали. Причем ей поручили наблюдать за газетой Авекяна. — Вы правильно поняли, но неправильно истолковываете нашу роль. Мы не списываем казни на невинных людей. А за печатной продукцией действительно наблюдаем. Наиболее толковые газеты приобретаем для себя. — Но сейчас-то вы поняли, что газета Авекяна никуда не годится? Авекян, как газетчик, абсолютный нуль. Так зачем вам Иванова в его газете? — Есть много других хороших газет, — улыбнулся Заруднев. — Сейчас, насколько вы понимаете, начинается борьба за СМИ. В первую очередь, конечно, за телевидение. Так что на такие ценные кадры, как Иванова, мы рассчитываем. Ну а теперь, поскольку вы во многое посвящены, нам с вами нужно соблюсти кое-какую формальность. — Отправить меня на тот свет? — понимающе улыбнулся Берестов. — Ну поменьше смотрите телевизор, — ответил подполковник и полез в портфель. Однако вытащил оттуда не пистолет с глушителем, а лист казенной бумаги с каким-то текстом и российским гербом. — Вы должны подписать документ о неразглашении государственной тайны вот по этим пунктам. И особенно обратите внимание на последний пункт: за разглашение — смертная казнь. Берестов по диагонали прочел все пункты и с готовностью поставил свою подпись. — Значит, по уфологическому направлению работать только с ассоциацией «Аквариус»? — покачал головой Берестов. — И никакой аналитики! — сдвинул брови подполковник. — Никто не любит аналитику, — вздохнул журналист. — И это грустно. А с уфологией я решил завязывать. Исписался. Хочу заняться экономической политикой. Вот, к примеру, у меня есть любопытная информация о поставках гуманитарной помощи из США. Я могу на цифрах доказать, что гуманитарную помощь нам оказывают только для того, чтобы мы не вышла на мировой рынок продовольствия. — Это можно, — одобрил Заруднев. — Это интересно. Да и народу давно пора знать правду об истинной американской благотворительности. — А сейчас я могу быть свободным? — Можете! Когда Берестов выскочил на улицу и глотнул свежего воздуха, с души будто свалился камень. «Если сейчас добегу до метро и не подстрелят, то сегодня увижу Лилечку», — загадал он. Однако до метро он не добежал. По дороге подвернулось такси. — Шеф, знаешь, где ресторан «Тибет»? — спросил Берестов. — Мне ли не знать! — ответил шеф и выжал полный газ. Берестов взглянул на часы. Было без пятнадцати восемь. «Только бы пришла, — мелькнуло в голове, — остальное можно простить». И вдруг через несколько улочек он увидел её на Тверской бредущей неизвестно куда, только, кажется, не в сторону ресторана «Тибет». — Шеф, тормози! — взволнованно крикнул Берестов и, мигом расплатившись с водителем, выскочил из машины. Он подбежал к Ивановой сзади и вдел в её тоненькую ручку свою ладонь. От неожиданности Лилечка вздрогнула. — Вы всегда появляетесь внезапно, как инопланетянин. — Окстись! Инопланетяне появляются к несчастью. А я — наоборот. Так что, в «Тибет»? — счастливо улыбнулся Леня, видя, как теплеют её глаза и покрываются румянцем щеки. — А хочешь, поедем в Лондон! Устроимся работать на Би-би-си! Мы с тобой ценные кадры. — Нет! — ответила Лилечка, топя его в своих огромных синих очах. — Я люблю Москву!